Продолжение романа Андрея Угланова «Пробуждение троянского мустанга»

Продолжаем публиковать отрывки из авантюрного романа Андрея УГЛАНОВА «Пробуждение троянского мустанга». Ранее кандидату в президенты США Трампу становится известно, что оказать помощь в привлечении голосов русских американцев ему поможет шоумен Андрей Разин. В свою очередь, Разин известен в спецслужбах России как прямой родственник Трампа, и они используют его в своих целях. Куратор Разина от КГБ СССР – полковник Олег Калугин, ставший впоследствии перебежчиком в США. И вот в наше время Разину звонит из США его жена – дочь бывшего генсека ЦК КПСС Ирина и зовёт его на гастроли по Соединённым Штатам в качестве приманки для русских американцев. Разин вспоминает свадьбу с Ириной и своего старого друга по детдому Романа Абрамовича. Все события, имена героев вымышлены и не имеют к реальности никакого отношения. Экран опустел. На десктопе остались сиротливо светиться иконки программ и текстовые файлы. Андрей встал со стула, потянулся и широко зевнул. Все их предыдущие разговоры последних лет заканчивались примерно так же. Но последствий типа развод и девичья фамилия не случалось. Игра – она и есть игра. Андрей не стал переодеваться. В чём был, в чёрных шортах в звёздочку и чёрной же футболке – она скрывала огромный живот – рухнул на кровать. На часах было одиннадцать вечера, хотелось спать. Но Ирина не выходила из его головы. Он даже про деньги не думал. Она в самом деле была безумно красива, и он продолжал любить её по-прежнему. Проблема была в том, что он и она никогда не считали себя ровней друг для друга. По понятной причине он так и не сумел победить в себе комплекс детдомовца, не нужного никому, кроме себя самого. Его взгляд вновь упёрся в свадебную фотографию на стене. Ромка весело улыбался. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна натужно смотрели на лежащего в кровати зятя. Фоном фотографии был банкетный зал Кремлёвского Дворца съездов. Только там давали приёмы по случаю государственных праздников и съездов КПСС. Он включил телевизор, вызвал меню и вошёл в YouTube. Поднёс пульт с голосовым управлением к губам и произнёс: – Фильм «Республика ШКИД». Он сотни раз смотрел его, когда оставался один. Знал каждую реплику наизусть. Обожал Сергея Юрского в роли Викниксора и Сашу Кавалерова в роли Мамочки. На экране плазменного «Панасоника» закрутилось колесо из догоняющих друг друга точек. Когда догонялка светлячков прекратилась, на чёрном экране появилась надпись: «В 1922 году в Советском Союзе было 4 миллиона беспризорных детей». Мгновение – из черноты, словно на негативе фотоплёнки, проявились лица беспризорников. Они щёлкали ногтями по верхним зубам, отбивали такт. Тот, что слева внизу, с круглым грязным лицом, как две капли воды походил на него самого, когда после гибели родителей он оказался в детском доме. Слёзы наполнили его глаза. К горлу подступил комок. Мышцы окаменели. – Давайте, пацаны, – прохрипел Андрей, и пацан, который был похож на него в детстве, запел песню, от которой его всегда рвало на куски. По приютам я с детства скитался, Не имея родного угла, Ах, зачем я на свет появился, Ах, зачем меня мать родила… Гитарные аккорды и стук ногтями по зубам не заглушали писклявого голоса певца. На экране шли титры, а пацан продолжал вышибать слезу. И пошёл я по свету скитаться, По карманам я начал шмонать, По чужим по буржуйским карманам Стал рубли и копейки сшибать. Андрей закрыл глаза. Слёзы текли сквозь закрытые веки рекой, нос заложило. Он вновь ощутил себя беззащитным мальчиком, ему захотелось куда-то бежать. Первый раз это чувство возникло ещё в детдоме, когда он заболел желтухой и его положили в инфекционный изолятор городской больницы. Одели в голубое байковое девчачье платье – другой одежды не оказалось. Он несколько раз забирался на оконный подоконник, пытался открыть форточку, чтобы сбежать. Но сил открыть оконный шпингалет не было. Было отчаяние. Он вытер простынёй слёзы и сопли. Выключил телевизор и настольную лампу. Андрей давно привык к ночному одиночеству, оно не пугало его, как раньше. Напротив, тишина и мрак наполняли голову воспоминаниями, которых было на миллион человек. Да и возраст был такой, что самые далёкие воспоминания оказывались и самыми яркими. – Рома, – произнёс он в темноте и неожиданно громко рассмеялся. Словно в ускоренном режиме он представил себе больного пацана ясельного возраста, затем делового партнёра, с кем прятал от КГБ кубометры денег, вывозя их по ночам из московских съёмных квартир огромными икарусами в деревенскую глушь. И кто он сегодня! Разин вновь рассмеялся, но уже от того, что разревелся от вида беспризорников, которых на самом деле придумали для кино. «Чего же ты по скайпу не ответил?» – вновь задумался он, но не стал включать компьютер, чтобы повторить попытку. Пробившийся сквозь штору в окне луч от уличного светильника оказался аккурат на свадебной фотографии. * * * Рому привезли в детский сиротский дом для детей с врождённой сердечной недостаточностью во время тихого часа. Сюда со всего Советского Союза свозили таких мальчиков и девочек. Не просто больных, а круглых сирот. В Железноводске стояла слякотная зима, и несчастные доходяги, большинству из которых не было и семи лет, чувствовали себя при такой погоде очень плохо. Поэтому тихий час мог продлиться до самого вечера, когда их ненадолго поднимали с постели и выводили на ужин – выпить горячего прозрачного чая. С куском белого хлеба с маслом, посыпанным сахарным песком. В общей палате стояло четыре десятка детских кроваток в четыре ряда. За стеклом о железные отливы окон стучал дождь. Почти все спали. Андрюшу Разина, которому недавно исполнилось семь лет, направили сюда из другого детдома, поставив неутешительный диагноз. Понятно, он этого не понимал – был мал и глуп. Но ему повезло хотя бы в том, что воспитатели и медсёстры относились к нему да и ко всем остальным детям очень ласково, жалели и любили, как своих. Сами дети оставались при этом совершенно разными. Всё время их выводили куда-то гулять, поиграть в песочнице. Ему казалось, что у него есть мама и папа. Он просыпался с детьми, засыпал с детьми, приходила какая-то тётя, заводила его в ванную, мыла. В ванну их ставили разом по пять человек, мыли, затем одевали и кормили. Часто заставляли брать друг за друга за ручку и куда-то водили. Казалось, жизнь и должна быть такой, другой нет и быть не должно. В тот день Андрюша не спал. В сентябре, когда ему исполнилось семь лет, врач сказал при очередном осмотре, что дела его идут на поправку. Через годик, перед тем как он пойдёт в школу, его переведут в другой детдом, для обычных детей. Он и в самом деле чувствовал себя намного лучше других и терпеливо ждал. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Детские мысли простые. Когда рядом никого не было, он думал о маме. Но времени после её гибели вместе с папой в автомобильной аварии прошло уже так много, что плакать он перестал. Просто вспоминал, как лежал у неё на руках и мама гладила его по голове, когда он упал и до крови расшиб себе бровь над левым глазом. Вспоминал её тёплую гладкую ладонь, которую она прикладывала к его щеке и тихо убаюкивала. Обычно с такими воспоминаниями он засыпал. Но только не сегодня. Дверь в спальню заскрипела несмазанными петлями и открылась. Вошёл дворник дядя Саша. Локтем одной руки он зажимал раскладушку, второй рукой держал большой белый узел, связанный углами простыни. За ним тихонько зашла воспитательница Мария Николаевна. Она кого-то несла, прижимая к груди. Голова мальчика – а это был точно мальчик – лежала на плече воспитательницы, ноги раскачивались в такт её шагам. Дядя Саша подошёл к кроватке Андрея. Только между ней и стеной оставалось свободное место. Он приложил палец к губам, увидев открытые глаза Андрюши, и положил узел ему в ноги. Раскладушка встала впритык с кроватью, но маленький проход всё же оставался. Дядя Саша развязал узел, достал тонкий матрасик, развернул его на раскладушке, постелил простыню и бросил в голову подушку. Сверху легли простынка и тёмно-синее одеяло с белыми полосками. Дядя Саша откинул одеяло и отошёл к двери. Мальчик, как только Мария Николаевна положила его на раскладушку, отвернулся к стене и накрылся одеялом с головой. Даже не было слышно, как он дышит. Лишь иногда шмыгал носом. Андрей посмотрел на него сверху и прикинул, что тот намного младше его – слишком маленький. Через минуту интерес к новичку утих, он хотел было отвернуться, но тот вдруг резко поджал ноги и тихо заскулил, даже завыл. Он выл тихо, с перерывами, чтобы втянуть воздух и шмыгнуть носом. Андрей откинул своё одеяло, опустил ноги на пол и притронулся к плечу новичка. – Ты не плачь, разбудишь всех! – сказал он первое, что пришло ему на ум, и легонько потряс того за плечо. Мальчик под одеялом никак не среагировал, продолжал подвывать. – Не плачь, – продолжал Андрюша и погладил его рукой по одеялу. Вой прекратился, но новичок продолжал часто шмыгать носом и резко дёрнул локтем, чтобы стряхнуть руку Андрея. – Ладно-ладно, – отреагировал Андрей, лёг на свою кровать и накрылся одеялом. Прошло какое-то время, со стороны новенького послышались слова: – Я писать хочу. Андрей не стал звать воспитательницу, поднялся с кровати, подошёл к двери спальни и взял горшок с крышкой, что стоял там всегда на такой случай. Он принёс горшок к раскладушке, снял крышку и обратился к новенькому: – Иди писай. Пружины раскладушки тихонько заскрипели, мальчик сбросил одеяло, встал между кроватью Андрея и раскладушкой. Лицо его было заплаканным, на худых плечах висела серая маечка, явно не по размеру. Из-под неё торчали тонкие ноги – мелкие и тощие. Нос задирался заострённым сучком меж заплаканных глаз. Он вышел из прохода между кроватями, подошёл к горшку, опустил синие сатиновые трусики и начал писать. – Меня зовут Рома, – сказал он Андрюше, взглянул на него снизу вверх, затем оглядел спальню. Несколько детей, из тех, кто не мог заснуть, тоже разглядывали его со своих кроватей. – Я Саша, я Лена, я Коля, – раздалось в ответ несколько голосов, но Рома уже отвернулся, пошёл к раскладушке и лёг. Он не стал прятать голову под одеяло. Андрей, как только отнёс горшок обратно к двери, вернулся и сел на кровать, вновь обратился к новенькому. – Я Андрей. Твои папа и мама тоже умерли? – спросил он, хотя давно знал, что в этом здании собирают только таких, как он сам. – Нет, – неожиданно зло ответил ему Рома, отвернулся и вновь залез под одеяло с головой. Андрей не стал его тормошить, повернулся на правый бок и скоро заснул. Детский дом имени Надежды Крупской появился в этих местах в 1924 году, сразу после смерти Ленина. Вдова вождя мирового пролетариата была организатором приюта для малолетних доходяг в Кисловодске. В то время это небольшое здание вмещало две сотни беспризорников. Но детдом и при Крупской был специфическим. В место, которое всегда называли Кавказские Минеральные Воды, собирали больных сирот со всей Южной России и кавказских губерний. Чаще всего это были малолетние жертвы Гражданской войны со слабым сердцем. Ничего не изменилось с контингентом за прошедшие сорок с лишним лет. Правда, к «Крупской» направляли уже не жертв Гражданской. Сначала детей репрессированных, затем – послевоенных сирот, а за ними – потерявших родителей во время развитого социализма. Именно поэтому здесь оказался Андрюша Разин, а через год – и четырёхлетний Рома Абрамович. Он родился на севере Сибири, по матери считался русским. Отца не помнил совсем, а может, и не знал, что это такое. Когда он спрашивал маму, где его папа, она отвечала, что строит дома где-то далеко, а потом рассказала, что он умер, убился на стройке. А скоро и сама мама заблудилась ночью на окраине посёлка, в свирепую пургу оказалась в лесу, до дома не дошла. Там, неподалёку от дома, её и нашли. Замёрзла до смерти. Так в четыре года он остался сиротой. Естественно, его забрали в детский дом, положили в больницу на проверку и обнаружили у него порок сердца. И вот же – светлая память советской власти! – детей-сирот с пороком сердца в Советском Союзе отправляли на Северный Кавказ, в санаторный дошкольный детский дом имени Надежды Крупской. Тогда ему впервые крупно повезло – он остался жив. Тихий час закончился на этот раз до того, как за окнами стемнело. Появление новичка заметили все и, после того как Андрюша погремел горшком по полу, начали друг с другом перешёптываться. А скоро и совсем громко заговорили, начали хихикать и смеяться. Андрюша проснулся, когда дверь в спальный зал со скрипом открылась и к ним вошла воспитательница Мария Николаевна. – Деточки, кто проснулся, можете вставать! Васенька, Ниночка, – все-все! Вставайте, помойтесь и выходите. Пришла врач, будет вас слушать. Одевайтесь. – Она пошла к первой кроватке помочь маленькой Нине надеть чулки и платье. Дети сразу раскричались, кто-то вскочил на кровать и принялся на ней прыгать. Воспитательница не обращала на это внимания. Хотя обычно хмурила брови и грозила «фулюгану», как иногда она называла детишек, уложить спать раньше других. Это было самым страшным наказанием. На этот раз Мария Николаевна прошла мимо всех к кровати Андрюши. Он уже не спал. Лежал на спине, натянув одеяло до самых глаз. Она села к нему на кровать, положила руку на его лобик. – Андрюшенька, ты здесь самый крепкий, тебя скоро выпишут, пойдёшь в школу, – она говорила, как всегда тихо и ласково, махнула головой в сторону: – Это Рома Абрамович. Ему четыре годика. Привезли сегодня утром. Андрюша, присматривай за ним, чтоб его не били в сердце, чтобы не били в грудь. – Это куда, – спросил Андрей из-под одеяла, плохо представляя, о чём его просят, – что такое сердце? – Это вот сюда. – Она ткнула пальцем себе под грудь. – Хорошо, – ответил он воспитательнице и просунул ноги мимо неё в промежуток между кроватью и раскладушкой, сдёрнул одеяло с Ромы. – Не бойся, Рома, давай станем братиками, я тебя в обиду не дам, – выпалил он скороговоркой и осёкся. На раскладушке лежало тщедушное тельце с поджатыми ногами. Рома держал сжатые кулачки своих ручек на груди, таращил на него глаза и тяжело, как от удушья, дышал. – Господи! – воскликнула Мария Николаевна, схватила Рому в охапку, прижала к груди и почти бегом бросилась к двери: – Где врач? – кричала она на ходу. – Вызывайте «скорую помощь»! В спальне сразу стало тихо. Но дети быстро пришли в себя, начали молча одеваться, выходить из спальни. Кто-то застилал кровать, но это было не обязательно. Воспитатели не заставляли детей это делать – относились как к больным. Рому привели в столовую только вечером. Мария Николаевна подвела его за ручку к столику, где сидел Андрюша, один стул был свободен. – Ромочка, здесь ты будешь кушать. Садись рядом с Андрюшей. И в спальне рядом, и здесь, в столовой, – сказала она громко, чтобы слышали все. Сестра-повариха тут же принесла на стол тарелку с горячим пюре и котлеткой. Стакан с компотом уже стоял на столике. Так началось их знакомство. Рома был нелюдим и молчалив. Но инстинктивно всегда держался рядом с Андреем.