Геннадий Прохорычев: законопроект Клишаса – Крашенинникова — провокация

Проект федерального закона № 986 679−7 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» был внесён на рассмотрение Госдумы РФ 10 июля депутатом Павлом Крашенинниковым и сенатором Андреем Клишасом. Данный законопроект был заявлен как ограничивающий внесудебное изъятие детей из семьи. Однако на деле проект закона вызвал негативную реакцию как у экспертного сообщества, так и среди родителей. В начале августа рабочая группа, состоящая из экспертов, правоохранителей, судей и общественников Владимирской области, порекомендовала отклонить законопроект. О том, почему это произошло и что именно смутило представителей рабочей группы, ИА REGNUM поговорило с уполномоченным по правам ребёнка во Владимирской области Геннадием Прохорычевым. — Кто присутствовал на встрече региональной рабочей группы, где рассматривался проект федерального закона № 986 679−7 «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации»? — Присутствовали почти все, кто будет впоследствии реализовывать данный законопроект: это и судебные сообщества, и родительские организации, и аппарат уполномоченного по правам ребёнка и человека, и депутаты законодательного собрания, и сотрудники Министерства внутренних дел — потому что они там вписаны, и органы опеки, и все высказали свою достаточно жёсткую позицию. — Почему жёсткую? — Зная Крашенинникова и Клишаса, могу сказать, что они очень серьёзные юристы. Но вот я прочитал законопроект и понял, что, во-первых, конечно, он не проработан ни в одном пункте, во-вторых, он достаточно сырой. А самое главное — у нас ощущение, что это такой вброс-провокация для того, чтобы проверить общество — как оно себя поведёт и как профессиональные сообщества будут реагировать на этот законопроект. Поэтому мы все, в том числе судейское сообщество, сказали, что его надо отклонить как концептуально неподготовленный. То есть он не может в такой редакции даже выйти — это просто позорное явление для юридического сообщества. — Почему так произошло? — Люди, которые готовят последние законопроекты по теме семьи и детей, — они, на мой взгляд и взгляд нашего сообщества, не выезжают в регионы и не смотрят, не изучают, как же происходит правоприменительная практика существующего законодательства. Прежде, чем что-то предлагать, надо понять: а как работает существующее законодательство? Какие есть проблемы? Какие есть белые пятна для того, чтобы предложить то, что предлагается? Этого глубокого анализа и мониторинга, который происходит в разных субъектах Российской Федерации, конечно же, нет. Некоторые люди сидят в Москве и вот с точки зрения некоего видения начинают формировать свою позицию, перекладывая его в правовой документ. Но они не задаются вопросом: как же это будет вообще работать «на земле»? И в данном случае органы опеки и судейское сообщество говорят: слушайте, это нереально, законопроект просто не будет работать! Многие видели законодательные акты, которые не работают «на земле». Одно дело — сказать и прописать в законе, а другое — приложить это в правоприменительной практике. — А что конкретно смутило региональную рабочую группу в законопроекте Клишаса — Крашенинникова? — Мы уже десть лет говорим о формулировке: в настоящей редакции статьи 77 Семейного кодекса РФ — об отобрании — первое: саму формулировку «отобрание» надо менять коренным образом, потому что это формат карательный. Как альтернатива — выражение «помещение ребёнка» или какой-то другой подобный формат, но более мягкий. А мы здесь идём обратно и наступаем на те же грабли! Ну что значит «отобрать ребёнка»? Отобрать у семьи, у родителей, которые не ограничены и не лишены родительских прав. Второй момент — это формулировка и трактовка понятия «непосредственная угроза жизни и здоровью ребёнка». Опять же: она размыта в настоящей редакции, и здесь не поменялось ничего — об этом профессиональные сообщества говорит давно. Тогда зачем было придумывать, если вы не изменили эту формулировку? То есть это субъективный фактор органов профилактики. — Можете попробовать разъяснить это на конкретном примере? — Разумеется. Например, как это было у нас во Владимирской области. Мы отстаивали интересы многодетной семьи — четырёх детей, отобрание которых происходило как раз по статье 77. Пришел некий специалист МЧС, который посмотрел на проводку и посчитал, что есть угроза жизни. Мы выиграли это судебное разбирательство, потому что судья задаёт ему вопрос: «Вы профессионал? Эксперт? Электрик?», на что тот отвечает: «Нет, но мне кажется, что может возникнуть пожар». А может и не возникнуть! — А в каком порядке предлагается рассматривать подобные дела? — По сути, будут экспресс-суды за 24 часа. Проблема в том, что, во-первых, ни одна из сторон не успеет профессионально подготовиться к судебному процессу. Это будет всё быстро, на коленках, лишь бы только привести свои доводы, а что касается семьи, то она вообще не защищена, потому что она попросту не сможет защитить себя в судебном процессе, когда заявление подается в суд, и в течение 24 часов должно быть принято решение. Это будет неправильно с точки зрения семьи. Вообще, данный законопроект — детоцентрированный проект, а не семейной, и он уводит в сторону концепцию «дети — наше национальное достояние». Я как уполномоченный по правам ребёнка защищаю ребёнка, но вкупе с семьёй. Мы всегда ищем вот эти выходы, чтобы ребёнок всегда оставался в семье. Здесь, в данном законопроекте, такого просто не дано. — Верно ли, что такие дела предлагается рассматривать в закрытом режиме? Закрытый режим вводится из-за личных данных несовершеннолетних? — Да, они говорят, что это закрытая информация, хотя у нас очень много гражданских дел, где много вопросов, касающихся семьи и приватности действий родителей по отношению к ребёнку. Поэтому я считаю, что заседания должны быть открыты, чтобы семья могла смогла защитить себя, в том числе и пригласив средства массовой информации и какие-то общественные организации. Вот эта формулировка поразила всех, в том числе и федеральных судей: «В исключительных случаях при наличии оснований полагать, что смерть ребёнка может наступить в течение нескольких часов». Профессиональный судья должен сказать: «Уважаемые коллеги! Кто из вас специалист? Вы медик, что вы говорите, что условно через 2 часа у ребёнка может наступить смерть? Конечно, этого нет, поэтому эта формулировка вообще не юридическая, у неё окрас очень субъективный, фон вообще непонятно какой. Вот нам показалось, что сейчас у ребёнка наступит смерть! Подождите, ну тогда в такой группе реагирования должен быть медик! А кто ещё может профессионально сказать об этом? Больше никто! Эта формулировка однозначно должна быть убрана. — А есть ли шансы на удовлетворение апелляции в таком случае? — Здесь система практически безапелляционна, поскольку, как только произойдет отобрание по решению суда, семья будет доказывать, что она не виновата, несколько месяцев, потому что это будет в общем порядке судопроизводства. Это до нескольких месяцев может продолжаться, а ребёнок с родителями будет разлучён. — Может ли в целом повлиять эта ситуация на родительские права и лишение таковых? — Федеральные судьи говорят, что, к сожалению, практика правоприменения такова, что как только вступит в силу решение суда, то есть будет принято решение об отобрании, то после этого, когда будет решаться вопрос о лишении или ограничении родительских прав, однозначно будет приниматься решение по «автоматам». В юриспруденции это называется «преюдиция» — то есть судебные решения об отобрании ребёнка из семьи, при дальнейшем принятии решения об ограничении или лишении родительских прав, будут железобетонным основанием в ограничении или лишении родительских прав. Мы разговаривали с нашим департаментом образования, и они также считают, что если и принимать в каком-то формате изменения 77-й статьи, то, конечно, решение должно быть межведомственное. Ну не может один специалист принять решение! У сотрудника опеки может быть одна позиция, у инспектора по делам несовершеннолетних — совсем другая, у социального работника — третья. Поэтому мы однозначно говорим, что в данной редакции законопроект приниматься не должен. — Каким образом его следует доработать и следует ли вообще? — Надо изучить, промониторить, какая же правоприменительная практика в регионах, и, самое главное, понять, как это происходит на «земле». Вот сейчас 77-я статья неидеальна, и эта формулировка — «угроза жизни, здоровью» — размыта. Но, тем не менее есть над чем работать. Но она пока хотя бы очень гибкая и мягкая. У исполнительной власти и системы профилактики есть возможность поработать с семьёй, здесь же поработать с семьёй и что-то сделать для исправления ситуации, изучив все риски, которые могут возникнуть в семье, в данном случае при решении судебном этой возможности точно не будет: всё, решение есть, мы отобрали ребенка. Это, знаете, как государство: оно перекрестится, дескать, «защитили ребёнка», ну, а мама с папой пусть выгребают из этой ситуации как хотят. Есть с этим законопроектом какая-то несерьёзность и провокация. Мы изучили, кто работает в профилактике, — я говорю о некоммерческом секторе. У нас во Владимирской области и в других субъектах Российской Федерации нет тех, кто непосредственно работает с семьёй, сопровождает её, когда она оказалась в сложной жизненной ситуации, от начала и до конца — взяли и вели! Всё очень размыто — в том числе и в органах исполнительной власти. — А как же социальные службы? — Они тоже не могут, у них инструментов очень мало для этого. Это же система: образование делает своё дело, социальная защита — своё, полиция — третье, органы опеки — четвёртое. Кто тот человек, который работал бы с семьёй, оказавшейся в кризисе? Кто тот человек, который поможет семье выбраться из кризиса? К сожалению, это сложная конструкция, сложный кейс. Некоммерческий сектор делает так: они готовы работать отдельно с ребёнком и сиротами, которые уже в детском доме, оказывать правовую защиту, но никто не берёт вот эту сложную конструкцию, эту тему на себя. Имеется в виду режим «от и до» сопровождения семьи: мы взяли её, сопроводили до конца и поставили точку. Всё, семья спасена, мы помогли по таким-то пунктам, а дети остались в семье, семья дальше развивается. Такая конструкция очень сложная, но, к сожалению, легче отобрать и перекреститься — государство выполнило свою задачу, защитило семью. Поэтому я всегда говорю, что у нас система, в том числе и защиты детей, она детоцентрирована, она не настроена на защиту семьи и ребёнка в ней. Вот в чём проблема вообще всей защитной системы. — Каков ваш прогноз по дальнейшей судьбе законопроекта Клишаса — Крашенинникова? — Он однозначно не будет принят в данной редакции. Я думаю, и родительское, и профессиональное, и судебное сообщество встанет против данного законопроекта. Что касается доработок, то там требуется-то, по сути, минимальное: поправить формулировку по угрозе жизни и здоровью, то есть конкретизировать её. Термин «отобрание» надо вообще убрать. Почему-то мы придумываем одно, второе, третье… Посмотрите — это тренд Государственной думы за последние год-два в сторону карательных мер. Мы должны уйти от этого, мы должны по возможности применить все возможные инструменты для спасения семьи и ребёнка в этой семье. Увы, мы почему-то выбираем самый плохой и короткий путь в сторону карательных мер. — Если говорить в целом, что как можно улучшить ситуацию в данной сфере? — У нас, когда семья оказывается в сложной жизненной ситуации по тем или иным причинам, она попадает в базу социальной защиты. На эту семью разрабатывается карта реабилитации — когда мы смотрим, анализируем и видим, что там нет «делания» — там есть «говорение». Приходит инспектор и начинает говорить и убеждать, приходит психолог и убеждает, приходят органы опеки и убеждают. Все говорят, но рядом нет высококлассного, профессионального, компетентного специалиста. Это должен быть не человек в погонах, а «Марья Ивановна», которая пришла и могла прописать вот эти риски семьи и раздать всем. Но нет, к сожалению, этих «Марий Ивановн», которые могут оценить риски. Но если есть позиция губернатора или главы муниципалитета по поддержке семьи, по сопровождению в кризисе, то сложно что-то сделать. Если есть — это просто хвала и честь. Тогда происходит «делание», а не «говорение».