Анатолий Кот: «Ставить себе цель изменить партнера — это провал»

Об амплуа злодея, контрактах в Германии и семейной жизни с Яниной Колесниченко — в интервью

Анатолий Кот, к которому уже прилипло прозвище «главный злодей экрана», этим фактом нисколько не смущен. А те, кому посчастливилось пообщаться с актером, открывают в нем бездну обаяния, харизматичность, юмор и нечто еще — ускользающее, как улыбка чеширского кота. Подробности — в интервью журнала «Атмосфера». — Анатолий, вы родились в семье, где никто не был связан с актерской профессией. Как родные отнеслись к вашему выбору? — Воспитывая сейчас дочек, осознаю, что чрезмерно благодарен маме и папе за то, что они не давили на меня. Спокойно восприняли мое желание стать актером, старшие братья иногда подтрунивали. Они военные, в Советском Союзе эта профессия котировалась. У нас семейная шутка: было у отца три сына — двое военных, а третий артист. (Смеется.) — А папа, кстати, кто был по специальности? — Первая его специальность — тракторист, поэтому его отправили служить в танковые вой­­­ска в Берлин. Там как раз строилась Берлинская стена. А потом он работал электриком. Своей главной задачей он видел прокормить нашу большую семью, поэтому брался за все, что могло принести деньги. У него были золотые руки: например, он научился выделывать овечьи шкуры и шить дубленки, шапки, рехтовал машины, занимался ремонтом двигателей. А мама химик, работала на Минском водоканале, в лаборатории. — Вы ходили в театральной кружок, в школу с театральным уклоном… — Да, но я еще и спортом занимался: баскетболом, боксом и дзюдо. Я был болезненно худым — в отца пошел. И вдруг меня тренер по боксу выставил на соревнования. Для меня это было очень волнительно. Помню, отправился в раздевалку, переоделся, начал разогреваться и, еще не выходя на ринг, услышал, что меня объявили победителем. — Как это? — Вот и я удивился, подхожу к тренеру, спрашиваю: «Как это?» А тот отвечает: «Понимаешь, в твоей весовой категории больше никого не нашлось». (Смеется.) А потом пошел в театральный кружок, и меня «засосало». — Многие участвуют в школьных спектаклях, но далеко не все потом становятся артистами. Что давало вам основания полагать, что у вас это получится? — Может, то, что я другого ничего не умел. (Смеется.) — Шутите? Такой папа вас, наверное, всему научил. — Я был у папы подмастерьем. Еще компьютеры меня интересовали, тогда они только появились. Но из-­­­за того, что я не был силен в математике, не пошел по пути программирования. А вот когда уже поступил в Белорусскую академию искусств, не представлял себя в другой сфере. — Вы осознавали, что идете в профессию, которая очень нестабильна в финансовом смысле? Вы ведь росли в небогатой семье. — То, что настолько нестабильна — не предполагал. Я окончил институт в начале девяностых и пришел работать в театр. Это было тяжелое время для всего постсоветского пространства. И тем более это было тяжело для актеров театра, которые получали мизерные зарплаты. Спасибо родителям, я имел угол и стол. Они очень трепетно относились и к моим однокурсникам — и порой почти весь курс с радостью приходил ко мне в гости. Мы что-­­­то там обсуждали творческое, а мама нас подкармливала. (Улыбается.) — Какие молодцы родители — и ни слова упрека. — Да. Но и я старался копейку в дом принести. Были подработки в ночных клубах, ведущим на радио, я делал дубляж рекламы, озвучивал фильмы — и постепенно смог стать финансово независимым. Даже купил маме стиральную машинку. (Улыбается.) — А как вы попали в Германию? — В 2000 году я оказался на вольных хлебах, ушел из театра в знак протеста. У нас сняли основателя театра, художественного руководителя Валерия Мазынского, и большая часть артистов покинула театр. А тут пришло предложение поехать на театральный фестиваль в Берлин. Институт имени Гете собирает людей, чья профессия связана с театром — это режиссеры, актеры, композиторы, художники по костюму, — и проводит мастер-­­­классы. Там я познакомился с одним режиссером, который предложил мне контракт. — И вы легко согласились… — На тот момент я не был связан ничем: у меня не было ни семьи, ни театра, только начались небольшие роли в кино, терять было нечего. — То есть вы легкий на подъем человек? — На подъем — да. Но если бы я знал, как будет тяжело работать, не зная языка! В школе я учил французский, в институте английский, но давались мне языки плохо. А тут — надо играть на немецком. Пришлось штудировать учебники. А когда после первого контракта появился второй, третий, я пошел на языковые курсы. — Вы воспринимали тот период как некий эксперимент или у вас были дальнейшие планы? — Планы были. Но я осознал, что с моим уровнем знания языка, акцентом я не смогу полноценно реализоваться в Германии, на это уйдут годы. А мне хотелось активно работать, не ждать небольших ролей, эпизодов, где нужен актер, говорящий с восточным акцентом. Я пообщался с коллегами, которые туда переехали, и понял, что не будет такой реализации в профессии, о которой я мечтал. Самое лучшее — это ехать в Москву, где больше возможностей. — Что вам дал этот опыт помимо того, что вам хорошо удаются образы арийцев? — Актерский опыт колоссальный, это другая школа. Я никогда не забуду первую репетицию, на которой нам дали расписание спектаклей и гастролей на полгода вперед. В нашей индустрии такое маловероятно. А там все цеха работают как винтики хорошо отлаженной машины. И если у них назначена премьера на такое-­­­то число — это железно. Они не могут представить, что может быть иначе. Для меня был показателен такой пример. Недели через две-­­­три мы собрались с коллегами после репетиции, какой-­­­то праздник был, хорошо так посидели. (Улыбается.) Наутро посмотрел на себя в зеркало, думаю: «Все так же выпивали, как я, должны болеть». Прихожу в десять утра на репетицию — а коллеги как огурец, будто и не было накануне бурной вечеринки. Они четко разделяют работу и быт. И тогда я понял: либо ты не пьешь совсем, либо делаешь все, чтобы в десять утра быть как стеклышко и с полной отдачей работать на сцене. — Это дало вам какой-­­­то бонус в Москве? У нас с пиететом относятся к актерам, которые поработали в Европе. — Честно? Не знаю, не ощущал. На съемках «Каменской» в Минске я познакомился со Стасом Дужниковым (он тогда работал в театре Джигарханяна) и он предложил: давай к нам. Меня ввели в спектакль «Три сестры». Познакомился с Арменом Борисовичем, тот сказал: «Давай пока посмотрим, совпадет ли наша группа крови». А в конце сезона обрадовал: «Приноси трудовую!» — так я оказался в труппе театра. — Вас часто спрашивают про обилие злодеев в вашей фильмографии. Но чтобы сыграть отрицательного героя, надо в себе покопаться и извлечь всю эту черноту. — Как говорил Армен Борисович, нет только черного и белого, в жизни смешение красок. Я не хочу сказать, что в душе я убийца и фашист. Главное — найти оправдание своего персонажа, почему он совершает тот или иной поступок. На все есть мотивы и даже, как ему кажется, они благородны. Например, герой так поступает ради любви, это чувство мне известно. Просто я, Анатолий Кот, на предательство ради любви не пойду. Либо он хочет денег, просто намного больше, чем я. Но я не убью из-­­­за этого друга. — Как в сериале «Небеса подождут», который недавно прошел на телеканале «Россия». — Мне дорог этот проект, мы с автором сценария, Леонидом Купридо, давно дружим. И роль Юрия Мазурова он писал под меня. Совершив ужасный, катастрофический поступок, мой персонаж не пытается исправить ошибку, а еще больше утопает в болоте. Темная сила победила в нем все доброе. И для меня было важно показать, как он деградирует с каждым днем. Это была огромная ответственность. Иногда стоит посмотреть такую историю, чтобы понять, что не хочется так жить. — Все-таки тяжело погружаться в такую черную энергию? — Поэтому я поржать люблю. (Смеется.) Мой любимый жанр в театре — это трагикомедия. Я для себя придумал, что, когда в спектакле смешной момент, человек расслабляется, улыбается, с него сходит броня ежедневных забот, и проще достучаться до его сердца с какой-­­­то хорошей мыслью. — А было, что на улице к вам подходили: что ж ты гада такого сыграл? — Да. И самый яркий пример — с «Солдатами». Я играл нехорошего человека, особиста. Снимали мы в реальной воинской части в Нахабине. Вышли на крыльцо подышать, покурить. И тут из-­­­за угла появился настоящий прапорщик этой части. Он был слегка подшофе, увидел меня — и с кулаками: «В жизни ты такая же сука, как в кино?» Хорошо, товарищи мои Слава Гришечкин, Леша Ошурков его стопорнули: «Да ладно тебе, он просто артист талантливый». Или, наоборот, после комедийного спектакля человек подходит, начинает со мной общаться и делает вывод: «А вы в жизни не такой!». Ну, конечно же, глупо ассоциировать актера с его персонажами. Хотя что-­­­то и проникает в тебя. Я играю в спектакле «Трамвай 'Желание», и я придумал, что мой герой Стэнли Ковальски был ранен на вой­­­не в плечо. Через два года я как раз на этом плече сломал ключицу. И в жизни порой происходят ситуации, которые я играл в кино. И не всегда удается сразу отпустить от себя героя. Наверное, есть какие-­­­то медитативные практики, но я этого не умею. Поэтому иногда по старинке выпиваю после спектакля бокал вина, чтобы расслабиться. (Улыбается.) — На отношения с девушками влияли экранные образы? — Нет, разве что проще знакомиться было. (Смеется.) Флер актерской профессии помогал. — Ваша предыдущая жена Алена была не из вашей сферы, а вот Янина — актриса. Все-таки лучше, когда человек понимает актерскую кухню? — С одной стороны, да. Все мы задерживаемся на съемках и в театре, относимся с пониманием, когда кто-­­­то из нас дома занят работой над ролью, учит текст. Но, с другой стороны, быт сложнее. Графики катастрофически не совпадают. Совместный отдых — это счастье. Спасибо пандемии. (Смеется.) — Вы с Яниной познакомились на съемках сериала «Маргоша» — сразу возникло влечение? — Нет, наверное, это произошло уже за кадром. Мы оказались в общей компании и увидели друг друга как-то иначе. Вот тогда и возникла «химия». — Профессия публичная, а романы актеров всегда вызывают повышенный интерес. Вас это не остановило? — Как мозг ни сопротивлялся, чувства одержали верх. (Улыбается.) — У вас был период ухаживания? — Нет времени на медленные танцы! (Смеется.) Шутка. Конечно, мы тоже проходили конфетно-­­­букетный период. — А что было после конфет? За эти десять с лишним лет вы изменили друг друга? — Нет, это невозможно. Мне кажется, ставить себе цель изменить своего партнера, близкого человека — это провал. Я полюбил Янину такой, какая она есть. — Сначала так и бывает: влюбляются, а потом — уши у тебя неправильной формы и котлеты делать не умеешь. — Ну всякое в семейной жизни бывает, могут и котлеты не понравиться. (Улыбается.) Мое увлечение рыбалкой, например, Янина не то что не одобряет, она не воспринимает походно­­­аскетичную жизнь, не может долго находиться в палатке. А я к этому спокойно отношусь, привык. С детства отец вывозил всю нашу семью на природу. Мы по нескольку недель жили на берегу какого-нибудь озера. Понятно, что с годами хочется большего комфорта, и возможности такие есть — поехать на рыбалку, где домик со всеми удобствами. — А где вы любите рыбачить? — Назвать вам рыбные места? (Смеется.) У меня есть друг Сергей Григорьев, который живет в Калининградской области. Вот он настоящий рыбак, я-­­­то только учусь. (Улыбается.) И мы вместе рыбачим не только в Калининградской области, но летаем в Норвегию и Швецию, Финляндию. И на Кипре я немного порыбачил. — На Кипре хорошая рыбалка? — Там есть такая рыба — басс. Ее завезли на Кипрское водохранилище из Америки, и она прижилась. Правда, не такие крупные экземпляры, как на родине, но все равно интересные. Кстати, в Подмосковье есть одно хозяйство, которое выращивает бассов, можно и туда поехать. Похвастаюсь. В 2017 году в Норвегии наша команда, которая называется Real hogs («Реальные кабаны»), заняла первое место по ловле палтуса на искусственную приманку. — Вот это да! — Это была суровая морская рыбалка: холодно, шторм, морская болезнь — найти и поймать палтуса было непросто. Но оно того стоило. Я жду, когда закончится история на планете с коронавирусом, чтобы снова можно было передвигаться по любимым местам. И вот в Норвегии как раз есть домики — не хоромы, но все, что нужно, присутствует: туалет, душ, плита. — Дочек брали с собой? — Брал младшую пару раз, азы поимки рыбы она прошла. — Каково это — быть папой девочки? — Не знаю, не с чем сравнивать. У меня две дочери. (Улыбается.) — У вас с младшей доверительные отношения, она делится с вами секретами? — Арина сейчас еще в таком возрасте, что все рассказывает. Кроме тайны, какой подарок они с мамой приготовили мне на день рождения. (Смеется.) — В ее школьной жизни вы участвуете, на родительском собрании были? — На собрания не хожу. Но в школьной жизни участвую, если надо какой-­­­то концерт провести, меня приглашают. — На образе жизни семьи ваша медийность сказывается? — Я по складу характера не тусовщик, и раньше это не особо любил. По мне так лучше на кухне посидеть, чтоб людей поменьше. Как отвечал Андрей Панин, с которым мы как-­­­то ехали в поезде, на предложение пойти в вагон-­ресторан: «Нет, заклюют». Бывает так, заклевывают. Я понимаю, что это издержки профессии, но если есть возможность избежать лишнего внимания, я этим воспользуюсь. — Отношения с профессией — это все еще любовь или скорее привычка? — Подобный вопрос я и сам уже задаю. Актерская судьба по-­­­разному складывается. Кто-­­­то с первых шагов в профессии позволяет себе быть избирательным, а я раньше хватался за все. И не то что наелся, но уже хочется выбирать: с кем работать, на каком материале. Да, может не получиться спектакль, фильм, но сама работа тебя обогащает: люди, с которыми проводил дни на площадке, книги, которые помогли в раскрытии характера персонажа, собственные инсайты. Хочется уже не скакать по верхам, а глубоко погружаться в материал. — О смежных сферах не думали? — Режиссура? Не мое это. Я могу показаться слишком грубым во время общения. Я нетерпим к непрофессионализму, к опозданиям. Наверное, со мной бы пришлось трудно, будь я режиссером. К тому же сам, без помощи, цело и глобально я представить картину не могу. Я лучше буду отвечать за свой отрезок пути, за свою веточку на этом дереве.