Вопреки всему. Вторая история "Я принесла вам любовь"

Изначально, когда эти истории только задумывались, я набросала примерную очерёдность появления их на свет. Вторая история должна была быть про мужчину, но тут сработал принцип «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах» Господь управил так, что 8 апреля 2020 года я стала мамой потрясающей малышки. Мы, взрослые, привыкли говорить о наших новорождённых детях на языке цифр, словно можно измерить счастье, которое отмерено небесами для маленьких человечков. Словно цифры вообще что-то значат. Мы кичимся килограммами и сантиметрами наших младенцев — их самыми первыми достижениями. Мы с радостью хвастаем баллами по шкале Апгар, словно это как минимум баллы из школьного аттестата. Впрочем, кто сказал, что баллы по шкале Апгар менее важны, чем баллы в аттестате зрелости? В общем, как вы уже поняли, эта история совершенно точно будет не про мужчину, но и не про новорождённую девочку, как могло показаться на первый взгляд. Эта история будет про женщину, создание совершенное и гарантирующее бессмертие всему роду человеческому. Последнюю неделю я находилась среди женщин, которые плохо ходили, я бы даже сказала, с трудом ходили, не слишком привлекательно выглядели, но при этом словно бы светились. И мне хотелось плакать от любви к этим женщинам. Мне хотелось бы спеть гимн их выпуклым дряблым порожним животам так же, как когда-то Набоков спел устами Гумберта Гумберта гимн щенячьим животикам нимфеток. Вивипария — живорождение. Слово, которое вспомнят далеко не все. Слово совершенное, такое же совершенное, как мягкие животы недавно разрешившихся от бремени женщин. Кто-то находит эти животы неэстетичными, кто-то и вовсе считает уродливыми. Совсем скоро эти животы исчезнут, грушевидный мышечный орган, отвечающий за материнство, опустится, но сейчас, всего-то через несколько дней после родов, эти животы напоминают всем нам о самом главном. Часто ли мы задумываемся о том, как сильно, а порою и необратимо меняется женское тело во время беременности и родов. Какие шрамы оставляет на теле женщины материнство. Странно и дико то, что на протяжении последних десятилетий индустрия красоты и моды надела на женщин самые настоящие кандалы. Инстадивы демонстрируют, как легко и просто им даются беременность и восстановление после родов. Появление Кейт Миддлтон на публике с улыбкой на лице спустя всего несколько часов после рождения малышей, — это такой прекрасный ловкий обман, подмена реальности. Впрочем, Кейт ведь принцесса, а у принцесс всё иначе, чем у простолюдинок, это мы отлично усвоили. У принцесс не бывает растяжек, шрамов, лишнего веса и плохого настроения. Кроме Леди Ди, конечно! У неё-то точно всё было, может, именно поэтому её так и любили. Самое же поразительное в том, что основные изменения происходят вовсе не снаружи, а внутри женщины. Я не говорю о послеродовой депрессии, у меня нет однозначного мнения по этому поводу. Мир делится на тех, кто признаёт её существование, и тех, кто категорически отрицает. «Послеродовая депрессия — это химический дисбаланс!» — говорят первые. «Какая-такая депрессия, вот раньше бабы в поле рожали, и ничего, родила и пошла дальше работать», — говорят вторые, чаще это представители старшего поколения. Очевидно одно, современные женщины более хрупкие, чем наши прародительницы. Развившиеся медицина и фармация значительно снизили уровни материнской и детской смертности, минимизировали потери, но при этом истончили саму нашу хорду, словно бы вымыли из неё кальций, сделали её кружевной и менее стабильной. Ровно в тот миг, когда ты впервые смотришь в глаза собственному новорождённому ребёнку, ты понимаешь, что смотришь в глаза смерти. Смотришь честно, со смертью иначе нельзя, и бросаешь ей вызов. Звучит жутко, но это так. Попытаюсь сейчас объяснить, почему я породила такое странное предложение. Во-первых, никогда раньше ты не боялась смерти так сильно, как будешь бояться её теперь. И своей, и детской. Своей — потому что не можешь оставить беззащитное существо наедине с вызовами этого циничного мира. Детской — потому что это самое страшное, что может вообще случиться с человеком. Анна Ревякина с дочерью Моя хорошая знакомая, донбасская поэтесса Ирина Горбань, одно время занималась историями семей, в которых погибли или были ранены дети. Записывала эти истории, cобирала их тщательно, выезжала в другие города, встречалась с родителями… От частого соприкосновения с чужим горем Ирина заболела, случился инсульт. А ведь это было даже не её горе, а чужое, пропущенное через себя, впрочем, чужих детей не бывает, как известно. Хотя нет, бывают, иначе не было бы этого жуткого лозунга «Донбасс будет украинским или безлюдным». Когда родился мой первый ребёнок, и я просидела почти без сна у его кроватки все семь ночей до выписки из роддома, не могла уснуть, смотрела и изумлялась: «Это я его родила! Он жил внутри меня, а теперь будет жить снаружи». В ту первую неделю я поняла, что жить без него уже не смогу. И вообще не очень-то и понятно, жила ли я до его появления. Потом мы приехали домой, и началось типичное для всех мам состояние: пойду, проверю, дышит ли малыш. И это «пойду, проверю» могло быть и десять раз за ночь, и двадцать. Состоянием «пойду, проверю» я мучилась много лет, немного уменьшить стресс помогло принятие одного очень важного решения. Однажды я просто сказала себе: «Аня, прекращай мучиться! Если с сыном что-то случится, ты просто уйдёшь вслед за ним, ведь тебе совсем не нужна будет жизнь без него». Жуткая и совершенно нехристианская мысль, но она меня тогда очень успокоила, приободрила, дала надежду. Я едва ли не впервые озвучиваю эту мысль на столь широкую аудиторию, и мне совсем не стыдно за неё. Все мы ищем собственные способы борьбы со страхом. Сейчас уже такой номер не прокатит, теперь у меня двое детей, и ответственности ровно в два раза больше. И первый вопрос после родов: «Это что же мне теперь ровно в два раза сильней трястись придётся?» И первый ответ: «Да! Если не в три». Все отчего-то говорят, что женщина после родов уязвима, слаба. Слабее, во всяком случае, чем в любое другое время. Нет! Это категорически не так. Да, женщина плохо ходит, медленно встаёт, но силы в ней так много, что ни одному мужчине столько в себе за всю жизнь не обнаружить. Она родила, она состоялась. Теперь она и её мужчина бессмертны. Последнюю неделю я наблюдала за только что родившими женщинами. Наблюдала с огромной нежностью. Я и сама была такой. Да и сейчас ещё остаюсь. Как они двигались, с каким трудом давалось им каждое движение. В глубинах памяти вдруг всплыл образ матерей-медведиц (из-за шуб) из новеллы Брэдбери «Всё лето в один день». Я видела, как тщательно молодые мамы собирали по каплям первое молоко. Драгоценнейшие золотистые капли на самом дне бутылочки молокоотсоса. Я видела, как рвались мамочки в детское отделение, чтобы увидеть своих детей, взять, накормить, приласкать. И пока эти женщины бродят по коридорам, шатающиеся, расхристанные, болезные, человечество будет жить. И поверьте мне, если их детёнышам будет угрожать опасность, они превратятся в тигриц, которые, не задумываясь, разорвут того, кто посмел. И в этом одновременно так много и человеческого, и звериного. На этих женщинах стоит наша планета. Тезис «бабы нарожают» звучит более или менее уместно везде, кроме роддома, где собственно и рожают бабы. Выносить и родить — труд огромный. Мы с вами, дорогой читатель, живём в очень странные времена. И я сейчас не про Covid. Только в марте медиапространство дважды всколыхнулось вестями о звёздном суррогатном материнстве. Скандалистка Божена Рынска стала родительницей при помощи суррогатной мамы, отец ребёнка — чуть более года назад совершивший самоубийство Игорь Малашенко. Суррогатная мать родила ребёнка Евгению Петросяну и его жене Татьяне Брихуненко. Если честно, у меня в голове не укладываются все эти звёздные истории. И Пугачёву с Галкиным сюда же. И Киркорова… У меня лично есть две совсем незвёздные подруги, которым детей тоже рожали суррогатные мамы. Нашли подешевле, в провинции, одна одноплодная беременность не дороже полумиллиона рублей. Причина не имеет отношения к медицинским проблемам, просто женщины не хотели портить фигуру. Позвольте уж мне позакатывать глаза. Особенно странно это писать после беременности и родов, после того, как ровно 20 недель новая жизнь стучалась изнутри. А до этого ещё двадцать недель лежала затаившись. После того, как ты родила так стремительно и смело, что позавидовал бы сам Гагарин, если бы умел рожать. А ещё абсолютным чудом были моменты, когда папа моей доченьки клал руку на мой живот и пытался почувствовать, пытался услышать, а иногда и вовсе разговаривал с нашей ещё не родившейся девочкой. Разве суррогатное материнство может быть про всё это? Разве ожидание ребёнка не должно состоять из любви к животу-барабану, в котором живёт малыш? Разве каждая растяжка на теле женщины — это не шрам огромной любви? Разве след от эпизиотомии — это не про жертвенность во славу новой жизни? Впрочем, на сердцах у женщин гораздо больше шрамов, чем на их телах. Я лежала в палате и видела, как мимо моей двери по коридору проплывали пластиковые тележки с малышами, мамы опираясь на эти тележки, совершали первые шаги по дороге новой жизни: жизни со смыслом, жизни вдвоём. Родившие, оплывшие в плечах, но абсолютно лучезарные девы, иконописные, я бы даже так сказала, заглянувшие за край, удержавшиеся на краю и снова вышедшие к живым, держа на руках самое ценное, что есть у человечества, — любовь.