«Кому она нужна, эта ***** (специальная операция)?» Мать саратовского погибшего солдата получила похоронку в день рождения сына

Продолжение темы:После выхода этого материала минобороны РФ впервые рассказало о количестве погибших за семь дней специальной операции - 498 военнослужащих. В ведомстве заявили, что «ни военнослужащие срочной службы, ни курсанты учебных заведений минобороны России в специальной операции не участвуют».

Не дожил до 22-х

23 февраля Максим Ханыгин в последний раз позвонил домой. Сказал матери, что они едут на учения, поэтому телефон у него заберут, и какое-то время связи не будет. Обещал, что позвонит, как только связь появится.

– Я думала, на день рождения-то он позвонит, – плачет Людмила Ханыгина. – У него 25 февраля день рождения. Только в этот день, часа в два дня, мне позвонил наш военком. Сказал: «Ваш сын погиб при боевых действиях 24 числа». А похоронку прислал по вотсапу. И никто ничего больше не объясняет.

Первым делом Людмила позвонила в Белгород, в часть, где служил Максим. Спросила у дежурного «Где мой ребенок?». Ей ответили, что он на учениях. «А похоронка тогда почему мне пришла?» – «Какая похоронка? У нас таких сведений нет».

С 25 февраля мать пытается добиться от командования, где тело Максима и когда его привезут домой. Но упирается в глухую стену. Семья обращалась не только в часть. Они пытались отыскать погибшего через военкомат, прокуратуру Белгорода, прокуратуру Саратовской области, звонили даже в ФСБ. Везде отвечают одинаково: у нас информации нет.

Комитет солдатских матерей тоже женщине помочь ничем не может.

Первого марта к семье приезжали представители Татищевского военкомата и заверили мать, что сделают всё возможное, чтобы вернуть тело парня родным. Но их возможности также невелики.

Два раза автомат держал

Дом Ханыгиных в Озёрном самый большой в деревне. Добротный, основательный. Для большой семьи. Строили сами: муж каждую зиму ездил на Север, на заработки. Помогали трое Людмилиных сыновей: Максим, Стас и Федя. Цемент месили, блоки клали, крышу крыли – всё сами. Максим со своей невестой Дашей вместе выбирали в их новую комнату обои, клеили вместе. Думали, Даша окончит институт, Максим вернётся из армии. Сыграют свадьбу. Дети пойдут. Дом-то строился для детей.

Людмиле еще нет сорока. Максима она родила рано. Вспоминает, какой он был хорошенький. Всегда улыбчивый, общительный. Как он рос, как в школе учился. Как на вручении аттестатов именно Максиму Ханыгину громче всех хлопали учителя, родители, одноклассники.

– Никакой работы не боялся, – говорит бабушка Максима, Наталья. – Они дом стали строить, когда ему 14 было. И он помогал. И на хозяйстве помогал. Всей деревне технику чинил: кому мотоцикл, кому скутер, кому машину восстанавливал. Вечно во дворе тут кильдим был. Я всё гоняла этот караван-сарай, а он только смеялся в ответ.

После школы Максим поступил в колледж в соседнем Октябрьском городке. Выучился на механика. Каждые выходные ездил домой: доберется по трассе до поворота на деревню, и от поворота пешком идёт 36 километров. Автобусного сообщения с деревней нет. Только по железной дороге.

После колледжа работал: ездил вахтой в Москву работать охранником, какое-то время штукатурил квартиры в Саратове. По словам бабушки, внук никакой работы не боялся.

– Кому яму выкопать, кому крышу помочь перекрыть, кому двор обкосить – моим триммером! – сквозь слёзы немного сердится бабушка. – Всё сделает, всегда найдёт, где заработать.

В армию его провожали в конце октября. На проводах было весело и многолюдно. Пришли все друзья, приехала из Саратова девушка Максима Даша. Он всё время улыбался и говорил матери: «Не переживай, мам! Я отслужу и вернусь!».

У Людмилы не было повода беспокоиться. Её средний сын Станислав уже отслужил – призвался сразу после совершеннолетия. Их сначала увезли в Хабаровск. А после присяги забрали на Сахалин. Стас звонил матери каждый день: «Не беспокойся, кормят хорошо, носятся с нами, как с детьми, чуть ли не шарфы подвязывают!». Через полгода службы среднему предложили подписать контракт. О чем он тут же сообщил матери по телефону. И подписывать контракт не стал: слишком бы далеко от дома он оказался.

– Вот и Максим никакой контракт не подписывал, – уверена мать. – Ему даже не предлагали. Иначе бы он сказал. Он, наоборот, говорил, что в полку у него все контрактники, и только четыре срочника. Я даже предположить не могла, что срочника туда пошлют. Как его туда послали? Он автомат два раза держал, когда фотографировался. Только в караул ходил, и снег чистил в этой армии. А на войну первого послали. Доверили.

Младшему сыну Людмилы, Фёдору, исполнилось 18 лет в октябре, через два дня после того, как Максим ушёл по призыву. Фёдор, как и старшие братья, мечтал отслужить. Ждал повестки. Думал уйти в армию этой весной. Сейчас он почти не может разговаривать – его душат слёзы. Голос тихий. В руках напряжённо сжимает телефон.

– Если повестка придёт, конечно, пойду служить, – говорит он тихо, но уверенно.

– Если они и Феде повестку принесут, я их вилами заколю! Не пущу! Не отдам сына! Чтобы они и его ещё убили? – срывается Людмила.

Несостоявшиеся похороны

Похоронок в Озёрном не получали с самой Великой Отечественной. Что делать, когда хоронить, кого хоронить – семья не знает. Новость о том, что Максим погиб, быстро разлетелась по деревне. В магазинах стали спрашивать: чем помочь. Переводят деньги родственникам на карту. На следующий день после страшного известия, к матери Максима пришёл председатель колхоза (СПК «Озёрное»), где Людмила работает заведующей молочной фермой, дал денег, сказал – пойдем, выберем место на кладбище. Крест купил.

– Все спрашивают – когда хоронить? – рассказывает бабушка Наталья. – Соседи спрашивают: когда? «Ритуал» спрашивает: когда? А мы им – «мы не знаем. У нас мальчика на Донбассе убило». Тогда нам оформили всё без вопросов.

На деревенском кладбище, под большой берёзой, между двух оград вырыта глубокая яма. В эту могилу ляжет Максим Ханыгин, рядовой мотострелковой части. Когда его привезут домой. Сейчас могила закрыта полиэтиленом, чтобы земля не раскисала и не расползалась: весна, оттепель, всё тает.

Крест и венки стоят в гараже, закиданные разным барахлом.

– Я закидала, – признаётся бабушка. – А то Люда увидит и кричит. Мы и пироги заказали и со священником договорились. Только хоронить некого. Шесть дней так живём. Скоро в психушку увезут.

Держат оборону

Почти неделю семья живёт в полном неведении: где тело Максима? Вернут ли его домой? И когда? Людмила, когда немного успокаивается, говорит, что ей кажется, что её Максим ходит по двору. Что всё это дурной сон. Она проснётся – а он дома, живой, улыбается и мотает головой.

– Мы ведь чудом узнали, что Максим погиб, – утверждает бабушка. – Ведь его смерть так официально никто и не признал. Держат оборону до последнего. Нам и военком сказал – впопыхах эту бумагу вам прислали. Министерство обороны потери не признаёт. Какие-то губернаторы признали, что среди парней из регионов есть погибшие. А наш-то, Радаев, до последнего будет молчать. И Володин этот. А теперь Конашенков (официальный представитель Минобороны РФ Игорь Конашенков – А.М.) говорит, что на Донбассе воюют только кадровые офицеры. Врут.

– За что, за что мой сын погиб? – спрашивает Людмила. – За что ребёнка туда послали? Что он кому плохого сделал? Столько дней никто ничего не говорит. Убили и всё.

Зачем? Кому она нужна, эта война? Никому.

Официальные новости

Впервые о потерях России во время спецоперации в Украине министерство обороны сообщило 27 февраля. Игорь Конашенков не стал приводить цифры погибших и раненых, однако заметил, что они «многократно меньше уничтоженных националистов и потерь среди военнослужащих украинских вооруженных сил». Тогда же он признал и то, что в Украине есть российские военнопленные.

Главы ряда российских регионов еще вчера сообщили, что среди военнослужащих из их республик и областей есть потери. Среди них губернаторы Краснодарского края, Астраханской, Курской, Брянской, Пензенской и Ульяновской областей, главы Дагестана, Калмыкии и Чечни.