НЕдетский вопрос

Наверное, именно таким должен быть детский омбудсмен, по-русски - уполномоченный по правам ребенка. В словарях обычно подчеркивают, что на такой

пост избирается «лицо, достойное доверия». В идеале – известное большинству как человек, способный помочь. Для петербургских детей таким человеком стала журналист

Светлана Агапитова.

– Светлана Юрьевна, термин «омбудсмен» пришел к нам из высокоразвитой Европы. Насколько мы отстали от нее в защите детства?

– Косвенным показателем может служить тот факт, что желающих усыновить ребенка там гораздо больше, чем детей-сирот. У нас эта ситуация обратная.

Бывшие страны соцлагеря многое перенимают из практики европейских государств. Мы были в Литве: у них что-то так же, как у нас, что-то лучше или хуже, но там, например, хороший опыт по сопровождению ребенка в период следствия. Исключены унизительные и травмирующие допросы: с ребенком беседует только психолог в специальной комнате, оборудованной камерами, а в соседней комнате сидят адвокаты и прочие специалисты, которые задают вопросы через психолога по связи. Допрос проводят один раз, сведения фиксируют, и далее используют только запись показаний.

Омбудсмен (от швед. ombudsman – «представитель») – независимое лицо, на которое возлагаются функции контроля за соблюдением прав и свобод граждан в деятельности органов исполнительной власти и должностных лиц. Впервые должность «парламентского омбудсмена» учредил риксдаг Швеции в 1809 году. Сейчас пост омбудсмена введен уже в ста странах. Особая потребность в институте уполномоченного возникает с необходимостью дополнительной защиты прав граждан от административного произвола. Один из главных механизмов действия омбудсмена (наряду с правом направлять свои заключения парламенту и правительству) – это возможность публиковать доклады в прессе.

– А как вы относитесь к ювенальной юстиции?

– В связи с ней всегда вспоминают об изъятии детей из семьи – например, по жалобе ребенка. На самом деле проект закона о ювенальной юстиции все это не предусматривает, и пока у нас действуют другие законы. Может быть, и не нужен закон о непосредственно ювенальной юстиции. Но обязательно надо развивать ювенальные технологии в плане защиты. Необходимо работать с подростками, которые совершают правонарушения, чтобы вернуть их к нормальной жизни. Потому что чаще всего они становятся жертвой обстоятельств: неблагополучная семья, плохое окружение. Если в 13–15 лет человек совершает преступление, это не значит, что надо посадить его в колонию и поставить на нем крест. Сегодня суды более гуманны к подросткам: 70 процентов приговоров – это условное наказание, ребенку все-таки дают шанс. Но если даже он получил условное наказание, рядом должны быть взрослые люди, которые помогут ему выйти из этой ситуации. Нужно подумать о его учебе, о досуге, должна быть работа с семьей. Часто родители, узнав, что ребенок совершил преступление, даже не тяжкое, просто отказываются им заниматься. А атмосфера в семье очень важна для такого человека. Эта работа как раз входит в те самые ювенальные технологии, которых нам не хватает.

– А почему их до сих пор нет?

– Межведомственная разобщенность. – Может, из этого просто «страшилку» сделали? Мало кто может внятно объяснить, что такое ювенальная юстиция, каждый видит в ней свое.

– Естественно, в первую очередь проводят аналогии с западным опытом: вот заработает закон, и детей будут забирать, как в Швеции. Учитывая наши патриархальные взгляды, конечно, много противников. У нас семья – закрытая ячейка: если ребенку дали подзатыльник, значит, родители сами разберутся, и не обязательно вмешивать в семейный конфликт государственные органы. И в этом тоже есть смысл.

Понимание должно формироваться десятилетиями, через некий естественный отбор – чтобы общество пришло к тому, что поднимать на ребенка руку плохо. Тогда никаких возражений ювенальная юстиция не вызовет.

А воспитывать надо тех, кто сейчас ходит в детский сад.

Надо развивать ювенальные технологии в плане защиты

– Но воспитывают не только родители. Какой бы нищей ни была семья, дома всегда есть телевизор. Нужна ли какая-то «телецензура»?

– Что касается телевизионных каналов, их программная политика, как правило, не контролируется государством. То есть все зависит от личности руководителя и от владельца канала. Поэтому что касается цензуры… Понятно, что относительно порнографии, насилия, водки и так далее все должно решаться на законодательном уровне. Если будет закон, что нельзя показывать, например, убийство...

- ...то его обойдут.

– Ну, запретили же в кадре курить – хоть и с оговоркой, конечно. «Если это не вредит имиджу героя»,– или что-то такое. И мне кажется, что меньше все-таки стали курить на экране. Это должна быть государственная политика. Как минимум, политика города. В Петербурге, кстати, создан экспертный совет, чтобы отслеживать видео- и печатную продукцию для детей. Но все это тоже пока на уровне рекомендаций: можно эту книжку печатать большим тиражом и распространять или нет.

– Административная работа изнутри выглядит иначе, чем снаружи?

– К этому очень сложно привыкнуть. Если честно, никогда не думала о том, что такое административная работа, и как-то мало с ней сталкивалась. На телевидении или на факультете журналистики, конечно, нет такого количества бумаг и субординации.

Первое, что меня удивило в приемной аппарата уполномоченного по правам ребенка, – это отсутствие очереди: прием вели сразу несколько специалистов. Странно для «чиновного места», но здесь действительно думают о людях: «Очереди, которые у нас повсюду, – это унизительно», – считает Агапитова. Обратиться в приемную можно с понедельника по четверг (пер. Гривцова, 11), предварительно записавшись по телефону 407-70-74. Можно получить онлайн-консультацию на сайте http://spbdeti.org. Кроме того, там очень много полезной (и главное, понятной) информации, которая постоянно обновляется.

– Вы учились в СССР и потом работали в России. Как вам дался этот переход?

– Абсолютно комфортно. Хотя, конечно, школьные идеалы претерпели значительные изменения. Даже не тогда, когда была объявлена перестройка. Просто со временем стал расширяться круг общения, а чем больше появляется новых людей, новых изданий, книг, прежде запрещенных, тем чаще задумываешься, что есть какая-то другая жизнь, альтернатива, а ты имеешь право знать правду.

Во всяком случае, не было такого болезненного разочарования, как, скажем, у пожилых людей. Появилось много информации, это было интересно, захватывающе, и хотелось больше и больше всего узнать.

– У вас четверо детей, двое совсем малыши – не обижаются ли они на мамину занятость?

– Обижаются, но что делать… «Мама, ты куда?» – «На работу». – «Ну когда уже ты перестанешь защищать других детей и с нами поиграешь…» Они многое понимают, потому что я им рассказываю, чем занимаюсь – о том, что бывают больные дети, бывают мамы, которые бросают своих детей…

В выходные, конечно, виснут на маме, поэтому я отказываюсь от любых мероприятий, чтобы просто с ними побыть. Ну и потом – остаются же вечерние сказки, игры и разговоры...

– За время работы в новой должности, наверное, выявились наиболее проблемные сферы?

– Да, жилищный вопрос – это самая «долгоиграющая» проблема. И думаю, что это работа еще на долгие годы вперед для всех государственных органов, потому что слишком много накопилось вопросов, которые не решить одновременно. Они разные, начиная от очереди на жилье… Фактически у многих людей вся жизнь проходит в ожидании. И это ненормально. Конечно, есть разные программы помощи, но это все капля в море. Очень много обращений от родителей детей-инвалидов, детей с хроническими заболеваниями...

– А дети к вам обращаются?

– Обращаются – в основном пока старшие подростки. Например: «Прошу лишить моего отца родительских прав». Тут приходится разбираться – мы ведь не суд. И в любом случае собирать информацию по каждому из детских заявлений. Из детского дома были обращения, из социальной гостиницы, где живут выпускники детдомов с задержкой психического развития… Каждый конкретный случай проверяем, привлекаем тех, кто, по долгу службы и должен заниматься этими проблемами. Уполномоченный ведь создан не для того, чтобы за всех работать, а чтобы помочь существующим структурам более эффективно решать «детские» вопросы, скоординировать какие-то моменты, найти, где произошел сбой.

– Институт уполномоченного называют «инструментом очеловечивания бюрократов». Считаете, помогает?

– По крайней мере, мы стараемся. Хотя бы научить бережнее относиться к таким несамостоятельным пока еще людям, как дети. Не говоря уже тривиальных фраз о том, что это наше будущее, что социальная политика государства – это в первую очередь дети, старики и инвалиды, и вообще гуманность определяется отношением к этим категориям. Все эти фразы знают, но мало кто задумывается над ними.

– Вот я всегда думаю, почему в кавказских странах не бросают детей, а у нас – легко.

– Не знаю… Это традиции, которые веками складывались. Конечно, и на Руси всегда были семьи, в которых жили вместе несколько поколений. Но потом были послереволюционные годы… Думаю, это все последствия тех еще времен. Например, как мы говорим? «Поддержка женщин и детей», как будто это какие-то отдельные категории. Почему «материнский капитал»? Он в принципе дается семье, а не только матери. Так что тут менталитет надо менять. Тоже вопрос долгого времени.

– Как вы решились оставить журналистику?

– Долго решалась! Полгода совмещала, а потом поняла, что это, наверное, все-таки невозможно.

– Вам не кажется слишком узкой новая сфера? – Да нет, не кажется. Она такой многообразной оказалась, что я, честно говоря, не представляла – с каким количеством вопросов придется столкнуться. Потому что есть у нас проблемы, которые постоянно на слуху – подростковая преступность, насилие в семье, ювенальная юстиция... А есть и менее известные, но такие же актуальные, и очень хочется не просто их обозначить, а попытаться решить. И как раз вот эта должность предполагает не только разговоры, но и реагирование. Именно для того, чтобы в будущем было меньше проблем. Чтобы лет через 20 такого вот уполномоченного не было. Как мне сказал один чиновник, «в идеале работа уполномоченного заключается в том, что он сидит у телефона и ждет, когда ему позвонит ребенок и скажет: «Меня шлепнули по попе». В высокоразвитых странах омбудсмены действительно этим занимаются. Ну, если это активный уполномоченный, то он еще и инициирует какие-то законы в защиту детей.

– А в журналистской жизни были моменты, когда реальность менялась благодаря вашей работе?

– Вообще сейчас реакции на работу журналистов гораздо меньше. В моей «журналистской жизни» был такой случай, когда мы показали в программе «У всех на виду» туберкулезного больного, у которого двое детей и жена, и все живут в одной комнате. По закону больной с открытой формой должен жить отдельно. И вот мы с камерами, в масках нагрянули в эту квартиру, всех показали, все рассказали. На следующий день в редакцию позвонили из администрации района и сказали, что вопрос решен. Тогда я очень воодушевилась и думала, что всегда так будет. Потом, конечно, пришлось разочароваться, потому что реагируют все-таки далеко не на каждый сюжет, а в последние годы даже наоборот – власти старались не обращать внимания на проблемы, которые мы поднимали. Сейчас телевидение больше рассчитано на зрителя, чем на реакцию каких-то вышестоящих органов.

Светлана Агапитова – уполномоченный по правам ребенка в Санкт-Петербурге. Журналист. В 1989 г. – учредитель информационно-рекламного агентства ИМА-ПРЕСС, редактор программы ИМА-ПРЕСС радио, ведущая телепередачи «Завтрак бизнесмена». С 1991 г. работала на ГТРК «Петербург – Пятый канал». Корреспондент, редактор, комментатор «Информ-ТВ», автор и ведущая программ «У всех на виду» и «Пять вечеров». На телеканале «Россия» была автором и ведущей передачи «Погода в доме». С 2007 г. автор и ведущая программы «Детский вопрос». Лауреат Международного конкурса «О женщине с любовью» (в номинации «Женщина-репортер»). Лауреат общественного благотворительного движения «Золотой пеликан» «За милосердие и душевную щедрость» в номинации «Журналист». Лауреат премии СЕЗАМ-2008. Обладатель Первой премии Всероссийского конкурса «Русский язык в электронных СМИ». Обладатель спецприза «За самую теплую программу» и лауреат конкурса «Золотое перо – 2008» в номинации «Лучшая публицистическая программа», лауреат Всероссийского конкурса «Вечные ценности в зеркале СМИ – 2009» в номинации «Улыбка ребенка». Мастер спорта СССР по плаванию, чемпионка СССР среди девушек. Судья республиканской категории.

– Вы по-прежнему работаете на факультете журналистики. Много ли среди студентов «лишних людей»?

– Много с отсутствием мотивации. Сейчас из группы в 20 человек только три-четыре с горящими глазами – те, что действительно хотят стать журналистами и не просто отсиживают положенные часы на занятиях. Но на самом деле, может, 20 журналистов и не нужны. Нужны самые целеустремленные, самые талантливые, самые желающие работать – только тогда может что-то получиться. Те, кто приходит ради получения диплома – ну, отсидят они пять лет и будут заниматься чем-то другим… Наверное, это нормально. Если за время обучения ты решил, что это не твое, то честнее либо вуз поменять, либо доучиться и работать там, где можешь себя реализовать.

В этот момент по телевизору начинаются спортивные новости, и на экране появляются российские пловцы. С.Ю. отвлекается: «О! Плывут…» – и прибавляет громкость. – А вам никогда не хотелось уйти в спорт, доплыть до Олимпиады?

– Ну, в общем-то, я почти доплыла… А потом, когда мне было 15 и остался год учебы в школе, пришлось делать выбор. Надо было либо учиться, либо плавать и достигать каких-то результатов. Но я тогда уже поняла, что вряд ли стану олимпийской чемпионкой, а если нет, так и зачем? Надо было подумать, чем заниматься после спорта. И поскольку я знала, что буду журналистом (сначала спортивным комментатором, естественно!), то решила, что со спортом надо завязывать. Плавала, конечно, но уже без двух тренировок в день по 10 километров, и стала больше внимания уделять учебе, записалась на малый факультет. Потому что если бы я продолжала вести тот образ жизни, который вели многие в спортивной школе, в институт я бы не поступила никогда. Тогда был более серьезный подход к экзаменам. Хотя и отношение к спортсменам было лучше.

Я считаю, что сделала все-таки правильный выбор. Потому что со спортом – неизвестно, получилось бы или нет, а много других возможностей было бы упущено на всю жизнь.