"Я не могу оставить ребенка, который сказал мне "мя-мя"
В пятницу будут награждены победители конкурса дневников приемных семей "Наши истории", который проводил Благотворительный фонд Елены и Геннадия Тимченко. Акция прошла в третий раз, в этом году она была посвящена семьям, воспитывающим детей с особенностями развития. Всего в конкурсе участвовало 110 работ. Почти каждая история — это история колоссальных и разнообразных испытаний, но и огромных по меркам отдельной человеческой судьбы результатов. ТАСС публикует отрывки из некоторых дневников. Марина Агафонова, Воронежская область Я в раздумьях, сердце молчит, эмоций нет. Просто ребенок. Приходит воспитатель, пытается его забрать, ребенок судорожно хватается за мою ногу, его начинает трясти мелкой дрожью. Поднимает на меня глаза и кричит: "Неть, неть!" Уговорила воспитателя, что сама приведу его, когда успокою. Идем в группу, малыш меня тянет за руку на лестницу и со страхом смотрит на закрытую дверь группы. Привезла машинки с собой, открываю дверь и туда толкаю машинку, смотрит с интересом, идет следом. Дверь закрылась… Истошный крик. Пишу согласие! У меня была адаптация. Моя личная. Это бредовое состояние: сидишь, ненавидишь себя и думаешь, что это скоро закончится. Что ты совершила ошибку. Без детей жила и все хорошо было, так миллионы живут. Истерики детей, слезы, сопли, температура, рвота, вытирание поп — не этого мы ждем от приемства. Но это приходит в первую очередь. Татьяна, Московская область Скажу честно, фотография, которую мы увидели, напугала: девочки были лысые, с пустотой в глазах. Мы попросили уточнить диагноз, хотелось знать, какого характера заболевания, есть ли проблемы и какие, у одной или у двух сразу. Девочка скрылась у себя в комнате, и я услышала тупой удар. Мгновенно влетев в комнату, мы увидели, что ребенок со знанием дела сам наносит себе удары кулаком по лицу. Мы оторопели: как? зачем? что происходит? что мы делаем не так? Посоветовавшись, мы с мужем решили показать старшую девочку психиатру. За четыре месяца пребывания этих девочек у нас в семье наша нервная система дала сбой, и единственное, что мы так желали понять, что происходит и закончится ли это когда-нибудь. Лечащий врач девочек оказалась опытным специалистом, она сразу поставила диагноз: "острое шизотипическое расстройство", причем это была врожденная форма заболевания. Нас сразу предупредили, что улучшения ждать не следует, что с возрастом это заболевание будет только прогрессировать. Детальные разговоры с лечащим врачом выявили глубинные маниакальные идеи. Честно вам скажу, полученная от врача информация надолго выбила нас из колеи. После выписки из больницы поведение девочек не сильно изменилось. Казалось, наша жизнь походила на кошмарный сон, из которого невозможно выбраться. Энергетика психбольницы наполняла нашу квартиру. На некоторое время утратилось чувство реальности, поведение детей не поддавалось никакому объяснению. Мы жили только тем, что постоянно ждали чего-то страшного, находились в постоянном напряжении и тревоге. Сейчас у нас налаженный ритм жизни. Оглядываясь назад и сравнивая сегодняшний день с тем, что было в начале, могу сказать, что дети с ОВЗ — это не проблема, это просто дети, которые нуждаются в особой помощи взрослых. Если вы знаете, с чем столкнулись, готовы учиться и сами изменяться в первую очередь, то все получится, все проблемы решатся. Мы, взяв на воспитание двух девочек с ОВЗ, в первую очередь постарались узнать причину их поведения, благодаря врачам и специалистам поняли, как надо действовать, и теперь просто живем обычной жизнью. Будьте последовательны в своих решениях и действиях, и у вас все получится. Всем детям нужны родители и семья. Ольга Романова, Ленинградская область Знакомые и друзья отреагировали по-разному. Очень малая часть отреагировала так странно и смешно: было ощущение, что отпрыгнули от нас в мгновение, как будто мы им сообщили, что заболели сифилисом и СПИДом одновременно. Версия такова: есть понятие в семье счастья, благополучия. И семья, ее взрослые члены, не хотят знать, замечать, что в окружающем мире существуют нищие, брошенные дети, голодные, бездомные животные и пр. Соприкоснуться с одним из этих параллельных миров — это значит нарушить свое благополучие, свое ощущение чистоты, безопасности и комфорта. При передаче детей нам из приюта и девочкам, и нам было сказано следующее: вы — временная приемная семья. Вы вместе до выхода матери из тюрьмы. Именно из этого посыла мы стали выстраивать свои отношения с детьми. Так как дети временно, то понятно, что ни о каких "маме" и "папе" речь идти не могла. Именно так мы и сказали девочкам, чтобы они нас звали "тетя Оля" и "дядя Валера". А вот месяца через два Оксана сказала за обедом такую фразу, после чего мой муж выронил столовую ложку из рук: "Папа, а ты у нас уже седьмой папа". Это было сказано вне контекста, видимо, на тот момент просто какая-то мысль посетила голову Оксаны. Потом мы выяснили через социальных работников, что у матери было бесчисленное количество сожителей, с которыми она жила, каждый раз переселяясь с девочками к очередному "папе". Майя в четыре года — само очарование. Блондинка с кудряшками, огромные голубые глаза и невинный взгляд. Из-за дождя и беготни по улице волосы у Майи растрепались, и длинные пряди во все стороны торчали пружинами. Активная тетенька-пенсионерка решила поправить Майе прядь выбившихся из хвостика волос, заправив ее за ухо. Майя повернулась и пробасила: "Не трогай меня!" (у Майи на тот момент отсутствовало понятие "ты"/"вы" относительно взрослых людей и уважительное отношение к ним). Но тетенька не разумела требование херувимчика и снова потянула руку к белокурым завитушкам, заправляя их за ухо. Тут Майка звонким и низким голосом медленно произносит: "Я тебе говорю, не трогай меня, дура *****" — и продолжает дальше по-детски мотать ножками под скамейкой. В фойе, заполненном людьми, воцаряется тишина, все взоры устремляются на женщину, стоящую рядом с ребенком-матерщинником, то есть на меня. По виду вроде бы интеллигентная женщина, а как ребенка воспитывает"… Лариса Живулина, Московская область Подходил к концу первый этап лечения, Максима должны были отправить в интернат. Я сняла для интерната ролики, как Максим занимается, читает, считает. Я была уверена, что интернат возьмет Максима в их внутреннюю школу, увидев, какой прогресс у ребенка произошел за время госпитализации. На меня с усмешкой посмотрели в интернате, когда я рассказывала, какой прогресс у Максима, и передала заключение дефектолога, которая занималась с ним полгода, и ролики с его занятиями, и стало понятно, что учиться даже в их символической школе он не будет. Я с другими волонтерами пыталась организовать его поездку на реабилитацию, но интернат не дал согласия, и Максиму предстояло вернуться в интернат, где его к тому моменту перевели из лежачего отделения милосердия в дошкольное отделение для менее тяжелых по состоянию детей. Что я могла сказать ребенку, для которого я успела стать единственным в его жизни постоянным взрослым. Конечно, я сказала, что буду к нему часто приезжать. Неожиданно сразу по возвращении Максима в интернат все посещения были запрещены. Я была в шоке, я же обещала, что не оставлю его, что буду рядом. Как я могла предать маленького человека, который меня любит, у которого кроме меня никого нет. Я рыдала две недели, а потом поняла, что не смогу его оставить там. Два месяца ушло на получение заключения о возможности быть опекуном. У меня были все условия, необходимые для того, чтобы забрать Максима. Родственники и друзья меня отговаривали, но поняв, что решение принято и оно окончательное, меня поддержали. Я не знала, что меня ждет на этом пути, но точно знала, что ждет меня и Максима, если я не заберу его. Когда меня спрашивают, как я решилась, честно говорю: я просто не смогла его там оставить. Мария Афанасьева, Краснодарский край "Добрые" люди сказали, что меня вряд ли заберут. Мама пьет, бабушка пьет, папа сказал, что я не его дочь. В приемную семью меня тоже не возьмут, потому что ко мне довесок идет — Ваня, мой братишка, а он больной. Никому не нужны больные дети. Я сразу все поняла. Когда не ждешь, не надеешься — становится легче. Все вокруг безразлично. Мне было все равно, что я ем, что пью, во что одета, куда нас ведут, зачем. Галина Елизарова, Московская область Самое важное было тогда, когда при составлении медицинского заключения на ребенка, передающегося на усыновление (также и в приемную семью), обнаружилось, что у Алисы минус тринадцать. До этого ее не обследовали на аппаратах. Мне аж домой из больницы позвонили и сказали, чтобы я подумала: "Вот вы сейчас ее возьмете, а вдруг она через полгода ослепнет?" Я сказала, что не могу оставить ребенка, которого уже два месяца посещаю и который сказал мне "мя-мя". Я не такой человек. "Ну вы двоих детей берете все-таки, наверное, Господь вас не оставит", — неожиданно ответили медики. Олеся Лихунова, Московская область Представьте себе детей, которые семь лет провели в детском доме. И которым все эти семь-восемь лет никто ничего не объяснял. Кто ты, где ты, почему ты тут, что будет дальше? Что будет завтра, куда всех повели? Почему перевели в другую группу, где ни одного знакомого лица? Почему перевели в интернат? Что будет дальше? К семи годам ребенок уже не задает этих вопросов, он смиряется с тем, что все непонятно и он ни на что не влияет. Им просто давали лекарства. Отвозили в больницу, делали операции и возвращали обратно в детский дом. Нина с ужасом вспоминает это все: внезапно заходят врачи, говорят, что сейчас покажут ей мультик, надевают на лицо маску, а потом она просыпается от боли (операция на почках), ее тошнит и рвет... На теле очередной шов. Но никто ничего не объясняет. На протяжении семи лет жизни. Мало того что у Нины не было никакого прошлого, ей врали в настоящем и еще в связи с тяжелой инвалидностью с ней категорически не обсуждали будущее. Домашние дети знают, что после детского сада они пойдут в школу, потом в институт, потом будут работать, женятся, воспитают детей, станут бабушками и умрут в конце концов от старости. С Ниной никто не говорил на эти темы. Зачем расстраивать малышку? Пусть играет до тех пор, пока ее не закроют навеки в каком-нибудь интернате для инвалидов. Сегодня привезли вертикализатор с большими колесами — это был настоящий праздник! Нина пищала и хлопала в ладоши. Остальные дети удивлялись, расспрашивали, трогали и крутили. Когда мы поставили в него Нину, она несколько раз объехала все комнаты, крича: "О, я вижу календарь, теперь я смогу сама смотреть календарь!", "О, я вижу Машу!! (которая сидит на втором этаже двухъярусной кровати) Я могу до нее дотянуться!", "О, я вижу, что лежит на столе!", "Я могу сама взять мыло!", "Я дотягиваюсь до книжной полки!". И так весь день, сплошная радость. Анжела Курашко-Тарасенко, Московская область Вдруг дверь снова открылась, и внесли крошку. Дюймовочку, маленькую, страшненькую, немного с перекошенным ротиком, и что-то она квакала тихонечко. Мне ее всучили в руки, и все удалились со словами: вам надо пообщаться и побыть с ними наедине. Я никогда в жизни не испытывала таких чувств одновременно: страх, злость на ту, что отдала, боль, обиду, жалость. Господи, я не так представляла себе первую встречу. НЕ ТАК! Мне хотелось не реветь, мне хотелось орать от отчаяния. Пробыв в зале с девочками еще минут 30, я услышала вопрос тихим голоском старшей: "Ты мама?" Она ткнула в меня пальцем и вновь задала тот же вопрос. Я растерялась. Как тогда мне хотелось сказать: "Да, родная, я мама и пришла за тобой, собирайся, поехали домой". Но разум не давал сердцу сказать этих слов. Я покачала просто головой, и милашка сказала: "Тетя?" Тут я ответила: "Да, я тетя". Неделю я жила в том городе и рыдала. Звонок мужу расставил все на свои места: "Хватит ныть, бери девчонок и возвращайтесь домой!" Девочки мои реально из леса. Начну, наверное, со старшей: она боялась всего, подпрыгивала, шарахалась, орала и неслась сломя голову от стиральной машинки, от утюга, от фена, от собак и кошек, от машин. С ней невозможно было выйти на улицу, так как она убегала от меня. У нее не было привязанности, она не доверяла мне! Когда я говорила, так нельзя, это опасно, она нагло смотрела мне в глаза и падала со стула. Она могла подбежать к любому сидящему на лавочке (даже к бомжу) и залезть к нему на коленки. Могла требовать качать ее часами на качелях, и на мой протест и зов домой падала на землю и с воплями по ней каталась. Но все это не так было страшно. Девочка не говорила! Она орала. Она кричала целыми днями. Я паниковала, были мысли, вдруг у ребенка что-то болит, просила показать пальцем, что она хочет. Когда ежедневный ор довел меня, я села на краю кровати, укладывая в очередной раз спать свою королевну, и заплакала. Мне было обидно, потому что дочь за месяц ни разу не заплакала, я не видела ни слезинки в ее глазах, а только ор, крик до осиплости голоса. Я плакала и разговаривала с ней, говорила, как мне тяжело, что мне страшно не понимать, почему она кричит, вдруг у нее что-то болит. Объясняла, что можно сказать: "Мама, дай попить, мама, хочу писать, мама, включи свет" и т.д. Говорила, что все всегда можно объяснить словами. И она прислушалась к моим словам и слезам — утром я услышала заветное: "Мама, доброе утро! Мама, я хочу пить". Подготовил Дмитрий Трунов
