40 лет без Варлама Шаламова

Сын вологодского священника Тихона Николаевича Шаламова, Варлам Шаламов родился 18 июня 1907 года по новому стилю в Вологде и был крещен в честь новгородского святого Варлаама Хутынского. Это реальный исторический персонаж – боярин Алекса, постригшийся в монахи, основавший Спасо-Преображенский Хутынский монастырь и бывший первым игуменом этой обители. Впоследствии Варлаам Хутынский был причислен православной церковью к лику святых. Это один из самых почитаемых святых Вологодчины. У священника Шаламова было пятеро детей, Варлам младший. Большинство отпрысков отреклись от отца-священника. Варлам не сделал этого и был вместе с родителями лишен избирательных прав. Потому на родине ему отказали в получении высшего образования в советском вузе. Варлам уехал в Москву, но и там не сразу смог попасть в какой-либо вуз, начинал трудовую биографию с тяжелых рабочих специальностей и поступил сперва в Текстильный институт. Но параллельно по свободному набору подал документы на факультет советского права 1-го Московского университета. Биографы не могут объяснить, чем Варлама Тихоновича привлекла юриспруденция. Или дело было в образовании как таковом?.. Университет сыграл роковую роль в судьбе Шаламова. Именно там он сблизился с дискуссионным кружком, критиковавшим сталинскую политику, и выступил вместе с ними на демонстрации левой оппозиции. Демонстрацию разгоняли сотрудники ОГПУ. Шаламов вскоре после этого вылетел из университета с обвинением в том, что скрыл свое происхождение и отца – служителя культа. А с 1929 года в жизни Варлама Тихоновича пошла череда арестов. Первый из них последовал 19 февраля 1929 года во время облавы в подпольной типографии на Сретенке. Она печатала материалы левой оппозиции, в том числе так называемое "завещание Ленина". Первая статья Шаламова была 58-10: печально знаменитая "антисоветская агитация". Первое заключение – в Вишере – продлилось два с половиной года и окончилось досрочно – Шаламов занимал в лагере административную должность учетного характера и ничем себя во время исправительных работ не "запятнал". Но он уже попал в поле зрения органов… После лагерей Варлам Тихонович жил в столице, занимался журналистикой и литературной деятельностью. В начале 1930-х годов умерли его родители. Они жили в крайней нищете. Почти ослепший отец разрубил на куски наградной золотой крест, чтобы сдать его в Торгсин… Много позже Шаламов напишет на этом страшном жизненном материале рассказ "Крест". Знал бы он, хороня родителей, какой еще "жизненный материал" судьба ему уготовит… Впереди был второй арест, Колыма, третий арест по новому уголовному делу не выходя из заключения – за то, что критиковал политику коммунистической партии, то есть "клеветал" на советский строй, и почти 14 лет в общей сложности за Полярным кругом. Именно там родились "Колымские тетради", принесшие Шаламову горькую заслуженную славу. Большинство прозаических рассказов были написаны по реальным событиям, происходившим с Шаламовым или с его собратьями по несчастью. Стихи тоже носили на себе отпечаток удручающей обстановки их создания. Фото: Википедия. Первое время после освобождения в 1951 году он не мог выехать с Колымы – и еще зарабатывал себе на дорогу домой. В 1953 году Шаламов, наконец, приехал в Москву, но жить в столице права не имел – пришлось в считанные дни выезжать в тверской городок Конаково. Справку о реабилитации писатель получил только летом 1956 года. И с нею право перебраться в Москву. Он внештатно трудился в литературных журналах и жил на мелкие литературные заработки. А спустя два года Шаламов получил инвалидность. Диагноз был – болезнь Меньера, благоприобретённое ещё в детстве нарушение вестибулярного аппарата, пребывание в лагерях обострило которое. До конца жизни Шаламов мучился головокружениями, обмороками, бессонницей и прочими "прелестями", а в старости практически оглох. Только в 1965 году ему присудили пенсию (по некоторым сведениям, повышенную, так как здоровье его было подорвано очень сильно). Старость писателя была омрачена многими личными драмами, ухудшением физического состояния, болезненными моментами социального плана. Достаточно сказать, что умер он в доме престарелых. Варлам Шаламов всю жизнь нёс мученический крест. Варлам Тихонович писал много, но его работы с трудом пробивались в печать. Журналы "Знамя" и "Москва" опубликовали некоторые стихи из "Колымских тетрадей". В начале 1960-х вышли сборники стихов "Огниво" и "Шелест листьев", снискавшие похвалы в литературных журналах. Но вот выстраданные "Колымские рассказы", в те же годы направленные в редакцию "Нового мира" и в издательство "Советский писатель", не были опубликованы ни там, ни там. Единственный из колымских рассказов, легально опубликованный в советской печати при жизни Шаламова, был крохотный "Стланик". Его напечатал в журнале "Сельская молодёжь" в 1965 году товарищ автора Федот Сучков (его же усилиями на могиле Шаламова будет в дальнейшем установлен памятник в виде стелы с лицом, выламывающимся из черной глыбы). Да и то из текста было убрано все, напоминавшее о лагере… Иными словами, лагерной прозе Шаламова вырисовывался один путь – за рубеж. В 1966 году американский славист Кларенс Браун через Надежду Мандельштам вывез рассказы Шаламова за рубеж. Исследователи творчества писателя считают, что передал рукописи Варлам Тихонович осознанно, понимая, что на родине им пути не будет, но вот влиять на их публикации за рубежом не мог, а ему было принципиально, чтобы рассказы выходили в определенной последовательности и в определенной редакции. То и другое, разумеется, нарушалось, умышленно или случайно. Особенную ярость вызвала у Шаламова публикация его произведений в немецком эмигрантском журнале "Посев", о чем речь впереди. Могила В. Шаламова на Кунцевском кладбище. Фото: Википедия/ Bogdanov-62 - собственное фото. К этому же времени, началу 1960-х, относится и зарождение вошедшей в легенды полемики Варлама Шаламова с Александром Солженицыным . Все началось с публикации повести Солженицына "Один день Ивана Денисовича" в ноябре 1962 года в "Новом мире". После выхода повести Шаламов завел переписку с её автором, поначалу невинную. Он сделал Солженицыну много комплиментов, но и не умолчал о многочисленных неточностях и деталях, говорящих о "лёгкости" лагеря, в котором происходит действие истории. В сентябре 1963 года Солженицын пригласил Шаламова к себе в Солотчу (поселок под Рязанью, где в то время жил). Предполагалось соавторство в работе над "Архипелагом ГУЛАГ". Именно здесь два лагерника и "не сошлись характерами". Шаламов счел Солженицына не товарищем по несчастью, а "дельцом", стремящимся любой ценой достигнуть успеха на Западе. Варлам Тихонович уповал на признание соотечественниками… Многие в литературных кругах считали, что его этические принципы были наивными и архаичными для середины ХХ века. "Полемика" титанов привела к тому, что Шаламов через третьих лиц передал Солженицыну запрет каким угодно образом использовать его имя и его материалы. Забегая вперед: "Колымские рассказы" стали открыто выходить в СССР с 1989 года. Первые крупные издания наследия Шаламова состоялись в начале 1990-х годов. Что же касается журнала "Посев", то Варлам Шаламов "отблагодарил" его следующим открытым письмом, опубликованным 23 февраля 1972 года в "Литературной газете" (тоже вскоре можно отмечать своеобразный юбилей): "Мне стало известно, что издающийся в Западной Германии антисоветский журнальчик на русском языке "Посев", а также антисоветский эмигрантский "Новый журнал" в Нью-Йорке решили воспользоваться моим честным именем советского писателя и советского гражданина и публикуют в своих клеветнических изданиях мои "Колымские рассказы". Считаю необходимым заявить, что я никогда не вступал в сотрудничество с антисоветским журналом "Посев" или "Новым журналом", а также и с другими зарубежными изданиями, ведущими постыдную антисоветскую деятельность. Никаких рукописей я им не предоставлял, ни в какие контакты не вступал и, разумеется, вступать не собираюсь. Я — честный советский писатель". Фото: maysuryan.livejournal.com. В письме было еще много строк такого же тона. Сам Шаламов объяснял резкость своей реакции тем, что она адекватна непорядочности поступка зарубежных журналов. Публикация этого документа обозначила окончательный нравственный разрыв между Шаламовым и Солженицыным. Якобы, прочитав его, Александр Исаевич заявил: "Варлам Шаламов умер". Шаламов ответил в том смысле, что Солженицын и стал орудием холодной войны, которая может убить его как писателя. В те годы многие оппозиционеры объясняли поступок Шаламова давлением на него. Даже возникали предположения, что письмо написал не он – их опровергал сам же Шаламов, уверяя, что все, от первого до последнего слова и подписи, создано его рукой. Такую запись он сделал в своем дневнике. Сегодня звучат версии о том, что Варлам Тихонович решил поступить дальновидно и продемонстрировать лояльность власти. Но, может быть, все было проще? "Левый" по своим взглядам смолоду, Варлам Шаламов всегда был на стороне революции – как ее понимал. Таким вот беззаветным идеалистом-революционером он остался, пройдя все круги колымского ада. Наверное, в этом было что-то от служения, как его видели святые старцы, в том числе Варлам Хутынский, чье имя носил несчастный писатель. Шаламов не мог поднять руку на свою страну, что бы она с ним лично ни сотворила. Он говорил так: Я забыл погоду детства, Теплый ветер, мягкий снег. На земле, пожалуй, средства Возвратить мне детство нет. И осталось так немного В бедной памяти моей — Васильковые дороги В красном солнце детских дней, Запах ягоды-кислицы, Можжевеловых кустов И душистых, как больница, Подсыхающих цветов. Это все ношу с собою И в любой люблю стране. Этим сердце успокою, Если горько будет мне. "Любая страна" – здесь, конечно же, не зарубежье, а "чудная планета" Колыма… Солженицын смог отречься от советской страны. Возможно, Шаламову это напомнило его старших братьев и сестер, порвавших с отцом… Прийти к консенсусу этим двоим было не суждено. Очень символично, что сын священника Варлам Шаламов всю жизнь прожил неверующим, накануне смерти запрещал себя хоронить по христианскому обряду (но его все же отпели в храме, так решили друзья). При этом его позиция принятия собственной судьбы и служения идее близка к христианскому смирению. Солженицын же, взрослевший в религиозной среде и вернувшийся к (несколько демонстративной) духовности в пору своей активной пропагандистской деятельности, напротив, отрицал саму возможность понятия и всепрощения. Остается сказать лишь сакраментальное: история их рассудит. Пока еще время для объективного "соломонова суда", видно, не наступило…