«Любое родительство — это история про терпение»

Яна Соколова растит кровных и приемных детей и написала об этом честную и глубоко личную книгу «Приемная мама», которая вышла в издательстве «Альпина нон-фикшн». Иван Сурвилло поговорил с Яной о ее опыте, радости, дискомфорте и переживании критики, а также о проблемах, с которыми сталкиваются приемные родители в России. Как вам пришла идея написать книгу? У меня не было идеи писать книгу. Когда я взяла приемных детей, у меня было очень много впечатлений от всего, что со мной происходило. Я всем подряд рассказывала, как это было, что все вышло не так, как мне казалось. У меня тогда друзья работали в «Снобе», они сказали: «Давай ты напишешь текстик?» Сначала я думала, что это будет один текст, одна публикация. Но тема очень большая, и я сначала написала про одно, потом про другое, потом еще про что-то. Так вышло, что уже и друзья оттуда уволились, а я продолжала писать. И когда этих публикаций стало какое-то количество, «Сноб» предложил собрать эти тексты в книжку. Но прошло еще года два или три, прежде чем мы начали что-то в этом направлении делать. Естественно, перед тем как эти тексты издать, я их перечитала, внесла поправки. Если бы я сейчас их перечитала, я бы еще что-то поправила. Все время что-то меняется, и твое мнение тоже. Это бесконечный процесс, ты постоянно можешь что-то менять. Подробнее о книге Яна Соколова Приемная мама «Как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле» Что движет желанием опекать детей, лишенных собственных родителей? Правда ли, что любовь творит чудеса? К чему должны быть готовы потенциальные приемные родители? Когда Яна Соколова начала делать записи, которые легли в основу этой книги, у нее было двое приемных детей, мало опыта, но много оптимизма. На каждой странице вместе с автором мы пытаемся решить, казалось бы, неразрешимые дилеммы. Читайте также: Родительство 2.0: как отстоять свои границы, если вы мама Книжка во многом основана на этих публикациях? Скажем так, больше половины — это просто дословное воспроизведение статей в «Снобе», которые были отредактированы перед публикацией и стали книжкой. Плюс я дописала окончание, довела книгу до логичного завершения. Понятно, что жизнь. У меня сейчас есть канал на «Дзене», где я пишу о детях. Все мы живы, и все время что-то происходит, поэтому тут никакой точки поставить нельзя, но некоторый объем материала я сдюжила и книгу завершила. Тему адаптации детей я более-менее раскрыла, а дальше потребуется следующая книжка. Еще через пять лет посмотрим? Да не обязательно через пять лет. События, описанные в книжке, закончились два года назад, и за это время я много материала накопила. Но о чем писать? Тогда у меня была идея — сравнить то, как я себе представляла мою приемную жизнь, и то, как на самом деле все вышло. Сейчас мне это уже не очень интересно, я живу тем, что есть. Сейчас я про что-то другое бы написала. Не то чтобы издание этой книжки было важной целью, итогом чего-то, абсолютно нет. Просто были тексты, они имели успех на «Снобе», у них было много читателей, и самые разные люди меня спрашивали: «Чем же все это закончилось?» Я думала: «Надо закончить, издать, и этим людям говорить: “Вот, есть книга. Пожалуйста, прочитайте там. Я постаралась ответить на все ваши вопросы”». То есть это для внешней аудитории? Или это просто один из факторов? Не знаю. Понятно, что вся эта приемная история была связана с тем, что я испытывала сильные эмоции, которые от себя совершенно не ожидала. Я, конечно, представляла это как что-то гораздо более романтическое, воздушное и душевное, чем то, что вышло в итоге. И для того, чтобы себе это объяснить, в голове укладывать, примириться с этой ситуацией, мне, видимо, и потребовалось писать об этом. Когда ты пишешь, ты упорядочиваешь этот хаос. А так просто сидишь: «А-а-а!? Что происходит?» Дети орут, все ссорятся. Не получается то, другое, вообще не получается ничего: «Зачем я во все это ввязалась?» Потом садишься, начинаешь писать и понимаешь зачем. И все уже вроде бы не так хаотично, у тебя есть точки отчета. Не всегда, но отчасти это помогает. А что помогло не плюнуть, не бросить, а продолжать этим заниматься? Я вообще не плюю, не бросаю. Мне кажется, люди, которые берут приемных детей, в целом очень терпеливы. Почему надо плевать и бросать? Окей, что-то не получается, продолжаем над этим работать. Любое родительство — это прежде всего история про терпение. Да, к сожалению, постоянно происходит то, что тебе не нравится. И что теперь? Если ты все время будешь по любому поводу биться головой об стену, у тебя от головы ничего не останется. Очень часто знакомые видят, как ведет себя твой ребенок и говорят: «Я бы его убила». К чему эти высказывания? Что значит «убила»? Что конкретно ты имеешь в виду? Никто никого не убивает, все мы продолжаем взаимодействовать, искать компромиссы. Так жизни устроена. Ничего страшного. Задача в том, чтобы, несмотря ни на что, по возможности гнуть свою линию. У вас не было периода, когда уровень дискомфорта был слишком сильный? Вы читали мою книжку? Да. Там описаны уровни дискомфорта. Много было точек, когда уровень дискомфорта был очень сильный. И с любым ребенком бывали периоды, когда я думала: «Боже мой, как вообще так вышло?» Я скорее не столько про детей, сколько просто про жизнь. У меня в жизни было очень много моментов сильного дискомфорта. Но, опять же, ты понимаешь, что сегодня это так, завтра — иначе. Я не люблю зубных докторов, но так выходило, что с детства я к ним постоянно ходила. В моем детстве еще не было толковых обезболивающих. И я просто говорила себе: «Да, сейчас все очень плохо, но через два часа я буду уже в другом месте, и со мной будут происходить какие-то другие вещи». И так со всем. Ты понимаешь, что через какое-то время будет что-то другое. И это пройдет, да. И это пройдет. И минуты большой радости пройдут, к сожалению. Ты поймешь, что будет разочарование, уныние, минуты большого отчаяния. Как бы там у тебя ребенок ни орал, ни бился, ни ломал все вокруг, понятно, что рано или поздно он устанет, рано или поздно это закончится. А есть у вас ощущение себя в ипостаси писателя? Для меня любое писание — это упорядочивание хаоса. Ты находишься в ситуации, когда происходит много событий, вокруг много людей, и ты сам выбираешь ракурсы, которые надо выделить, что сделать фигурой, что фоном, под каким углом на все это смотреть. Мне не кажется, что это связано с писательством, просто стиль жизни. Каждый из нас это делает. Может быть, я делаю это более упорно. Мне кажется, такая реальность, которую ты себе выстраиваешь — по сути, и есть творческий процесс. Ты выбираешь, и история развивается для тебя вот так. Дальше остается только изложить свое видение на бумаге. Но ты можешь его и не излагать, а просто держать в своей голове. Что значит «писатель»? Это просто человек, который письменно формулирует свои мысли, вот и все. Но ты можешь их не формулировать — они же никуда не деваются, эти мысли, они все равно с тобой. Поэтому я не знаю, кто такой «писатель». Мне кажется, это несуществующая категория — наверное, так можно назвать людей, которые очень много пишут, если для них это очень важная часть жизни. Но, как мы знаем, писатели прошлого далеко не всегда могли этим зарабатывать. Насколько то, что ты пишешь, хорошо? Зависит от того, насколько это близко другим людям. Но это уже не наше решение, это решение других людей. Когда Кафка, условно говоря, писал свои тексты, он не подозревал, что будет так уж близок людям. Он писал просто потому, что писал. Но выяснилось, что людей, которым он близок, много. Мне кажется, для любого человека это приятное открытие. Легко себе представить людей, которые моделируют свои миры в письменной или какой угодно форме, но это оказывается никому не близко, никому не нравится. А для этих людей это, может быть, очень важная часть жизни. К счастью, для меня это не настолько важная часть жизни, мне не очень принципиально, как люди реагируют на то, что я пишу. Собственно, пока я писала тексты в «Снобе», огромное количество людей делились тем, что они об этом думают. И очень много было реакций в духе: «Боже мой, какая же она дура, идиотка, ее надо показать психиатру, таким людям не надо давать детей». Ради бога! На самом деле все мы разные, и то, что ты не нравишься, совершенно нормально. Я очень рада, что мне много лет, и меня это не так тревожит, как когда я была подростком. А какое было ощущение, когда вы получили свою книгу из типографии? У меня к ней противоречивое отношение. С одной стороны, я рада: вот, я что-то написала, это вышло — книжка! С другой стороны, это мой личный, довольно болезненный опыт. И от того, что люди будут про это читать, мне немного дискомфортно. Я бы предпочла написать роман, от которого я могла бы в большей степени дистанцироваться. Просто, знаете, написать хорошую книжку, которая бы не имела ко мне прямого отношения. А в этой события моей жизни изложены, и довольно подробно, с разговорами и описаниями моих бедствий. Получается, что эта книжка довольно интимная. И эта интимность, конечно, смущает. Все равно как на подиуме внезапно оказаться в голом виде. Ну окей, это не так уж страшно, и подиум, и голый вид, все бывает. Но, конечно, это дискомфортно. Слишком сильное предъявление себя миру? Ну да. Те переживания и события, о которых ты пишешь, — это все-таки события твоей личной жизни. Это не придуманные персонажи, не придуманные события. Я старалась быть предельно честной и излагать так, как было. И любая откровенность такого рода дискомфортна. А почему? Потому что не понимаешь, как отреагируют люди? Потому что у совершенно посторонних людей есть возможность что-то про тебя узнать, и ты чувствуешь себя более беззащитной. Получается, что ты излагаешь свою историю и кто угодно ее может прочитать. Когда я только начинала писать для «Сноба», не ощущала там такой беззащитности. Она пришла со временем? Да. Изначально я была гораздо более уверенной, у меня было больше оптимизма, я чувствовала себя на коне. Быть на подиуме на коне — это гораздо более комфортно, чем просто быть на подиуме. Без коня. Да, без коня, в нижнем белье или вовсе без нижнего белья. Откуда пришла эта большая откровенность? Не пришла большая откровенность. Просто стали происходить какие-то события, которые я не могла предсказать. Я была настроена очень-очень оптимистично, и про все, что происходило, я думала: «Мы это преодолеем». Но потом я столкнулась с вещами, про которые стало понятно, что мы их не преодолеем. Естественно, если ты с ними сталкиваешься, то чувствуешь себя более беспомощной. Вы говорили, что можно какие-то вещи хранить в себе, а можно рассказывать. Вы выбрали — рассказывать. Я с самого начала хотела быть честной, хотела честно изложить свой опыт. Сначала честность была очень оптимистичная. Потом прошло время, и это изменилось, я поняла, что не справляюсь. Я стала писать о том, как я не справляюсь. Понятно, что хвастаться своими успехами гораздо проще, чем рассказывать о том, что у тебя ничего не получается. Это гораздо менее уютно. Но я решила, что об этом тоже нужно написать. Если ты пишешь только о своих удачах, получается, что это просто неправда. Очень многие люди, которые становятся приемными родителями, сталкиваются с тем, что начинают происходить плохие вещи. И не просто плохие вещи, а реально у тебя вся жизнь уползает в болото, и ты не понимаешь, что с этим делать. Если такие родители читают о том, как у всех все хорошо, и только они в болото уползли, им становится совсем грустно. Если они читают о том, что и другим бывает плохо, их это поддерживает. Потому что они видят, что это не их личная проблема, а довольно общее место. «То же самое происходит у меня». «То же самое у меня». Всем нравится говорить о хорошем, никто не хочет говорить о плохом. И когда ты начинаешь говорить о плохом, то даешь людям возможность к тебе присоединиться. И тебе самому тоже не так плохо будет. И тебе самому не так уныло, и им не так уныло. Мы предъявляем опыт, который принято прятать в подвале и никому не показывать. К сожалению, это существует, к сожалению, это правда. Иногда надо смириться с тем, что ты ничего не можешь сделать. Иногда надо отказаться от оптимизма и просто посмотреть правде в глаза, признать, что ты в этой ситуации совершенно бессильна и беспомощна. Это тоже в каком-то смысле освобождает. Это смелость. Многие мои знакомые приемные родители годами живут в ситуации, когда они не справляются, но боятся в этом признаться. Многим важно держать лицо: «У нас хорошая семья, у нас все в порядке. Да, есть некоторые сложности, но у кого их нет?» Временные трудности. «Временные трудности, но мы их преодолеем». Хотя они понимают — не преодолеют, и непонятно, что будет дальше. Мы сейчас поднимаем глобальную тему, но многие вопросы у людей абсолютно не проработаны. Например, что делать, если твой родственник сошел с ума? Варианты, которые нам предлагают, — диспансер, не дай бог, психоневрологический интернат — это ужасно просто! Получается, нет хорошего, приемлемого выхода, особенно если у вас нет денег. Положим, ваш родственник внезапно стал бегать с ножом, угрожать всех зарезать. Если у вас нет денег, вы должны поместить его в чудовищную, жесткую систему, которая, безусловно, его травмирует, потому что у нас нет варианта системы, которая его бы не травмировала. Если у вас много денег, вы можете найти частную лечебницу, хороший подход. Третий вариант — вам придется с этим жить, прятаться от ножа. Но сколько вы продержитесь? За всеми психоневрологическими интернатами стоит ужасная нищета, бедность, беспросветность, невозможность найти альтернативу. Есть замечательная статья Лены Костюченко об этом. Да. Дело в том, что в приемных детях сконцентрировано неблагополучие. И далеко не всегда приемному родителю под силу самостоятельно это неблагополучие разрулить. Но при этом ему никто не помогает. Безусловно, есть хорошие психологи, которые выслушают и пожалеют, но нет системы, которая бы помогла. Получается, что со всеми проблемами ты должен справиться сам. Ты берешь ребенка и вместе с ним — огромное количество неблагополучия. Дальше — вопрос везения, удастся ли тебе это скорректировать или нет. Если не удастся, непонятно, что тебе вообще делать. Отказ от ребенка — это очень и очень плохо. И очень жестко. И для ребенка, и для приемной семьи. Но куда деваться? У нас постоянно говорят, например: «Давайте уничтожим детские дома». Прекрасная идея. Но при этом объективно есть необходимость в местах, где могли бы профессионально работать с детьми с такими проблемами. Почему бы детские дома не перепрофилировать в места, куда родители, которые любят своих детей, желают им добра, могли бы их приводить, чтобы с ними занимались? Сейчас система устроена так, что ребенка, который не может ходить в обычную школу или детский садик, нужно держать дома и заниматься с ним с утра до ночи. И для тебя, и для ребенка это совершенно невозможно и разрушительно. Казалось бы, есть детские дома, их много, они хорошо оборудованы. Они сейчас переименованы в «центры содействия семейному воспитанию». У меня есть проблемный ребенок, я привожу его с утра. Вы с ним занимаетесь, а вечером я его забираю — все счастливы. Но нет, какое там. Или ты берешь этого ребенка и 24 часа в сутки должен делать с ним непонятно что. Или ты должен от него отказаться, и он идет «по этапу». Такая у нас система. Люди сдают своих родственников в психоневрологические интернаты, потому что им нужно работать, они не могут обеспечить круглосуточный уход. Было бы чудесно, если бы были квартиры, где таких людей могли бы сопровождать специалисты, какие-то дневные стационары. Но этого или очень мало, или почти нет. А почему их нет? Не знаю. У нас так устроена бюджетная сфера, что проще построить большой детский дом, засунуть туда кучу народа и делать со всеми одно и то же, чем под каждого отдельного ребенка искать индивидуальный формат. Например, родители приемные, им сложно с ребенком, он не может учиться в школе, поэтому они могут его в такое место приводить. Вот такие смешанные формы — это было бы прекрасно. А у нас получается так: ты забираешь ребенка — он полностью на тебе; ты отдаешь ребенка — он полностью на государстве, а тебе даже видеться с ним не разрешают. Почему нельзя найти промежуточные варианты? Потому что это гораздо сложнее, требует осмысления, диалога. У нас ты не можешь с чиновниками вступить в диалог. И нет возможности подобрать каждому человеку то, что ему подходит. Мы должны делать для всех одно и то же. Ты с этим сталкиваешься, когда твой самый обычный ребенок идет в школу, где учится по единой программе, и всех детей оценивают одинаково, по общим критериям. Дети очень разные, они развиваются в разном темпе, каждому нужен свой подход. Но у нас все устроено так, что своего подхода нет, а есть общая планка. Дети сдают входные тесты в хорошие школы, которые требуют наличия совершенно конкретных навыков. И, получается, что твой ребенок с детства должен быть успешным: тут, тут и тут. Он может быть успешным в чем-то еще, но это никого не интересует. Мы не развиваем то, что этот ребенок мог бы гипотетически делать, а упорно долбим его, чтобы он попал в систему и был в ней успешен. А в системе все должны быть примерно одинаковыми. Вот и все. Это очень общая проблема. Она не только про приемных детей, она вообще про необходимость индивидуального подхода. Мне кажется, это даже не требует большого количества денег, а требует больше включенности, постоянного осмысления, желания подумать. А этого нет. Удобнее, когда стандартно. Делаем стандартные прививки, школы стандартные, детский садик стандартный, детский дом стандартный, все стандартное. Взяли больного ребенка? Его проблемы — только ваши проблемы. Тебя сначала предупреждают о том, что у тебя будут трудности. Потом ты берешь ребенка и у тебя начинаются трудности. Тебе говорят: «Мы же предупреждали, что у вас будут трудности!» Все должно быть иначе. Вот так: «Мы знаем, что у этого ребенка такие-то трудности, но мы вам подскажем, что с этим делать. Мы вам поможем. Этот ребенок едва ли сможет ходить в обычную школу, но у вас недалеко от дома есть школа, в котором есть класс, где ребенок спокойно будет учиться. А если он не сможет попасть даже в этот класс, то у нас тут есть центр содействия семейному воспитанию. Вы сможете приводить его туда, и там, в дневном стационаре, ребенком будут заниматься». Вместо этого говорят: «Этот ребенок ужасный, не берите его. Окей, вы его взяли, хотя мы вас предупреждали, что он ужасный. Что, все плохо? Мы так и знали. Сами виноваты — вы же нас не послушали. Ну что теперь, откажитесь, пусть ужасный ребенок вернется туда, где был». Это очень жестоко по отношению ко всем участникам процесса. Для каждого детдомовского ребенка можно выстроить оптимальную систему жизни, при которой он будет развиваться, у него будет будущее. Любому человеку можно подобрать оптимальное место. Как говорится, дворники всегда нужны. Даже со значительной умственной отсталостью ребенок может многое делать. Зачем его надо запирать в интернате, где он будет сидеть и не делать ничего? Его можно адаптировать, ему можно найти место. Просто нужно этим заниматься, а не бумажки бесконечные писать. У нас сейчас страшная бюрократия развивается. Даже хуже, чем в советское время. Например, служба сопровождения моей приемной семьи, которая обязана за нами присматривать, каждый месяц пишет отчеты о том, какой прогресс у каждого приемного ребенка, что именно опекун делает, и так далее. Я была бы счастлива, если бы они раз в неделю забирали кого-то из детей из школы и водили бы на кружок. Это была бы реальная помощь. Если бы сотрудник службы сопровождения брал ребенка, играл с ним полчаса в футбол, просто болтал о жизни. Вот это было бы реальное сопровождение. А они пишут свои отчеты. Это просто дополнительный контроль, вот и все. Причем, естественно, довольно формальный. Выдумывать каждый месяц, какой у ребенка прогресс, — очень утомительно. Просто куча ненужной бумажной работы и потраченное время людей, которые могли бы делать что-то полезное. Я тоже прочитала репортаж Лены Костюченко. Она разговаривает с медсестрой, а та ей рассказывает, сколько бумажек она должна заполнять. Протокол, какая у кого температура, протокол, что где помыли. Понятно, что у этой несчастной женщины не остается времени, чтобы заниматься тем, что реально нужно. И так во всем. А почему так происходит? Люди подходят к проблеме не с позиции любви? Нет, какая же тут любовь? Нет реального интереса. Есть бесконечное формальное заполнение бумажек и соответствие нормам, принятым наверху. «Мы должны видеть, что ребенку, помещенному в семью, становится лучше, лучше и лучше. Сопроводите все это документацией». Это называется «сопровождением». Эти люди наняты, им платят зарплаты, и они делают то, что от них требуют. Просто то, что от них требуют, — не то, что нужно. Люди-то все хорошие. Не то что, знаете, какие-то бездушные роботы. Нет. Симпатичные, нормальные ребята. Они сами были бы рады вместо заполнения десяти бумажек кого-то куда-то сводить. Но у них нет таких пунктов в программе. Грустно. Очень грустно. С одной стороны, моя книжка — про мои личные события. С другой — все, что с нами происходит, происходит именно в этой обстановке. Если бы обстановка была другой, то и происшествия были бы другими. Например, я забрала мальчика четырехлетнего. Сразу было понятно, что у него будут проблемы с обучением. И мы все эти проблемы имеем, никуда они от нас не ушли, мы их решаем. Сейчас ребенку 10 лет, и мы бесконечно мыкаемся по разным комиссиям, пытаемся нанимать специалистов. И это значительная часть наших мучений. Вся наша жизнь с ребенком испорчена постоянным ощущением, что он не дотягивает до воображаемой планки, и школа постоянно давит: «Сделайте что-нибудь с ребенком, чтобы он наконец дотянул, или переведите его в специальную коррекционную школу». Я бы рада была его перевести, но специальная коррекционная школа не может его взять, потому что для них он недостаточно плох. Для обычной школы он недостаточно хорош, для коррекционной — недостаточно плох. Тебя помещают в тиски, и ты, естественно, ребенка тянешь. Ребенок устает, ты устаешь, вы постоянно друг на друга сердитесь. Насколько было бы проще, если бы с самого начала все эти службы сопровождения, которые собирают миллион бумажек про наш прогресс, сказали: «Есть место. Оно специальное, там работают специалисты, и туда можно водить ребенка. К нему не будут предъявлять высоких требований — давайте, пожалуйста». Наша жизнь преобразилась бы. Исчезла бы бесконечно давящая на нас ситуация, когда мы всем что-то должны и постоянно недотягиваем. Ребенок ходит в место, где к нему хорошо относятся, и ничего особо не требуют. Я рада, он рад, все рады. Но такого места нет. «Мы вас предупреждали, что ребенок не потянет, а вы его все-таки взяли, и вот, он не тянет». Как будто вы в этом виноваты. И что дальше? Было понятно, что он не потянет. Ну и что? Он очень компанейский, у него прекрасная речь. Он может работать, когда вырастет, у него будет большой выбор профессий. Что с того, что он сейчас не тянет школу? Современная система даже жестче, чем была в советское время. Все что-то должны, все не дотягивают, везде конкуренция, и ребенок должен обязательно прыгать выше головы. Гонка начинается в детском саду. Дети клеят аппликации, кто-то клеит хуже, кто-то лучше — и уже видно, кто успешнее и сможет большего достичь. Все это очень утомительно. Все могло бы быть добрее, и результат был бы куда лучше. Когда на людей не давят, они лучше развиваются, у них лучше настроение и больше готовности этому миру что-то давать. Подробнее о книге Яна Соколова Приемная мама «Как я себе это представляла и как все оказалось на самом деле» Что движет желанием опекать детей, лишенных собственных родителей? Правда ли, что любовь творит чудеса? К чему должны быть готовы потенциальные приемные родители? Когда Яна Соколова начала делать записи, которые легли в основу этой книги, у нее было двое приемных детей, мало опыта, но много оптимизма. На каждой странице вместе с автором мы пытаемся решить, казалось бы, неразрешимые дилеммы. Читайте также: Родительство 2.0: как отстоять свои границы, если вы мама Читайте также: Родительство 2.0: как отстоять свои границы, если вы мамаКак разговаривать с детьми о смерти: подробный гид психотерапевта Екатерины СигитовойКак воспитывать детей без криков и угроз