Последний адрес Дон Кихота
Она возделывала землю, валила лес, выхаживала больных, обмывала трупы, добывала уголь, отогревала души — и всю жизнь отстаивала свои убеждения. Ее знают во всем мире наравне с Солженицыным и Шаламовым — благодаря ее книге «Сколько стоит человек», в которой она рассказала о ссылке и жизни в исправительно-трудовых лагерях. Но в Ессентуках о ней знают не только историки.
У горожан-соседей отношение к ней осталось неоднозначное. Странная, на их взгляд, была женщина: ездила на велосипеде, писала жалобы чиновникам, например об отсутствии общественного транспорта, выносила из дома яблоки в ящике с надписью «Берите все, кому нужно», сажала деревья и розы на улице, а могла и оплеух надавать, если видела, что рвут бессовестно. А однажды пошла с вилами на бульдозер, который приехал валить деревья и строить на их месте гостиницу. Гостиницу, кстати, построили в другом месте… Но с особой теплотой вспоминают Евфросинию Керсновскую бывшие мальчишки и девчонки, которых она водила в походы по округе. Своих детей у нее не случилось.
Выборы
Евфросиния Керсновская родилась в 1908 году в Одессе в дворянской семье. После революции семья поселилась в родовом поместье в Бессарабии. У Евфросинии была счастливая юность — она получила хорошее образование, знала несколько языков, занималась сельским хозяйством, увлекалась конными и велосипедными путешествиями. В 1940 году, после присоединения Бессарабии к Советскому Союзу, Керсновские были лишены имущества и поражены в правах. Семья эмигрировала в Румынию, а Евфросиния осталась. Бралась за любую работу, чтобы выжить, заработать денег и забрать маму к себе. Но характер — непримиримый ко лжи и несправедливости — прятать не могла и не хотела. На выборах в местный совет депутатов увидела среди кандидатов фамилию бывшей проститутки и перечеркнула бюллетень. И этим поставила крест на своей судьбе на долгие годы. В 41-м ее сослали, обвиняли в шпионаже, антисоветской пропаганде и «критике распоряжений начальства» (это у нее действительно получалось хорошо), в 43-м — осудили за побег из мест поселения и «клевету на жизнь трудящихся в СССР». Реабилитировали только в 1993 году — за год до смерти.
«Требовать милости не хочу»
Позже она опишет долгий путь в Сибирь в товарном вагоне, первый карцер за то, что выбралась оттуда, чтобы набрать воды и помочь роженице, работу на лесоповале, побег из ссылки и долгие полторы тысячи километров по голодным сибирским селам вдоль русла Оби.
Приговоренная за побег к расстрелу, она отказалась просить о помиловании — это означало бы признание вины. На выданном листке бумаги написала: «Требовать справедливости не могу, а милости — не хочу. Дон Кихот». Рыцарь печального образа был ее любимым героем с самого детства. «Ты такой же, как и я, бросался на ветряные мельницы», — писала она позже.
Расстрельный приговор заменили 10 годами лагерей и пешим этапом отправили в Томск. Евфросиния работала в ночной смене в бригаде по починке шапок, привезенных с фронта, а днем — в подсобном хозяйстве, где могла подкрепиться овощами. Половину пайка и овощи, тайком принесенные с поля, отдавала беременной солагернице, за что и лишилась теплого места. Ее перевели на строительство военного завода под Новосибирском, на морозе она возила тачки с раствором по трапам на пятый этаж.
Летом 1944 года — новый приговор по статье 58−10 (антисоветская агитация). Поводом послужили доносы, в частности что критиковала антирелигиозные стихи Маяковского. Новый приговор — снова 10 лет. В Норильском лагере — работа в больнице от санитарки до старшей медсестры. Даже в морге успела поработать — и тоже со скандалом, потому что была не согласна с заключениями врача о причине смерти заключенных. Затем добровольно пошла работать в шахту, была единственной на тот момент женщиной-взрывником.
«Наскальная живопись»
Рисовать Керсновская начала в 44-м, чтобы не сойти с ума, наверное. Однажды врач попросил ее проиллюстрировать операцию для кандидатской, она сделала это с такой точностью, что работу разместили в журнале. Позже ее рисунки, ее «наскальная живопись», которую теперь назвали бы комиксами, станет уникальным историческим свидетельством.
«Она была немногословна. Внешностью не бросалась в глаза. Мужских повадок было в ней больше, чем женских. Голос несколько грубоватый. Но все это — не главное: она оказалась прекрасной художницей. Помню книжку-самоделку для больных детей. Все в этой книжке: раскрашенные акварелью рисунки животных, стихотворный текст, всевозможные заставки — было такого художественного вкуса, что любой придирчивый редактор тотчас отправил бы книжку в печать», — писал о ней Георгий Попов, врач лагерной больницы, в которую она попала после травмы на стройке.
Возвращение
«Без особого энтузиазма постучала я в окошко дома 18 по улице Комсомольской. Кому нужен чужой человек? Неожиданно все оказалось совсем наоборот. Меня встретили чуть ли не бурными овациями. Ребятишки с радостным визгом бросились ко мне и буквально на мне повисли! Как-то сразу я почувствовала себя будто в родной семье, и все мои сомнения, удобно ли навязывать людям свое присутствие, развеялись как туман» — так описывала Евфросиния свой приезд в Ессентуки, где поселилось много бывших «норильчан», в том числе и ее друзья — семья врачей Грязневых, которые позвали Фросю к себе.
На Кавминводах ей понравилось. Теплый климат, совсем непохожий на сибирский, и виноград, растущий просто так на улицах, напоминали о родной Бессарабии. Она купила саманный домик в курортной зоне, где и провела самые счастливые, пожалуй, свои годы рядом с мамой.
«Медовый месяц» в Ессентуках
Встретились они почти случайно.
— В свой первый отпуск Евфросиния Антоновна отправилась в Молдавию посетить могилу отца, — рассказывает Дарья Чапковская, которая жила с Керсновской последние пять лет. — Находит там полную разруху: дом развален, окружавшие его дубы, так любимые ею, взорваны. Только крест на могиле отца. Она взяла горсть земли, которую потом положили ей в гроб. Пошла куда глаза глядят. И вдруг видит старушку — та сидела перед миской абрикосового варенья, накалывала на вилку абрикос и смотрела на свет. Они были прозрачным. Рецепт прозрачных абрикосов знала мама, она часто делилась им с соседями. Старушкой оказалась старая знакомая и коллега ее мамы. Увидев Фросю, она уронила вилку и воскликнула: «Ах, Фофочка, как обрадуется Александра Алексеевна, когда узнает, что вы живы!» Оказалось, что мама живет в Румынии и на всех языках ищет дочь через радиопередачу «Международный розыск».
Евфросиния связалась с матерью, которую 18 лет считала мертвой, и вызвала ее к себе. Они поселились в Ессентуках в 1960 году. «Наш медовый месяц» — так называла Евфросиния три года, что провела с мамой. Они все время проводили вместе, путешествовали, побывали на черноморском побережье и в Крыму, общались исключительно по-французски. И ни разу дочь не обмолвилась о том, что произошло с ней за все эти годы. «Нет, моя дорогая, ты всей этой грустной истории так и не узнала…»
— Мама не могла предположить, что ее Фросенька, такой замечательный человек, который так прекрасно работает, могла сидеть в ГУЛАГе, — говорит Дарья Чапковская. — Когда мама умерла, от горечи ее ухода она начала писать и рассказывать… Эта книга, написанная за полтора года, — ее рассказ матери.
«Людей приучить к красоте»
После смерти матери Евфросиния Антоновна поселилась в «Индонезии», которую построила сама. Это открытая, без двери хижина с самодельным деревянным столом, за которым она работала, и железной кроватью. Зимой она спала, укрывшись пакетом и медвежьей шубой.
Сказать, что она была аскетична, — ничего не сказать. Питалась сухарями, молоком и яблоками. Из своей пенсии в 120 рублей 80 процентов отдавала на благотворительность. Еще в Норильске часть зарплаты отсылала в детские дома. В Ессентуках ее помощь всегда была адресной: кому газ провести, кому лечение оплатить.
Для местных она оставалась чужой. Ни разу не сдавала курортникам жилья, носила исключительно штаны, что в то время для женщин было несвойственно. Но ни одно дело в округе не обходилось без ее ведома. Однажды горсовет пообещал саженцы для высадки аллеи. Идут дни, недели — саженцев нет. Евфросиния Антоновна ходит напоминать в горсовет. Наконец, саженцы есть, транспорта нет.
— Я сама привезу!
— На чем?
— На велосипеде! Я ждать не буду, время посадки пройдет!
И привезла на велосипеде, нарушая, правда, правила дорожного движения, саженцы для всей улицы.
Однажды все на том же велосипеде она отправилась в Ленинград на встречу с норильчанами. Что тоже было совершенно в ее духе. Ехала две с половиной недели. Небольшой спальный мешок, холщовый рюкзак — и вперед.
— Так же она путешествовала по Кавказу, — рассказывает Дарья. — У нее есть потрясающая коллекция рисунков из этих путешествий. Причем в ее рисунках всегда прослеживается удивительная точность. Все передано честно. Для нее это было очень важно. Поэтому она такой важный свидетель.
По ночам Евфросиния Антоновна караулит розы, высаженные ею не в собственном палисаднике, а на городских клумбах. Вся ее улица была усажена цветами: барвинок, спирея, розы. «Я хотела людей приучить к красоте», — писала она. Если ей нравился какой-то сорт роз, она могла отправиться за ним в Крым. И сама рассылала саженцы и семена в разные концы СССР бесплатно всем, кто просил. Раздаривала и соседям, и незнакомым. Вела огромную переписку со всей страной. У многих до сих пор хранятся ее письма, написанные аккуратным, «печатным» почерком.
Уроки французского
А потом случился инсульт. В 1988 году Евфросиния Антоновна оказалась в коляске. За ней некому было ухаживать, и московские друзья Чапковские прислали к ней свою дочь. Дарья на тот момент закончила восемь классов.
— Я прожила с ней пять лет, только потом закончила школу экстерном и поступила в институт, — рассказывает Дарья. — Она стала нам родной. Мы с бабушкой много гуляли, я возила ее в парк. Здесь была прекрасная библиотека. Набирали авоську книг, брали с собой собаку. Бабушка любила слушать, как я читаю. А еще она учила меня французскому. Нам было интересно вместе. В ней сохранился подростковый максимализм и тяга к приключениям. Не было вопроса, на который бы она не знала ответа.
«Увы! Родители часто забывают романтику детства и начинают искренне думать, что детей надо кормить, одевать и запрещать все то, что является прелестью детства: делать открытия и допускать неосторожности» — эти строки из письма Евфросинии Керсновской можно считать ее педагогическим кредо.
«Я думаю»
Им повезло с соседями. Между домиками на улице Нелюбина не было забора, жили дружно. Обращались друг к другу исключительно по имени-отчеству. Внуки соседей хорошо помнят Евфросинию Антоновну и общаются с Дарьей.
— Даже в коляске Евфросиния Антоновна не сидела без дела. Ей все время надо было чем-то заниматься. Видимо, еще поэтому люди не совсем понимали ее. Им хотелось при встрече поговорить, пообщаться, а она грубовато отсылала их, мол, мне некогда, еще столько дел переделать. Бабушка очень рано вставала. А мне хотелось еще поспать. Я ворчала: зачем так рано встала, что так рано делать. А она мне говорила: «Я думаю».
Чапковские возили Керсновскую в Москву в клинику и предлагали перевезти ее насовсем к себе, но она не согласилась: «Старое дерево не пересаживают».
Наследники Керсновской
До 1982 года Евфросиния Антоновна закапывала свои тетради с воспоминаниями и рисунками в стеклянной банке в огороде. Затем поделилась с кем-то, и их начали распространять через самиздат. А в 90-м стали публиковать в журналах: «Огонек», «Знамя», британском The Observer, порой без имени.
После ее смерти отец Дарьи Игорь Чапковский наследовал авторские права на все произведения Керсновской. Хранители наследия Евфросинии Антоновны собрали все работы под одним названием «Сколько стоит человек?» Шеститомник вышел в 2000—2001 годах. В 2016 году мемуары были переизданы в сокращенном виде. Читатели в один голос говорят, что эта книга должна стать обязательной в школьной программе. Материал о страшных годах в Норильлаге поражает — и все же оставляет надежду на людей, потому что сама Керсновская ее не утратила.
В ессентукском доме сохранили все так, как было при ее жизни. Добавились только рисунки на окнах «Индонезии» и фотографии, а на заборе — совы и коты из керамики (Дарья — керамист) с девизом несгибаемой героини Fidelis et fortis — «Верный и смелый». А возле портрета хозяйки стоит гипсовый Дон Кихот. Все так же вьется виноград, под деревьями разбит розарий. Дарья с дочкой Евфросинией проводят в Ессентуках все лето, с удовольствием проводят по дому экскурсии для всех желающих. Мечтают открыть здесь дом-музей Керсновской.
— Удивительно, Евфросиния-младшая никогда не видела свою тезку, но так похожа на нее характером. А ведь мы не родные по крови, но стали родными, когда жили вместе. Она — наша бабушка.
У Керсновской нет памятника ни в Норильске, ни в Ессентуках. Но все эти годы Дарья c друзьями в память о своей бабушке сажала дубы. В этом году высадили целую аллею в Курортном парке.
— Дуб — ее дерево. Стойкое, сильное…