Семеро лишних

Почему отказываются от приемных детей Весной этого года случилось событие из ряда вон выходящее: семья из Калининграда, переехавшая в Москву, отказалась сразу от семи приемных детей. История наделала много шума и спровоцировала очередную волну разговоров о недобросовестности приемных родителей, которые наживаются на сиротах. Корреспондент “Ъ” Ольга Алленова побывала в Калининграде и выяснила, что происходило в приемной семье на самом деле, какое отношение имеет эта история к московской политике сокращения социальных расходов и как живут теперь дети, во второй раз потерявшие семью. «Я не верю, что эти люди хотели на детях зарабатывать деньги» В декабре 2015-го правительство Москвы приняло постановление, которое позволяло выплачивать вознаграждение по договору о приемной или патронатной семье только приемным родителям, имеющим место жительства в Москве (так называемую прописку). Дети в такой приемной семье тоже должны иметь прописку в Москве. В противном случае договор о приемной семье не заключается. Другими словами, регион ограничил права приемных семей, живущих в Москве, но не имевших московской прописки. При этом федеральное законодательство, регулирующее передачу детей в приемные семьи, не изменилось. На запрос “Ъ”, отправленный весной 2016-го в департамент труда и социальной защиты населения города Москвы, ведомство сообщило, что в тот момент на учете в органах опеки и попечительства города Москвы находилось 1044 приемные семьи, воспитывающие 1638 детей, имеющих регистрацию по месту жительства в других субъектах РФ. В неофициальных беседах с корреспондентом “Ъ” чиновники объясняли необходимость ограничений кризисом: расходы приходится сокращать, а из регионов в столицу едут приемные семьи, соблазненные высокими московскими пособиями. Сейчас в Москве замещающие семьи, имеющие статус приемных, получают от города 27 500руб. на содержание ребенка — в среднем это в четыре раза выше региональных выплат. Еще один аргумент чиновников: дети, выросшие в приемной семье, сохраняют сиротский статус и имеют право на квартиру. Такую нагрузку столичные власти считают обременительной. Руководитель благотворительного центра «Соучастие в судьбе» Алексей Головань, отстаивающий права сирот в противостоянии с московскими властями, утверждает, что такая правоприменительная практика носит антиконституционный характер, потому что Основной закон гарантирует гражданам свободу передвижения. Кроме того, эта практика противоречит постановлению правительства РФ от 2009 года о порядке создания приемной семьи. В документе говорится, что в случае, если приемная семья меняет место жительства, договор о приемной семье расторгается на территории одного региона и подлежит заключению с этой же семьей на территории другого региона, по новому месту жительства. Головань советует пострадавшим семьям идти в суды — при поддержке его центра 20 приемных семей уже подали иски столичным властям: «Это в корне неправильный подход, когда люди, которым мы доверяем воспитание детей-сирот, должны идти в суды и решать там свои проблемы. У многих детей проблемы со здоровьем, а родители должны не ими заниматься, а бегать по инстанциям. Суды — это очень затратная вещь физически и эмоционально, а при обращении к адвокатам — еще и финансово». Драма, случившаяся с приемной семьей Р. в апреле этого года в Москве, по мнению Алексея Голованя, обусловлена своеобразной трактовкой местными властями федерального законодательства. Приемная семья из Калининграда, переехавшая в столицу в конце 2015 года, спустя полтора года, в апреле 2017-го, отказалась от семерых приемных детей. Департамент соцзащиты тогда заявил, что приемные семьи не должны ехать из регионов в Москву за столичными пособиями, им нужно добиваться улучшения условий у себя на родине. Столичный детский омбудсмен Евгений Бунимович поддержал мнение ведомства, полагая, что такие случаи становятся тенденцией, а также добавил, что семья Р. приезжала в Москву ранее без детей: «Тоже странная история — вроде бы берут детей, а приезжают без них, арендуют жилье в расчете на то, что дети получат в Москве квартиры. Здесь сложно говорить о бескорыстном, важном для нас устройстве семьи». Федеральный детский правозащитник Анна Кузнецова, в свою очередь, увидела в этой истории отсутствие «межведомственного взаимодействия», отметив, что необходимо сохранять равную поддержку семье, в какой бы регион она ни приехала. Тем не менее картина отказа Кузнецовой не была понятной: «Они получали один из видов пособий. Порядка 150 тыс. на семью было предоставлено именно пособие на детей. Но вот следующий статус (приемной семьи.— “Ъ”) они уже не получили». При этом, по словам омбудсмена, приемные родители хорошо обращались с детьми, поэтому ей «вдвойне непонятно, что же все-таки произошло». Связаться с уже бывшими приемными родителями не удалось: телефон главы семьи Андрея Р. не отвечал, SMS тоже осталось без ответа. Но со слов Алексея Голованя, который помогал семье судиться с московскими властями, картина происшедшего выглядит несколько иначе, чем в представлении московских чиновников: «Они действительно приехали в Москву в августе 2015 года одни, без детей. Папе предложили работу в Москве, и семья приехала на разведку. Пришли в опеку, спросили, могут ли они приехать, будут ли получать пособия. Им сказали “конечно” и дали список документов. Они сняли дом в Новой Москве, уехали и вернулись через три месяца, в ноябре 2015 года, с детьми. Зарегистрировали детей на пять лет, устроили их в сады, школу, поставили на учет в поликлинику. Потом пришли в опеку, а там говорят, что все изменилось. И личные дела детей отправили по почте в Гвардейск. Через какое-то время документы вернулись, а семья при нашей поддержке подала иск в суд. Это было в феврале 2016 года». С ноября по май 2016 года, по словам правозащитника, семья не получала пособий ни на одного приемного ребенка и была «неучтенной» — с учета в Калининградской области снялась, на учет в Москве не ставили. «Дети, проживая в Москве, юридически более пяти месяцев находились вне контроля органов опеки, и это очень серьезное нарушение опекой федерального законодательства, но никто за это не понес ответственности,— подчеркивает Алексей Головань.— С ними могло произойти все что угодно, их жизнь и безопасность никто не контролировал со стороны государства». По его словам, пока шел суд, в департаменте соцзащиты думали, что же делать с семьей, и в конце апреля 2016 года детей все-таки поставили на учет в органе опеки Зюзино. С мая семье на каждого приемного ребенка стали выплачивать пособие в размере 18 тыс.руб. (такое пособие на содержание ребенка получают опекуны, которые исполняют свои обязанности безвозмездно и не получают «зарплату» по договору о приемной семье). «Все это подорвало их силы,— полагает Головань.— Папа должен был содержать семью из десяти человек, бегать по судам, собирать справки, потому что мама была с детьми и оставить их было не с кем. То есть работать полноценно он не мог. 18 тыс. руб. умножьте на семь и скажите, можно ли на эти деньги содержать в Москве детей, снимать жилье, оплачивать ряд услуг, которые в нашем регионе привязаны к прописке». В июле 2016 года Зюзинский районный суд города Москвы решил, что отказ органов опеки и попечительства заключить договор о приемной семье с Р. является незаконным. Своим решением суд признал незаконной и невыплату опекунам в течение пяти месяцев средств на содержание детей, а также вознаграждения приемным родителям. Районный суд обязал опеку повторно рассмотреть обращения приемной семьи о заключении договора с момента их переезда в Москву. В декабре 2016 года Мосгорсуд оставил решение суда первой инстанции в силе. В феврале 2017-го супруги Р. пришли в органы опеки, чтобы заключить договор о приемной семье, однако, по словам Алексея Голованя, чиновники отказались пересмотреть свое решение и договор не был заключен. Семье также не были выплачены средства на содержание детей за пять месяцев 2015–2016 года. «Видимо, в тот момент они сломались,— говорит Головань.— Мы были готовы поддерживать их в дальнейших судебных исках, но они к нам больше не приходили. В апреле я узнал, что семья передала детей в орган опеки. Я их решение нисколько не оправдываю. Но больше года семья в одиночестве билась с системой, и никто ее не поддержал. Сколько обращений они написали — и в администрацию президента, и в московское правительство, и в прокуратуру, но никто не встал на их защиту. Они писали письма в ток-шоу на федеральные каналы, но им стали обрывать телефоны только после того, как они от детей отказались. В трудной ситуации семью не поддержали, а раздавили. Вероятно, у них появились долги и закончились силы. Я не верю, что эти люди хотели на детях зарабатывать деньги. В судах я несколько раз по два-три часа общался с Андреем, это офицер в отставке, трудяга, человек с нормальными принципами, было видно, что он болеет за семью. Он рассказывал о детях спокойно, не хвалясь и выставляясь, а так, как говорят о своей семье и своих детях». «Он очень скучал по родным и к концу поездки понял, что его не заберут назад» Детский реабилитационный центр «Наш дом» в калининградском Зеленоградске — это, по сути, детский дом, но с условиями, приближенными к семейным. Здесь детей не только содержат, здесь им оказывают реабилитационные услуги, налаживают связи с семьей или подбирают новые семьи. О семерых детях, потерявших семью во второй раз, здесь подробно рассказывают: история была громкой, о ней в области знают все. «Как только мы узнали, что эта приемная семья отказалась от детей, мы отправили директора, психолога и социального педагога “Нашего дома” в Москву, в приют,— рассказывает замминистра социальной защиты Калининградской области Алексей Фещак.— Они познакомились с детьми, пообщались, наладили контакт». По словам чиновника, психолог подготовила детей к отъезду и они восприняли свою поездку как путешествие на море: «Единственный ребенок, который все понял, это старший мальчик. Он очень скучал по родным и к концу поездки понял, что его не заберут назад. Сейчас он, конечно, уже освоился. А младшие думали, что они просто едут на море. Им родители так объяснили, что они в путешествие отправляются». Отказ произошел в среду, а в воскресенье дети уже прилетели в Калининград, говорит Фещак. Их заселили одной «семьей» в «Наш дом». «Мы их заселили в одну квартиру, выделили им молодых воспитателей, “маму” и “папу”, дети стали ходить на занятия к психологу, сенсорную разгрузку, песочную терапию. Адаптационный период у них прошел спокойно»,— говорит чиновник. По словам чиновника, областные власти сразу решили, что разделять детей не будут: «Да, нам говорили, что необходимо как можно быстрее разместить анкеты в банке данных, чтобы детей разобрали в разные семьи. Мы постарались этого избежать. Два мальчика в этой семье вообще из Петрозаводска. Но мы прекрасно понимаем, что отправлять их в Карелию бессмысленно и жестоко — они никого там не помнят, их близкое окружение здесь, с братьями и сестрами. Я вообще не понимаю, зачем в такой ситуации возвращать детей в те регионы, где они родились. Тогда надо законодательство менять, ведь сейчас четко записано: по месту выявления». В деле пятилетнего С. написано, что он поступил в «Наш дом» 7 апреля: «На момент поступления отмечалось стрессовое состояние, беспокойство, растерянность, плаксивость. Нервозность проявлялась в повышенной возбудимости. В игре может схватить кого-либо из ребят, ударить. И сам пугается своей реакции. Плохо организован. Речь поспешная, торопливая, нужна помощь взрослого в организации. Аппетит хороший, но сон тревожный». Эта запись датирована 10, 16 и 23 апреля — видно, что каждый раз каждый специалист, работавший с ребенком, дописывал в карту что-то свое. В записи от 27 апреля говорится: «Адаптационный период прошел нормально, психоэмоциональный фон в норме. Эмоциональная связь с потенциальными опекунами установлена, взаимоотношения доброжелательные». Новую семью нашли всего за три недели, ею стали Татьяна и Сергей Хрипунковы, имеющие многолетний опыт приемного родительства. По словам замминистра, детей «никому не навязывали»: «СМИ широко осветили эту историю, и у нас сразу появились три семьи, которые сказали, что готовы взять всех семерых детей. В “Нашем доме” провели мероприятия, на которые по очереди приглашались эти семьи, и специалисты наблюдали, как дети общаются с кандидатами и с кем у них лучше контакт. У Хрипунковых с детьми, по мнению специалистов, оказалась самая большая совместимость. Они еще несколько дней общались, ездили в зоопарк, потом пригласили их к себе в гости, познакомили со своими детьми. И когда дети были готовы и постоянно спрашивали: “А когда Татьяна Павловна за нами приедет?” — их в семью и передали». Хрипунковы стали принимающей семьей в начале нулевых, говорит чиновник, у них даже есть орден «Родительская слава» от президента РФ. Правда, когда орден вручали, в семье тяжело заболел ребенок и в Кремль никто не поехал, а орден им передали уже калининградские власти. «Они, конечно, сначала комплексовали, что не такие молодые, как другие кандидаты,— говорит Алексей Фещак.— Но они живут одной семьей с детьми усыновленными, приемными, выросшими кровными — и все друг друга поддерживают. И решение взять семерых детей было общим, старшие дети обещали помогать. Для нас это тоже важный фактор. При этом мама — бодрая и энергичная, папа — хороший хозяин, воспитание детей — их призвание, то есть у этих людей правильная мотивация». — А какая была мотивация у тех приемных родителей, которым вы передали семерых детей и которые в итоге в Москве от детей отказались? — спрашиваю я. — На мой взгляд, у них мотивация была достаточная,— отвечает Фещак.— Они же не сразу брали всех детей. Первые дети прожили у них почти три года, другие — год или два. Пока они жили в Калининграде, дети посещали разные студии, мероприятия, мама везде с ними ходила вместе, опека их очень хорошо характеризует. Дети развитые, ухоженные, абсолютно домашние. По нашим меркам это вполне состоятельная семья. Папа — бывший военнослужащий, занимался бизнесом, супруга сидела дома с детьми. У них здесь был дом, две квартиры, большой земельный участок. Потом его позвали в Москву по расширению контракта, он сам нам сказал, что в Москве больше возможностей. В Новой Москве они официально арендовали дом, зарегистрировали всех детей на длительный срок, устроили в сады и школы. Но органы опеки вернули их документы нам в регион. И только после того, как мы отправили этот пакет документов обратно заказным письмом с уведомлением, их там приняли. А потом начались суды, и они почти полгода воспитывали детей за свой счет. Что такое содержать семерых детей в Москве за свой счет? Так что мотивация у них все-таки была. И знаете, вот к нам в область приезжают приемные семьи из других регионов с приемными детьми — мы всех ставим на учет и выплачиваем им пособия. Я не понимаю, как приемная семья может жить в городе, где ее не ставят на учет и никак не контролируют. «Взять ребенка для того, чтобы обогатиться,— это значит привязать его к стулу, не кормить, не одевать, не лечить» От Калининграда до Советска примерно полтора часа езды. В большом трехэтажном доме, залитом солнцем, распахнуты окна и двери. Раньше здесь был сиротский приют, но в последние годы он городу не нужен — сирот быстро устраивают в семьи. Поэтому приют, который теперь оказывает и услуги сопровождения приемных семей, разместился в здании поменьше. А этот пустующий особняк площадью 500 м губернатор решил подарить Хрипунковым. Алексей Фещак отмечает, что о своем решении губернатор сообщил уже после того, как семья подписала документы на детей, иначе желающих было бы больше и отбор подходящей семьи занял бы более длительное время. В покрытом зеленью дворе у пластиковых домиков и горок бегают дети. Темноволосая девочка замирает и разглядывает меня издалека. Остальные дети весело кричат: «Здравствуйте!» На высоких ступеньках дома встречают Татьяна Хрипункова и ее муж Сергей. В доме прохладно, в просторной столовой уютно и чисто, в вазе на столе свежие пионы. Я спрашиваю, можно ли фотографировать детей, Татьяна отвечает: «Можно, только некрупным планом. Понимаете, им же в школу, в сад идти… Мы немного устали от внимания. Сережа вот вообще спрятался, как только вас увидел. Он уже к вам не спустится». Сережа — это старший из семерых детей, лишившихся своей семьи в Москве. Ему 12. Я расспрашиваю Хрипунковых о семье: сколько детей, кто, когда и как в ней появился. — Сейчас посчитаю...— Татьяна загибает пальцы и называет имена, взглядывая на Сергея.— Вы только не пишите имена. Они уже все наши. Не любят они, когда мы это обсуждаем. — Переживают,— поясняет Сергей. По их просьбе имена всех взрослых детей Хрипунковых изменены. Еще в начале апреля у Хрипунковых воспитывались четверо приемных детей, а теперь их 11. Но с 2002 года в эту семью пришли в общей сложности 15 детей. Кто-то уже вырос и живет отдельно, кто-то живет неподалеку и приходит в гости, а кто-то переехал в новый дом вместе с родителями. — Сейчас одна Лиза осталась в нашем старом доме,— говорит Татьяна.— Остальные плавно перетекли сюда. Скучно им там, здесь теперь веселее. — А Лиза — приемная дочь? — снова уточняю я. — Ну как вам сказать... они уже все наши... Хрипунковым нелегко даются такого рода уточнения, и я перестаю акцентировать внимание на том, какие дети приемные, а какие нет. Понятно уже, что для этой семьи все дети — свои. Сергею — 60, Татьяне — 54. Он судовой механик-дизелист, сразу после мореходного училища вышел в море и провел там полжизни, до пенсии. Она педагог, мастер производственного обучения в профтехучилище. Он по восемь месяцев работал в море, она ждала его дома и воспитывала двоих детей. С работой у нее не сложилось — на руках дети и бабушка. А потом бабушки не стало, а дети выросли. — И вот сижу я одна дома, разговариваю с собакой,— вспоминает Татьяна.— Пришел старший сын из школы, ему тогда 15 было, а дочери 17. И говорит он: «Мам, это ненормально, надо что-то делать». А потом мы как-то с Сережей прогуливались по городу и увидели на дверях приюта объявление, что требуются люди с отзывчивым сердцем. Я говорю: «Давай зайдем...» — Вот тут на первом этаже кабинетик был маленький,— показывает рукой Сергей в сторону коридора,— нас туда проводили. Как раз тогда патронат начинался. Кто знал, что через 15 лет мы вот тут жить будем? Сейчас этот дом совсем не похож на приют, соглашаюсь я. — Мы записались, прошли обучение на курсах, очень все тепло было, по-домашнему,— продолжает Татьяна.— Потом оказалось, что никому мы в общем-то не нужны, потому что ставок нет. Нам предложили взять под опеку одного мальчика. Взяли. Потом появились другие дети. У каждого своя история… Кого-то мы здесь, в Советске, забирали, кого-то из Багратионовска привезли. С нами на курсах училась женщина, она забрала двух девочек из Багратионовска, и вот у нее что-то случилось, и она решила уехать отсюда, одна, без детей. А дети в детский дом должны были вернуться. А мы с этой семьей дружили, и наши дети стали просить: «Мама, их заберут в детский дом, не отдавай, они же наши». И вот они тоже у нас оказались. Потом еще одну девочку здесь, в приюте, случайно увидели… Нам позвонили из органов опеки, пригласили посмотреть на ребенка, которого бабушка просила устроить в приемную семью. Мы пришли, ребенок совсем не пошел на контакт, а мы решили не настаивать: незачем ее травмировать, надо все-таки психологам еще поработать. А тут рядом другая девочка… Как давай она нам петь про валенки, и так ей хотелось нам понравиться… Мы оттуда уходим, а старшая дочь мне говорит: «Мам, нельзя ее оставлять тут, давай заберем». Так и забрали. Еще в семье выросли три сестры, для которых Хрипунковы добивались права жить и расти вместе. — Мы взяли в семью Свету и Аню, а вскоре их младшая сестра Лена попала в дом ребенка, и ее сразу решила забрать другая семья,— вспоминает Татьяна.— Мы, конечно, тоже пришли в опеку и сказали, что у Лены есть две сестры и им надо расти вместе. Аня — старшая, она у них была мамой, она все помнит: как добывала им еду, как она их нянчила, когда Лена начала ходить… Та семья пыталась доказать, что у девочек никакой кровной связи нет. Сколько судов мы прошли… В итоге судья предложил выслушать Аню, ей было девять лет, и мы привезли ее, судья с ней поговорила и решила, что разделять детей нельзя. Еще Татьяна до сих пор помнит Колю, которого не смогли взять в семью. — Когда у нас тогда появился первый сын (приемный.— “Ъ”), он не читал, не писал, была сильная задержка развития… И он скучал, просил брата. Мы стали приглашать Колю, ему, наверное, шесть было… Он и читал, и писал хорошо, развитый мальчик. Жили мы в немецком доме с печкой. А у него астматический бронхит. И он как засвистел однажды, еле дышит — я очень испугалась, потому что никогда не сталкивалась с этим. И не взяли мы его,— Татьяна смотрит на мужа, вздыхает: — Вот уже 15 лет это меня мучает. Жизнь у него не сложилась. Наш сын в первом классе и читать, и писать начал, а Колю из-за поведения комиссия не допускала два года в первый класс, потом он перерос своих сверстников, и ему скучно стало учиться, и очень плохо его судьба сложилась. Очень плохо. Сейчас мы бы не испугались астмы, потому что теперь у нас совсем другой опыт. Когда Хрипунковы узнали о возвращении в область из Москвы семерых отказных приемных детей, они не думали долго. — Обычно Сережа осторожничает у нас,— говорит Татьяна.— Как-то умерла наша знакомая, у нее дочь осталась. Звонят из опеки, спрашивают: «Не хотите забрать?» Я к Сереже. А он: «Нет, хватит». Потом походит, подумает, говорит: «Нельзя девчонку в детдом, заберем». А сейчас он вот прямо сразу согласился. И наш старший сын очень сильно нас в этот раз поддержал, даже документы помогал оформлять. — А что тут думать, семерых детей бросили,— рассуждает Сергей.— Мы-то знаем, что сможем потянуть, сколько лет уже этим делом занимаемся. Тем более что нас уже ни количеством не удивишь, ни диагнозами. В столовую заходит Кира — с пустой кружкой на голове девочка идет, балансируя, к кулеру с водой. — Что, красавица моя, перегрелась? — ласково спрашивает Татьяна. Девочка пьет воду, осторожно взглядывая на меня из-за ободка кружки. Потом подходит к Татьяне и быстро прижимается к ее плечу. Через открытую дверь со двора раздаются призывные крики, Кира убегает, а в кухне появляется маленький Савва. Ему тоже надо попить и проверить, на месте ли мама с папой. После того как Хрипунковы познакомились с детьми, Савва больше других ждал поездки в Советск. — Саввушка все ходил с рюкзаком и всем говорил, что в Советск поедет,— с улыбкой вспоминает Татьяна.— И вот приехал наконец, смотрит и не верит. «Это что,— говорит,— наш дом?» Я говорю: «Да». «Ну что,— говорит,— хороший дом. Я на него согласен». Сейчас новый дом нравится всем — в нем много места, можно играть в прятки. Когда Хрипунковы доделают ремонт на третьем этаже, станет еще просторнее и дети разъедутся по комнатам. А пока девочки живут в одной спальне, мальчики в другой. — Мы не стали их сразу разделять на новом месте,— говорит Татьяна.— Им надо привыкнуть. И психологи так считают. Поднимаемся по лестнице на второй этаж, хозяева показывают детские комнаты — их недавно отремонтировали при помощи местных властей. Татьяна открывает тумбочки с детскими книгами. Дети тут же обступают маму и просят почитать. — Когда они приехали насовсем, то в первый день спали до десяти,— говорит Сергей.— В приюте в шесть просыпались, а тут расслабились. Как будто успокоились, что наконец дома. Мы спускаемся в просторный двор, дети обступают родителей, а потом начинается битва за доступ на крышу игрушечного дома из пластмассы. Так, облепив домик и родителей, фотографируются. Во дворе нет только Сережи — он прячется наверху и украдкой смотрит из-за занавески в окно. — Уже называют нас мамой и папой,— говорит Сергей.— Саша вообще вплелась сразу в семью, как будто всегда и была тут. Только Сереже труднее, чем другим, он же самый старший. Хрипунковы говорят, что поначалу дети чувствовали себя напряженно, но это быстро прошло. — На тех родителей обиды у них нет, мы ее не видим,— говорит Татьяна.— Они вспоминают по-доброму. Могут вдруг вспомнить, как они с папой палатку ставили или ягоды в лесу собирали. Ни разу никто не сказал, что его в семье той наказывали или что-то плохое делали. Думаю, психологи центра хорошо сработали, потому что нет такого, чтобы кто-то из детей рыдал, скучал, обижался. — Не задают вопросы, почему они здесь оказались? — Нет. Они просто приехали домой, теперь мы все вместе. Остаток лета «новые» дети Хрипунковых проводят дома, а осенью пойдут в детский сад и школу. — Мы с Таней все время в первом классе учимся,— шутит Сергей. После того как Хрипунковы забрали в свой дом семерых детей, о них в области сняли и написали много репортажей. — Теперь нас везде узнают,— говорит Татьяна.— Отношение разное. Кто-то деньги наши считает и говорит, что мы из каких-то корыстных мотивов детей взяли. Кто-то, напротив, помогает. Сочувствующих, конечно, больше... Мебельная фабрика наша кухню нам подарила. Люди часто звонят, спрашивают, чем помочь. А недавно бабуля пришла — печенье и конфеты принесла детям. Я хотела ей сказать, что у нас все есть, и конфеты, и печенье, а потом неудобно стало — она от всей души. К обсуждению посторонними «заработков» приемной семьи Татьяна и Сергей привыкли. Сначала нам было трудновато, потому что и в школе не верили, что с нашей стороны это все может быть искренним,— говорит Татьяна.— Где-то в местной газете было даже фото наше с губернатором, и там кто-то прокомментировал: «Зачем им помогать, если они получают по 15 522 руб. на ребенка». Откуда взялась такая сумма? Мы таких денег не получаем. И взять ребенка для того, чтобы обогатиться,— это значит привязать его к стулу, не кормить, не одевать, не лечить. Пособие на содержание ребенка в Калининградской области — от 5,5 тыс. руб. до 8,5 тыс. руб. в зависимости от возраста. Родительское вознаграждение в приемной семье — 6 тыс. руб. за первого ребенка и по 3,5 тыс. руб. на каждого последующего — получает только один родитель в семье. К этому можно добавить такие льготы, как бесплатное питание в школе, бесплатный детский сад, оздоровительный детский отдых. Выходит, что в среднем регион дает на одного ребенка в этой семье около 10 тыс. руб. На одежду, питание, медикаменты. В семье Хрипунковых неплохо справляются и с диагнозами, и с педагогической запущенностью, а логопеды, репетиторы и другие специалисты дорогу в эту семью хорошо знают. — У нас были дети, которым показано обучение в школе седьмого вида, и к девятому классу мы их вытягивали до обычного уровня,— говорит Татьяна.— Но на этом точно не озолотишься. После фотосессии дети расслабились и расспрашивают, как работает мой диктофон, почему у меня нет большого фотоаппарата и когда я еще раз приеду к ним в гости. Мне пора уезжать, вся семья высыпала на крыльцо меня провожать. Стоим по обе стороны невысокого забора. Савва и Полина припали к калитке и сквозь узорные щели с любопытством рассматривают машину, которая меня ждет, Кира держит за руку маму, Диана машет рукой, все улыбаются и кричат вразнобой что-то дружелюбное. Я желаю Татьяне и Сергею терпения и сил, хотя они и не похожи на людей, которым это остро необходимо. — Знаете, когда дети вырастают и уходят, мы как будто теряем что-то,— говорит Татьяна.— Нам сразу жить скучно. Нам надо, чтобы вокруг все кипело, бурлило, кто-то где-то плакал, кто-то смеялся. — Мы не ищем новых детей, они сами к нам приходят,— кивает Сергей.— А мы просто живем и ждем, кто к нам еще постучит. «Важно хотя бы попытаться понять приемных родителей» Яна Леонова, исполнительный директор благотворительного фонда «Измени одну жизнь»: — Тема вторичного отказа от ребенка болезненна для всех, кто имеет к ней отношение: это огромный стресс для детей, взрослых, для сотрудников детдомов и благотворительных фондов. Работники детских учреждений иногда даже говорят, что проще вообще не отдавать ребенка в семью, чем потом снова принимать его, не зная, чем теперь ему помочь и как его успокоить. Психологи-консультанты нашего фонда знают семьи, которые слишком поздно приходят за помощью. Ведь родителям очень важно отслеживать свое состояние и своевременно обращаться за поддержкой. Возможно, эта привычка характерна для многих из нас: не обращать особого внимания на свое настроение, раздражение, усталость, апатию, отсутствие сил и энергии. А ведь именно эти сигналы могут быть признаками эмоционального выгорания. Какое-то время многих удерживает на плаву социум, желание справиться с вызовом, брошенным самому себе, чувство сострадания к приемному ребенку. Но со временем силы и уверенность уходят, и в итоге их сменяет мысль о том, что, скорее всего, проблема кроется в самом ребенке, а именно в том, что его невозможно изменить. Как бы то ни было, важно понимать, что вторичный отказ от ребенка, который однажды уже пережил серьезную травму расставания со своими кровными родителями, это трагедия и для него самого, и для взрослых. Нас часто спрашивают, можно ли предусмотреть такой печальный финал? Не думаю, что это возможно. Существует мнение, что приемное родительство требует крайне высокого уровня личностного развития. Это сложная ступень, находясь на которой человек должен учиться принятию постороннего, по сути, ребенка, умению изменять свои границы и самого себя. Но как заранее понять, сможешь ли ты пройти этот путь? Не каждый взрослый достаточно повзрослел, и порой ему самому нужна поддержка. И очень важно вовремя признаться в ее необходимости. И поэтому мне кажется, что, несмотря на всю очевидную трагичность ситуации для ребенка, который вновь оказался в детдоме, важно хотя бы попытаться понять приемных родителей. Ведь сопереживание страданиям детей, от которых отказались во второй, а иногда и в третий раз, иногда заставляет нас выливать ярость и боль на семью, принявшую столь непростое решение. Но давайте подумаем, как часто мы оказываем (и оказываем ли вообще) личную поддержку таким семьям? Как мы относимся к тому, что дети из приемных семей учатся в тех же школах или детских садах, что и наши кровные дети? Думаем ли мы о том, что порой наши непрошеные советы и осуждение ранят приемных родителей, которые в момент семейных трудностей чувствуют себя особенно уязвимыми? И хотим ли мы на самом деле погружаться в тот непростой и неоднозначный мир, законами которого обусловлено сложное поведение детей, попавших в систему детских домов? «Усыновить или взять под опеку ребенка — это все равно что полететь в космос» Диана Машкова, руководитель благотворительного фонда «Арифметика добра»: — Сталкиваясь на практике с разными ситуациями в приемных семьях, я тем не менее основной причиной отказов назвала бы ожидания родителей. Когда речь заходит о принятии ребенка в семью, любые ожидания и надежды плохо связаны с реальностью и даже опасны. Чем большим количеством черт, качеств, обязательств «нагружается» образ будущего ребенка, тем сильнее будет разочарование. Правда в том, что мы не можем заранее знать, как раскроется характер ребенка именно в нашей семье, не всегда имеем верную и исчерпывающую информацию о диагнозах ребенка и чаще всего не обладаем сведениями о том, какой была его история до встречи с нами. А ведь в жизни сироты могли быть насилие, издевательства, длительное пренебрежение нуждами, которые нанесли ребенку тяжелые травмы. И проявляться эти травмы могут в сложном, неприемлемом для нас поведении ребенка, и исправить это одной только любовью нельзя, какой бы сильной она ни была. Кроме того, в нашей культуре до сих пор недооценена роль родной семьи в жизни приемного ребенка. А ведь кровные родители всегда незримо присутствуют рядом. И запрет темы кровной семьи или осуждение кровных мамы-папы, а также списывание поведенческих реакций на гены неизменно станут причиной больших проблем. Чтобы ребенок прижился в семье, требуется его безусловное приятие, серьезная реабилитация, огромные компетенции приемных родителей. И на все это нужно очень много времени. Будущим приемным родителям, кроме прочего, заранее неизвестно, как они сами станут реагировать на различные поведенческие особенности ребенка. Даже самые уравновешенные и спокойные люди, приняв детей из детских домов, открывают в себе неожиданные реакции и чувства. Нельзя сбрасывать со счетов и естественную «депрессию усыновителя», о которой у нас практически не говорят. Хотя наряду с «послеродовой депрессией» это весьма распространенное явление. Люди через некоторое время после принятия ребенка осознают глобальность перемен, понимают, что их жизнь никогда больше не будет прежней, что они потеряли многие свободы, а заодно и право безраздельно принадлежать самим себе. Они знают причину и понимают, что сами сделали этот выбор. Выбор, вследствие которого ломается привычный уклад жизни, трещат по швам внутрисемейные отношения и раскрываются самые неприглядные стороны собственного характера через обострение личных травм. На этом этапе еще неизвестно, удастся ли отстроить новую систему в семье, положительно изменить отношения с близкими людьми и добиться качественного развития от самого себя. Первые признаки улучшений появляются далеко не сразу, иногда они требуют даже не месяцев, а многих лет упорной работы. Но если приемные родители не готовы ждать, проявлять понимание и гибкость, это может привести к разрыву отношений. Подводными камнями в усыновлении становятся и ожидания, направленные на других людей, а не только на приемного ребенка и самого себя. Будущие приемные родители могут надеяться, что близкие родственники отнесутся к их ребенку с пониманием. Они могут верить в помощь органов опеки или каких-то других организаций. Или, например, рассчитывать на то, что педагоги в школе окажут ребенку поддержку. А на деле часто получается наоборот. Родственники, защищая интересы кровных детей в семье, призывают сдать «приемыша» назад, в детский дом. Органы опеки больше контролируют и пугают, чем оказывают помощь. Школа в принципе старается выдавить «неудобного» ученика из своей системы, обвиняя во всех грехах нерадивых родителей. Кстати, именно позиция школы почти в половине случаев становится официальной причиной отказа опекунов от ребенка. Усыновить или взять под опеку ребенка — это все равно что полететь в космос. Готовиться нужно тщательно, получать знания из всех компетентных источников, включая сообщества и клубы состоявшихся приемных родителей, но при этом понимать, что впереди ждет сплошная неизвестность и множество внештатных ситуаций. Как будет реагировать на нового члена семьи наша психика и наш организм? Что будет твориться с нашей семьей и кровными детьми? Какие реакции начнет выдавать приемный ребенок? Ответа на эти вопросы заранее дать не может никто. Ясно одно: чем больше знаний, навыков и гибкости у принимающей семьи, тем лучше для ее сохранения и психической устойчивости. Сегодня статистика отказов от приемных детей — в среднем 6% по стране. Но иногда не только родители, а сами дети отказываются от семьи, прожив с новыми родителями несколько месяцев, а то и недель. Идут в опеку и заявляют, что не хотят больше никаких мам и пап. Причины все те же — ложные ожидания и стереотипы самого ребенка. Вчера у подростка в учреждении была жизнь на всем готовом — шестиразовое питание, подарки от спонсоров, отсутствие бытовых и учебных усилий. А в семье вдруг появляются обязанности и правила, которые его возмущают. Если родители при этом торопят события и хотят быстрых перемен, подростки выбирают путь наименьшего сопротивления, возвращаются в привычную для себя среду. Рецепт сохранения ребенка в семье, на мой взгляд, заключается в том, чтобы максимально тщательно готовиться к его принятию. Получать знания, собирать ресурс, искать сообщества приемных семей и заранее отказываться от каких-либо ожиданий. Ребенок не обязан радоваться новой семье, не должен быть благодарен за то, что ему дали шанс, он в большинстве случаев не просил о том, чтобы его усыновляли. Это решение взрослых. И оно влечет за собой многие годы упорного труда. Если в человеке нет гибкости, нет способности учиться и готовности безусловно принимать, лучше заранее отказаться от идеи воспитать ребенка-сироту. Конечно, не каждый человек может самостоятельно оценить степень своей готовности, и хорошо бы иметь независимую психологическую экспертизу, проводить хотя бы базовый отбор кандидатов. Но на сегодняшний день организовать это в нашей стране крайне сложно: в детских домах остаются преимущественно подростки, их около 80% от общего числа детей в учреждениях. А желающих принять подростка-сироту практически нет. Чтобы отбирать кандидатов, их должно быть много. Только вот очередь не стоит, поэтому и отбирать пока, собственно, не из кого.