Как живут потомки автора бессмертной поэмы «Москва — Петушки»

Скоро главная газета столицы будет отмечать свое столетие. И мы продолжаем готовиться к этому важному событию, возвращаясь к героям самых интересных публикаций прошлых лет. Почти 10 лет назад мы встречались с Венедиктом Венедиктовичем Ерофеевым, сыном знаменитого создателя поэмы «Москва — Петушки», одного из самых загадочных гениев русской литературы XX века. Сегодня мы вновь поговорили с Ерофеевым-младшим — о правде и мифах в судьбе его отца.

Венедикта Ерофеева — младшего мы застали по телефону: он признался, что окончательно распрощался с городской жизнью и переехал в глухую деревню Владимирской области — туда, куда давно тянулась его душа, подальше от тягот и соблазнов цивилизации. Принять корреспондента в гости категорически отказался: без джипа по весенней распутице не проехать: «По телефону поговорим замечательно, и так все расскажу, я доверяю пишущим», — сказал сын писателя.

— Венедикт Венедиктович, трудно обращаться к вам по имени-отчеству, получается слишком помпезно...

— Отец очень ждал дочь, даже имя подготовил в честь матери — Анна. Когда объявили, что родился сын, это стало неожиданностью. Он писал, что назвать меня Венедиктом, было решено «впопыхах» и «экспромтом». Не успели задуматься, как мне придется жить с этим именем-отчеством. В советские времена, когда кругом Васи и Вани, вдруг я — в переводе с латыни — дважды благословенный (смеется).

— Вы помните свои первые детские впечатления от общения с отцом?

— Все детство провел в деревне с мамой и бабушкой. Отец стал приезжать позже. Поэтому больше влияния на меня оказывала бабушка Наталья Кузьминична, первые сведения об отце я получил от нее. Это были оценки в основном негативные: он бывал у нас эпизодически и, как правило, с вином. А моя матушка уже работала в местной школе — преподавала русский, литературу и немецкий, и вино на несколько дней выводило ее из строя. Бабушку огорчало это совместное распитие, к тому же она считала, что мужик должен быть добытчиком, работником.

А Венедикт Васильевич даже колун брал в руки редко, хотя хата была старая, худенькая, дрова были нужны постоянно. Помните, как в «Москве — Петушках»: «...там в дымных и вшивых хоромах распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий...» Это была правда.

— Как мама шла на работу после застолий? У детей чуткое обоняние.

— Надо принимать во внимание, что это деревня. Дети просыпались с запахами перегара, поскольку от родителей их пахло не меньше. И относились с пониманием. К тому же матушка была на очень хорошем счету. Владимирский пединститут она окончила прекрасно. Поначалу была молода, и, пока шла три километра до школы, запах успевал выветриться. С годами стало сложнее. Потом и выговоры были, и даже прогулы...

— Вы как-то рассказывали: отец часто интересовался, какие книги вы читаете, и всегда был недоволен ответом — свой круг чтения он формировал очень придирчиво.

— Иногда я «попадал» в правильные книги, но недовольная ухмылка на его лице мучила меня до конца его жизни... Как-то в конце восьмидесятых я сдуру похвалился, что прочел «Мастера и Маргариту», — надо было видеть его глаза!

— Почему ему не нравился знаменитый роман Булгакова?

— Я думал об этом. Вероятно — это мое очень субъективное мнение — у отца была некоторая ревность, зависть к Булгакову. Тут надо глубоко копать... Не прочитать роман он не мог, книга прекрасная. Ерофееву нравились другие тексты — «Театральный роман», «Дни Турбиных», «Бег». Он ценил Булгакова. Есть также предположение, что «Мастер и Маргарита» казалась ему пародией на Евангелие. Хотя «Москву — Петушки» многие называли пародией тоже (смеется).

— Когда Ерофеев услышал мнение, что «Москва — Петушки» — антихристианская вещь, он был поражен, как поверхностно люди понимают его текст.

— Это его ранило очень сильно. Возьмите любой кусок — там будут отсылки к Евангелию. Сам поэма ведь очень небольшая по объему, но посмотрите, сколько написано уже о «Петушках» — текст разобрали на молекулы. И до сих пор разбирают. Но до конца мы Ерофеева так и не раскусили.

— А какие книги Венедикт Васильевич настаивал, чтобы вы прочли?

— Русская классика. Весь Гоголь, Тургенев, Пушкин — все столпы нашей словесности. Из советских писателей он чтил неизменно Василя Быкова. Как он говорил, «могучий наш белорус». Обожал Серебряный век. У него в библиотеке были самиздатовские перепечатки — Михаил Кузмин, все серебряновековые ребята.

— Библиотека была в квартире последней жены Венедикта Васильевича, Галины Носовой. Вам ее долго не давали. Почему?

— Запутанная штука. Ерофеев умер в 1990 году, а через три года Галина кончает жизнь самоубийством — бросается с 13-го этажа. В права вступает ее мама Клавдия Андреевна — и ситуация «зависает». Решить дело помогла моя супруга Галина, на которой я женился в 1999 году. Она подружилась с Клавдией Андреевной — и после ее смерти получила авторские права. А квартира с архивом отца перешла к родственникам Клавдии Андреевны. Мы долго просили-выпрашивали и в конце концов все-таки получили библиотеку.

Ее к тому моменту прилично уже растащили... Огромная заслуга моей жены в том, что она смогла забрать у Клавдии Андреевны записные книжки, которые отец вел с 50-х до последних лет. Их надо готовить к печати, расшифровывать — это огромный труд. Дай бог, это получится, нам помогает издательство.

— Борис Мессерер вспоминал, как Ерофеев оценивал писателей-современников. Говорил, что Андрею Битову налил бы полстакана, а Белле Ахмадулиной — полный стакан. Почему Битову так мало?

— Я думаю, он принимал во внимание не столько поэтический талант Ахмадулиной, сколько свои чувства к ней как к женщине. Он был в нее влюблен. Познакомились они поздно, в конце 80-х, когда Ерофееву уже сделали две операции.

Он был у них в гостях на Поварской, в знаменитой мастерской Мессерера, где перебывала вся творческая Москва. А о том, сколько кому налить — это давнишняя шутка, часть ерофеевского мифа, это не нужно воспринимать серьезно. Отец любил шутить, любил сочинять. В том числе и о себе.

— Венедикт Васильевич признавался, что однажды потерял в электричке рукопись своего романа «Дмитрий Шостакович». Этот роман существовал? Или это миф?

— Возможно, ответ найдется в записных книжках. Мы издали их пока с 1958-го по 1967-й. А «Шостакович» — это начало 70-х.

— Во вступлении к поэме «Москва — Петушки» Ерофеев просит прощения за «полторы страницы чистейшего мата» в главе «Серп и Молот — Карачарово». Но этих страниц никто не видел.

— Это очередной миф — не было никаких полутора страниц мата. Если мы вспомним — что в «Петушках», что в «Вальпургиевой ночи» — везде мат у него нежен, гармоничен, его нельзя ничем заменить и «запикать». У меня однажды было такое задание — уже не помню от кого — сравнить ерофеевский мат с чьим-нибудь другим. Я не стал далеко ходить и взял «Русскую красавицу» Виктора Владимировича Ерофеева. Насколько там мат выглядит пошло, похабно, режуще по ушам…

— Но теперь мат «запикивают» везде — в том числе в аудиокнигах. Вот уж действительно слух режет! Вам нравится «Москва — Петушки» в исполнении Вениамина Смехова, Сергея Шнурова?

— Конечно, Ерофеева лучше слушать в авторском исполнении. В 1984 году его посадили перед магнитофоном, поставили ему вина — и он читал. Как будто люди знали, что через полтора года у него будет рак горла, и он лишится голоса. Запись делалась тайно, по-заговорщицки, но она была такой живой, настоящей... Этот его ни с чем не сравнимый баритон, его смех в некоторых местах... Потом запись «почистили» — убрали дефекты, и, к сожалению, этот удивительный смех — и ерофеевский, и слушателей.

Однако талантливый Вениамин Борисович Смехов ничуть не испортил дело — он влюблен в творчество Ерофеева. А вот со Шнуровым — это уже мне показалось излишеством. Вероятно, студия хотела привлечь молодежь.

— У вас есть любимые постановки произведений вашего отца?

— В 1989 году в Театре на Малой Бронной поставили «Москву — Петушки». Веничку играл Георгий Мартынюк — «майор Знаменский». Ходил по сцене с голым торсом, орал что-то невразумительное... Отцу это претило: он пробовал высказываться, но уже был настолько болен, что махнул рукой — лишь бы поставили. Сейчас по России идет около десятка спектаклей — от Барнаула до Питера. Но более всего мне понравилась постановка «Петушков» Студии театрального искусства Женовача с Алексеем Вертковым в главной роли: сделано сдержанно, не трогают текст.

Эта постановка идет с сентября 2012 года — по сей день. Единственное, что мне не нравилось: убрали загадки Сфинкса — а ведь это же песня: «Когда корабли седьмого американского флота пришвартовались к станции Петушки…» Лучше бы убрали рецепты коктейлей, которые менее значимы, хотя и очень популярны.

— Минкульт одобрил экранизацию по мотивам «Петушков» в Туле — сообщили в ноябре 2020 года.

— В последние 30 лет время от времени что-то такое затевается вспышками, но быстренько гаснет. Брат Павла Лунгина, Евгений — у него были намерения, но что-то не срослось. Потом Александр Баширов вел переговоры, но тоже не получилось… Тонкость в том, что авторские права на Ерофеева действуют только в Российской Федерации. А мировые права находятся у издательства «Альбин Мишель» в Париже — Ерофеев подписал с ними договор еще в конце 70-х годов. Они расплачивались какими-то книгами, вещами…

О деньгах даже не было речи. Теперь каждый год они перечисляют нам мизерный процент от театральных постановок. Но ситуация странная, конечно.

—Несмотря на репутацию человека неформального, несобранного, Ерофеев был очень «системным», убежденным моралистом: «Все на свете должно происходить медленно и неправильно, чтобы не успел загордиться человек». Вы соотносите свою жизнь с его принципами?

— Я всегда сопоставляю свои бывшие и нынешние поступки с тем, как бы к этому отнесся Венедикт Васильевич. И хотя продолжаю совершать глупости, но совершил бы их еще больше, если бы не оборачивался на него.

— Вы признавались, что отец обращался к вам «дурачок», и с его окружением отношения у вас не ладились.

— «Дурачок» — это чистая правда. Я не обижался, хотя это было непривычно… Друзья его относились ко мне всегда снисходительно. И Муравьев (Владимир Муравьев, филолог, однокурсник Ерофеева по МГУ. — «ВМ»), и Вадим Тихонов («любимый первенец», адресат поэмы «Москва — Петушки»). Мне многое прощалось.

И я этим пользовался, потому что считал, что имею право высказываться — и морозить глупости, особенно в подпитии. Но теперь я не могу морозить ерунду, потому что у меня двое взрослых детей — мои двойняшки Вера и Евгений. Они на меня поглядывают, и теперь я особенно внимательно слежу за собой.

— Обращаются на «вы»?

— Да, причем мы их не учили, не заставляли. Откуда это пошло, не знаю. Потом, когда мы стали уже читать дневники Ерофеева, увидели, что он обращается к маме тоже исключительно на «вы» и по имени-отчеству — Анна Андреевна.

— Какие они выбрали поприща?

— Им исполняется 22 года в этом году. Дочь оканчивает Институт стран Востока, корейский факультет — она с детства бредила Южной Кореей. Сын поступил туда же на индонезийское направление. Хочется похвалиться сыном: он полностью отрекся от алкоголя. Ему не нравится сама идея затуманивания мозгов. Для меня это стало приятной новостью.

— У вас еще были двое детей под опекой.

— Это были два брата из моей деревни: их родители умерли от пьянки. У младшего был порок сердца, я не знаю, как он дожил до 11 лет, когда мы его забрали. Нужно было делать операцию в Москве, но родители его не довезли — запили по дороге. То есть полный такой провинциальный дурдом. И Галина, моя жена, стала детей спасать. Оформили опекунство, младшему мальчику сделали две операции. Сейчас он уже взрослый, женат. Получил квартиру, полагающуюся сиротам. Конечно, Гале пришлось побегать по инстанциям. Старшему она тоже выбила однушку. Они нас навещают теперь с подарками.

— Почему вы сами не решились попробовать себя в писательской профессии?

— Здесь все просто: я понял, что бездарен. И этого достаточно. В школе у меня был период, когда я пытался «писать под кого-то». Помните, в «Вальпургиевой ночи» Гуревич импровизировал «под Некрасова»? Я пытался тоже что-то такое «под Маяковского» — размашистыми столбцами, с похожими рифмами, но это были вяленькие попытки... Потом я понял, что нужно жить спокойно, несмотря на имя.

— Вы храните какие-то вещи отца, кроме музыки и рукописей?

— Когда я приехал на его похороны в рубашке и джинсах, Галине Носовой это показалось неуместным, поскольку на похоронах ожидались важные персоны. И она достала костюм — прекрасного покроя. Пришлось быстренько подогнуть брюки. Она мне подарила этот костюм, долгие годы он у меня был. А потом потерялся при переездах.

— Как в Петушках относятся к памяти Ерофеева?

— Много приходится читать о том, будто Ерофеев был народным писателем. Это глупость несусветная. В Петушках есть музей — усилиями его создателей, энтузиастов. И, можно сказать, музей сейчас на подъеме: экскурсионные автобусы, курсирующие по Золотому кольцу, часто туда заруливают.

Приезжают и студенты-филологи из Москвы. А от простых людей много негатива, я к этому привык. Они воспринимают «Москву — Петушки» как историю про пьянство. Но людям и не до литературы. Работы очень мало, она низкооплачиваемая. Народ садится в электричку Петушки — Москва и едет в столицу, где можно что-то заработать.

И от контролеров бегают так же, как и 50 лет назад. Мы до сих пор можем видеть толпы, которые перебегают в другой вагон во Фрязеве.

ФАКТЫ

Не любил Лимонова

Друг Ерофеева Владимир Муравьев вспоминал: «Когда Ерофеев прочел кусок лимоновской прозы, он сказал: «Это нельзя читать: мне блевать нельзя». И к другим писателям-современникам автор «Москвы — Петушков» был строг: не любил Виктора Ерофеева, Фазиля Искандера. Кроме булгаковского «Мастера и Маргариты», в немилость попал также роман Саши Соколова «Между собакой и волком».

Обожал музыку

Венедикт Ерофеев очень любил музыку. Особенно классическую — Яна Сибелиуса, Густава Малера, Дмитрия Шостаковича. «Выгонял всех из комнаты и слушал музыку», — вспоминает сын. После себя писатель оставил обширную фонотеку, какую трудно было собрать в советское время.

Международное признание

По словам сына, Ерофеев-старший был влюблен в скандинавскую культуру, считал скандинавов братьями, поскольку сам был рожден за полярным кругом. И северные страны отплатили ему взаимностью: в Швеции и Финляндии поэма «Москва — Петушки» стала настольной книгой в обществах анонимных алкоголиков. Люди полагали, что она обладает терапевтическим эффектом при избавлении от алкогольной зависимости.

Веничка — только для своих

По признанию и сына, и исследователей творчества Ерофеева, фамильярное обращение «Веничка» к писателю позволяли себе только его близкие друзья.