«Отдайте меня, убейте меня, я не могу ждать!»

Сирота — пожалуй, одно из самых горьких слов. Жизнь ребенка вне семьи непредсказуема и нестабильна. За короткий срок он может сменить несколько статусов, быть «отказником», быть усыновленным, быть возвращенным назад в учреждение. У всех этих ребят очень непростая и запутанная жизненная история. Но на каждом этапе своего пути им нужна поддержка взрослых, которую могут оказать волонтеры — люди, отдающие сиротам свои силы, опыт и энергию. Среди направлений волонтерской помощи детям, оставшимся без родителей, можно выделить несколько главных: больничное волонтерство; помощь, направленная на удержание ребенка в семье; профилактика отказов и содействие семейному устройству. Больничные мамы — Я собиралась оказывать фонду транспортную помощь, пока не увидела детей, — рассказывает Мария Рыльникова, координатор проекта «Быть рядом» благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». — Однажды, когда я привезла в больницу продукты для сирот, няня не смогла выйти встретить меня и попросила подняться наверх, хотя волонтеры, которые оказывают транспортную помощь, не должны заходить в палаты, нужны соответствующие документы, анализы и так далее. Но так получилось… И уйти я уже не смогла, и с этого дня стала больничным волонтером, и занималась этим несколько лет. Проект «Быть рядом» курирует семь московских больниц, но две из них — больницы, занимающиеся длительным и регулярным лечением, поэтому дети туда приезжают одни и те же, я многих знаю по 5–6 лет, они не все из детдомов, есть так называемые социальные сироты, а также дети из приемных семей. В какой-то момент я перестала спрашивать у них, кто за них отвечает — бабушка, папа, тетя или детский дом. По этим детям, по их потребности в общении сразу было видно, что у них нет семьи, даже если формально она есть. Волонтер приходит к ребенку без каких-либо профессиональных целей и амбиций, без обязанностей, должностных инструкций, манипуляций, которые он должен выполнить. Он может просто поинтересоваться, как дела, как малыш себя чувствует, поиграть с ним, поговорить о том о сем. Есть больницы, в которых волонтер видит ребенка один раз, и в следующий визит он может с ним даже не пересечься. Но всего лишь за одну-единственную встречу он может сделать нечто очень важное. Больничный волонтер восполняет то, чего не могут дать ребенку медработники, ведь какими бы прекрасными специалистами они ни были, они в первую очередь врачи и медсестры, а ребенок для них — пациент. Как правило, у них не хватает времени на то, чтобы поговорить с детьми, — даже у самых хороших сотрудников. «У нас был пример — две студентки медицинского вуза, которые пришли к нам волонтерами, — рассказывает Мария Рыльникова. — Они на тот момент проходили практику в онкоцентре. Когда я проводила собеседование, мне важно было понять их мотивы, что они ищут. И они сказали: «Когда мы занимаемся медицинской стороной, мы просто не успеваем пообщаться там с детьми». Вот такие молодые девчонки с горящими глазами, которые только вступают на профессиональный путь!» Больничные волонтеры — это люди с самым разным образованием. Не обязательно быть медиком или психологом. Волонтеры не выполняют медицинские манипуляции, их физическая помощь — это всегда не более чем «мамин уход». Чтобы научиться понимать ребенка, не нужен диплом медицинского института. Эти люди — чаще всего неравнодушные мамы, которые не могут жить с мыслью, что где-то находятся больные дети без родителей. Кукушка или любящая мать? — Моему ребенку было чуть более года, когда мы попали в подмосковную больницу, — рассказывает глава «Волонтеров в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская. — За нашей палатой располагались 5 боксов, где лежали дети без родителей, и через окошко можно было видеть, что там происходит. Младенцы и дети до полутора лет, к которым никто не подходил, плакали, сами себя как-то занимали. Они были совершенно одни. Я вернулась домой, начала собирать вещи по друзьям, с этого все и началось. Эта тема меня затянула, возникла группа волонтеров, мы начали помогать другим больницам в Подмосковье, потом расширили географию, ездили по стране. Потом начали организовывать уход, привлекать нянь. Так из этой деятельности вырос наш фонд. Первое время я думала, что от большинства детей отказались родители. Мы так и стали называть их — «отказники». Я была в другой системе координат и представляла, что это какие-то последние алкоголики, которые бросили детей или у которых их изъяли с полицией. Они не были предметом моего интереса, я не знала их судеб, но была в полной уверенности, что эти родители никуда не годились и поэтому нужно искать новых. Так я думала, пока в больницах не начали работать наши няни. Оказалось, что некоторых детей навещали их родители. Так я познакомилась из одной из мам. Девочке был годик, ее забрали с полицией, привезли в больницу с ярко выраженным рахитом. Она была физически в плохом состоянии, но было видно, что она очень домашняя и привязана к маме. Та ходила в больницу каждый день, стояла под окнами, но не могла зайти к ребенку, потому что ей нельзя было навещать дочь без разрешения органов опеки. Так она и приходила с утра, стояла и рыдала, а няни показывали ей ребенка через стекло. Мы с ней встретились. Мама была с легкой степенью умственной отсталости, без образования, очень доверчивая. В 16 лет она осталась без родителей, жила одна — при том что совсем не приспособлена к одинокой жизни. Ее обманули с квартирой, она осталась на улице, потом встретила мужчину, который сделал ей ребенка, но не готов был за нее отвечать. Она где-то подрабатывала, жила там, где пустят пожить. В конце концов ее выгнали с работы. Я поняла, что ничем не могу помочь ей, так как опека поставила этой женщине условие найти жилье и работу, восстановить прописку. Человеку с такими данными сделать это в одиночку совершенно не по силам. Для меня это стало откровением, я поняла, что наше представление о родителях часто является предубеждением и мы должны узнавать, откуда пришел ребенок и что у него за судьба. И если есть возможность, мы должны родителю помочь. — О какой помощи идет речь? — Поначалу мы были уверены, что любому человеку надо помогать, откликаясь на его запрос, но оказалось, что это ошибочное представление. Часто человек, который находится в ситуации, когда у него могут изъять ребенка, попадает в нее не только из-за внешних обстоятельств, но и по своим личностным особенностям. Речь идет о не очень рациональном поведении и не очень четком понимании им действительности. Поэтому неправильно ориентироваться только на желания человека. Была история, кода ребенка забрали из семьи, где было пятеро взрослых, никто из которых не работал. Бабушка с дедушкой, мама с папой и внучка, родившая ребенка. Оказалось, что у них сгорел дом со всеми документами и они не могут устроиться на работу. Когда мы спросили, какая им нужна помощь, знаете, что они ответили? Холодильник и телевизор. Эти люди действительно не понимали, что им в первую очередь надо восстановить документы и устроиться на работу. Поэтому когда у человека нет социальной компетенции, неправильным будет просто откликнуться на его запрос. Мы стали разрабатывать свою модель помощи таким семьям. Когда у людей забирают ребенка, а они просят холодильник, это говорит о многом. Отсутствие социальной ориентации, низкий уровень образования, неблагополучная родительская семья. Когда жизнь строилась в формате выживания «здесь и сейчас», как пережить сегодняшний день, найти поесть и выжить, то ты перестаешь мыслить причинно-следственными связями. К тебе пришел человек, который может что-то дать. Бери! Я хочу поесть сейчас, я не оцениваю, что делать в перспективе. В этой ситуации самую главную поддержку может оказать человек, который поможет им выстроить картинку собственной жизни и показать, как из этой ситуации выйти. — Родители, у которых могут забрать ребенка, охотно идут на контакт? — Это можно сделать только при взаимном уважении и только на добровольной основе. Почему терпят фиаско государственные службы? Потому что общаются с позиции «ты дура, плохо следишь за ребенком, сейчас я тебя научу». Они приходят с указкой, и ощущение агрессии всячески отбивает у человека желание слушать то, что ему говорят, внушая, что вся его жизнь — сплошная ошибка. Согласитесь, в таком формате принять какое-то знание довольно сложно. Другая тенденция, которая встречается в наших социальных службах, — это когда все делают за семью без ее участия. Иногда человек ничего и не просит, а ему начинают приносить что-то, делать ремонт в его квартире. Он просто сидит и наблюдает, не являясь участником этого процесса, не понимая его ценности, отторгая его. Соцзащита сетует, что сделано все возможное: ремонт закончен, дрова привезли, а эта мама сидит на попе и ничего не делает. Удивительно, а почему бы ей не сидеть? Так у соцслужб возникает ощущение, что бессмысленно помогать семьям, что ничего из этого не получается. — Что может в этой ситуации сделать для семьи волонтер? — Помощь должна заключаться в том, чтобы разобраться в ситуации и внимательно вместе с самим человеком определить все возможные пути выхода из нее. Речь идет о материальных, юридических, психологических проблемах. Мы совместно с семьей разрабатываем план и движемся по нему. Бывает, в процессе общения кураторов с семьями выясняется, что для человека ситуация, в которой он оказался, является нормой. Так живут его родители, соседи, окружение. С чего вдруг ему говорят, что у него все плохо? И тогда мы стараемся замотивировать: да, можно жить среди мусора, крыс и тараканов, но существуют социальные нормы, и органы опеки имеют право забрать ребенка из такого жилья. А иногда нам приходится объяснять опеке, что не всегда условия жизни опасны для ребенка. Иногда важнее, что ребенок живет с любящей мамой, пусть даже не в самых идеальных условиях. Тут ведь целый комплекс проблем. Это не просто люди-грязнули, а долгое семейное неблагополучие или поколенческий опыт. Это неврозы, депрессии или их последствия, когда у человека нет внутренних сил и возможностей психики, чтобы изменить свою жизнь. Скорее всего, ему нужна помощь специалиста, который бы оценил, насколько опасно или безопасно его состояние для детей. И если детям ничто не угрожает, мы помогаем человеку постепенно справляться со своим бытом, стараемся убедить опеку закрыть глаза на вещи, не очень симпатичные для обывательского взгляда, — в том случае, когда есть взаимная привязанность у детей и родителей и это не опасно для детей. Три дня на решение «Отказниками» в роддомах дети становятся по разным причинам — например, женщина понимает, что не сможет ребенка прокормить, или в роддоме у него выявлены серьезные нарушения развития. Как бы то ни было, это тяжелое решение для любой женщины, на принятие которого у нее есть 3–4 дня. В это время женщина находится на пике гормонального всплеска, у нее может быть депрессия, страх. В этот момент очень важно оказать ей своевременную поддержку. Фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам» такую помощь оказывает. Проект «Теплый дом» — это приют, куда может прийти с младенцем мама, которой негде жить. Когда женщина понимает, что у нее и у ребенка будет кров, в 7 из 10 случаев она оставляет его. «Мы предоставляем кров одиноким мамам, — рассказывает Елена Альшанская, — но фонд — не божественная инстанция, которая решит все проблемы. У нас есть небольшой приют для мам с детьми, которые могут там провести какое-то время, с ними работают психолог, юрист, социальный работник, и мы помогаем им встать на ноги, оплачиваем тем, у кого нет специальности, разные курсы, такие как маникюр, педикюр. Мы готовы помочь и быть рядом какое-то время. Но важно, чтобы человек сам брал жизнь в свои руки, ведь мы не можем стать опекунами для взрослых женщин. Когда мы открывали приют, кто-то из сотрудников опасался, что от нас не уйдут, но эти опасения не оправдались. Любой человек хочет жить в своем доме, а не в организации, он хочет свободы, у него нет желания следовать чужим коллективным правилам. Бывают иногда сложности с выпускницами детских домов, они привыкли жить без свободы и своего пространства, но и они в итоге уходят в самостоятельную жизнь. Волонтер Надежда рассказывает о своей подопечной Наталье: — Наташа удивительная, у нее есть чему поучиться. Например, как прощать. Как не искать виноватых, как забывать обиды и ни на кого не держать зла. У Наташи есть мама, у которой проблемы с алкоголем. При рождении дочери она отказалась от нее в роддоме, узнав, что ребенок родился нездоровым. Наташа выросла и живет в учреждении для детей с особенностями развития, ей 19, и, как правило, воспитанники остаются там до 23 лет. Я не знаю ее диагноза и никогда не спрашивала о нем. Наша главная задача — постараться подготовить Наташу к самостоятельной жизни, понять, сможет ли она существовать автономно, без учреждения, безопасно ли это для нее. Повзрослев, Наташа нашла свою семью, поехала знакомиться с родственниками, стала общаться с мамой и бабушкой с большим энтузиазмом. Никогда их не осуждает, а наоборот, всячески поддерживает эту связь сама. У нее нет агрессии, она принимает этих людей такими, какие они есть. У нас с Наташей общий интерес — фотография. Мы дружим уже полгода, гуляем, ходим в кино, фотографируем. Поначалу Наташа встретила меня настороженно, сейчас стала более открытой. Я не ждала, что это будет сказка, у меня не было розовых очков. Пока мы учимся каким-то бытовым вещам: она интересуется, например, как оплачивать электроэнергию. Она спрашивает также о людях, об их поведении и эмоциях: «Этот человек так посмотрел на меня, а что это может значить?» Декрет для папы — Елена, почему, на ваш взгляд, женщина-кукушка вызывает осуждение, а мужчина, оставивший семью, кажется вариантом нормы? Ведет ли фонд работу с отцами, бросившими своих детей? — Всегда, когда женщина с грудным ребенком попадает в приют, мы пытаемся выяснить, где папа, и иногда берем на себя коммуникацию с ним. И мы видим, что это однозначно слабое звено. Большая часть наших подопечных — это неполные семьи, матери-одиночки. Когда одинокая женщина отказывается от ребенка, общество ее осудит. В то же время отец, оставивший ребенка, воспринимается куда более терпимо. Мне кажется, важно возвращать отцов к ответственности за детей. Нас формирует среда, поэтому это вопрос к СМИ, к людям, которые отвечают за массовую культуру. И согласно культурной привычке и среде, в которой мы растем, роль отца оценивается ниже, чем роль матери, а значит, и ожиданий от него меньше. Это отношение общества нужно менять, те же декретные отпуска по уходу за детьми стоит делить поровну. Папа должен в воспитании ребенка участвовать на равных, только тогда будет равная ответственность у обоих родителей и не будет такого безумного количества отцов, лишенных прав или отказавшихся от своих детей. В период, когда женщине сложнее, когда она находится в уязвимом состоянии — вынашивает, рожает и кормит, роль мужчины должна возрастать. А он именно на этом этапе самоустраняется, ожидая, когда ребенок подрастет и с ним можно будет играть в футбол. Большинству наших мам не нужен был бы наш «Теплый дом», если бы отец ребенка взял ответственность на себя и помогал с новорожденным. Ребенок с картинки Возврат ребенка из приемной семьи может случаться несколько раз, и это очень страшно. Забирая ребенка, будущие приемные родители зачастую видят обычного миловидного подростка, который производит очень приятное впечатление. Но люди не видят его жизненную историю и опыт, который не даст этому ребенку стать тем, кем его ожидают увидеть. Возврат — это часто про несоответствие ожиданий и реальности, люди сталкиваются с непреодолимыми трудностями и понимают, что им это не по силам. Это страшный удар для ребенка. Он перестает верить кому-либо и порой во всех неудачах винит себя: «Я плохой, со мной что-то не так», — вот как он воспринимает возврат в учреждение. Однажды пережив предательство, в приемной семье ребенок проявляет свои самые неприятные черты характера, испытывает приемных родителей, и это процесс неимоверно тяжелый. Мария Рыльникова считает, что это соизмеримо с муками родов. «Это этап, когда дети могут делать совершенно дикие вещи по отношению к приемным родителям, они вымещают все обиды, все непроработанные травмы. Кражи, поджоги, агрессия к кровным детям. Они демонстрируют весь этот трэш, чтобы проверить: а вы меня сдадите?» Ребенок, которого вернули приемные родители, начинает разочаровываться во взрослых. «Риск, что от него откажутся в следующей семье, с каждым разом выше, — считает Елена Альшанская, — доверие к людям у ребенка уже на нуле, ему становится все равно, какие правила, порядки в новой семье, какие чувства у этих людей. Иногда ребенок пытается спровоцировать взрослых, чтобы понять: «Ну что, эти уже нормальные, они меня не выкинут назад? А что, если покажу себя с самой плохой стороны? Что будет с этими?» Но главное, что чем дальше, тем больше психика ребенка страдает от ситуации нестабильных и постоянно разрывающихся отношений со значимыми взрослыми. Когда его не принимают больше чем один раз, сначала мама, потом меняющиеся воспитатели детского дома, потом приемные родители, это влияет на его психику и поведение так сильно, что он даже может получить психиатрические диагнозы, которых у него изначально не было». Легко обвинить в этом приемных родителей, но на самом деле их не готовят к трудностям. Эти люди часто сталкиваются с такими вещами, о которых не догадывались. Возможно, у ребенка не были установлены какие-то психиатрические диагнозы, а в детдоме он вел себя тише воды, ниже травы. «Не всегда история возврата детей — это история, связанная с предательством, хотя бывает и так, что ребенка возвращают как ненужную вещь, — считает Елена Альшанская. — Взяли, но не получилось, «он мне не нравится», «я не могу на него смотреть», «я не люблю его». Одна женщина рассказывала, что не может зайти в квартиру, потому что там находится этот ребенок. Она ходит кругами вокруг дома и ничего не может с собой поделать. Проблема заключается в том, что будущих приемных родителей не готовят к приему в семью конкретного ребенка, нет специалистов, которые объяснят, какие трудности могут возникнуть, и которые эту семью сопровождали бы после усыновления. Лучше не ждать, что приемный ребенок сразу полюбит тебя, а ты полюбишь его в первые же месяцы, чтобы не чувствовать потом, что у тебя дома находится посторонний человек. Человек, который ковыряется в носу при твоих высокоинтеллектуальных гостях или в свои 5 лет разговаривает матом. Чтобы придуманная тобой картинка не разбилась на кучу маленьких осколков. Любой ребенок из системы учреждений — это ребенок травмированный. И ему нужна помощь не в том, чтобы он получил угол и стал частью сказки, точно угадывал, как себя вести, и говорил «спасибо» маменьке за блины, а в том, чтобы пережить своей травматический опыт. Приемным родителям важно научиться вовремя обращаться за помощью к специалистам до того момента, когда они начнут кругами ходить вокруг дома». Сотрудники фонда поясняют, что у нас не готовят психологов, специализирующихся на работе с травмированными детьми, перемещенными из одной системы в другую. Поэтому внешний специалист, обычный психолог, когда слышит, что ребенок достает из шкафа и режет вещи мамы на кусочки, иногда советует приемным родителям отказаться от него. Такой психолог не имеет представления о том, что такое ребенок, переживший травму. «Сейчас родители выбирают ребенка по картинке в Интернете, не зная его историю, не зная, живы ли его родственники и привязан ли он к ним, — объясняет Елена Альшанская. — На самом деле исходить нужно не из того, голубоглазый ребенок или черноглазый, а из его потребностей и опыта. Что было в семье? Как его забрали? Какие сложные поведенческие истории были в детском доме? Конфликты? А этого нет в его личном деле. Если ребенок попал в систему, то сначала стоит попытаться вернуть его в семью или устроить к родственникам. Если это невозможно, то начать искать для него новых родителей. К сожалению, наше законодательство не учитывает его привязанности и сложившиеся отношения с близкими взрослыми. У нас была история, когда девочку растила бабушка, мать дочерью не занималась. В итоге женщину лишили родительских прав, и бабушке нужно было оформлять опеку, так как неофициально она больше растить ребенка не могла. Но у нее когда-то была судимость по статье, из-за которой ей не разрешалось стать опекуном. И ребенка, который жил с ней до 6 лет, забрали в приют. От любящего человека, который ничем ему не угрожал. Но так устроено законодательство, и нет вариантов помочь этой бабушке и ее внучке. Казалось бы, раз ей отдать ребенка не могут, то нужно искать для девочки приемную семью, проживающую неподалеку, чтобы близкие люди проводили какое-то время вместе. Увы, поставить эти условия законодательство не позволяет. Девочку могут удочерить и увезти в другой регион. Закон видит документы, но не видит за ними человеческих отношений. А там, где речь идет о регулировании отношений между родителями и детьми, самое главное, что надо учитывать, — это человеческий фактор». История Димы Родители отказались от Димы при рождении — он родился со спинномозговой грыжей. До 4 лет жил в учреждении, потом попал в семью. Мама не работала, ухаживала за Димой, но с его появлением в доме отношения между приемными родителями стали портиться, и уже через полгода папа ушел из семьи. Мама вынуждена была выйти на работу, встал вопрос о возвращении Димы назад в учреждение. Но к счастью, его забрала новая семья, проживавшая рядом, ребенку не пришлось менять город и даже район, как это иногда случается. И это мог бы быть хеппи-энд, если бы у новой мамы спустя год резко не ухудшилось состояние здоровья. Она больше не могла ухаживать за мальчиком. Так, шестилетний Дима оказался в больнице и остался бы там надолго, если бы не нашлась третья семья, которая взяла мальчика… Пока все идет хорошо, и вся надежда на этих людей, что ребенок перестанет переходить из рук в руки. У первых двух мам, принявших решение о возврате мальчика, есть свои кровные дети, но, к сожалению, так случается, что в момент кризиса и нестабильности семья избавляется от балласта. И этим балластом становится приемный ребенок… У Димы состояние, которое психологи называют нарушением привязанности. Его берут и отдают, берут и отдают, и это уже стало его жизненной историей и своего рода привычкой. Как только он начинает понимать, что мама и папа — это какие-то особенные люди, отличающиеся от всех остальных, от медперсонала в больнице, от воспитателей, — он начинает привыкать к ним, к дому, в котором живет. Но с каждым новым разом эта адаптация все хуже и хуже. Он уже не так привязывается к семье, ему очень сложно слушаться новых родителей, он не воспринимает свое усыновление как что-то стабильное. Поэтому новым маме и папе нужно будет набраться терпения и сил. История Андрея Мальчику девять лет, он живет с приемными мамой и папой. Это ребенок с очень трудной жизненной историей. Полтора года назад его вернули в детский дом приемные родители, с которыми он прожил несколько лет. В четыре года Андрея и его родную сестренку взяла на попечение семья. И вот с девочкой у этих людей сложились отношения, а с ним — нет. И под предлогом «он очень плохо себя ведет» мальчика вернули в учреждение. Так были разлучены родные брат и сестра, дети с сильной привязанностью друг к другу. Помимо травмы возврата для Андрея это вторая незаживающая рана. После повторного усыновления брат и сестра оказались в разных городах, и они очень скучают друг без друга, общаются по телефону. А встретятся ли — неизвестно. Новым родителям мальчика приходится нелегко — у ребенка появилась потребность разрушать. Его мама рассказывает, что он берет в руки разные предметы и ломает их. Или они сами ломаются у него в руках… Это происходит как будто само собой, не специально, без какого-то злого умысла. Андрею повезло — новая семья полюбила его, и мама с папой готовы ждать, когда ребенок переживет свой травматический опыт, когда все наладится, когда он тоже сможет их полюбить. Но пока мальчик никому не верит. Он боится нового предательства, ждет его, живя в постоянном напряжении. Он часто плачет и кричит: «Отдайте меня, убейте меня, я не могу так жить, мне трудно, я не могу ждать!»