«Каждая хозяйка превратилась в верблюдицу». Какой была Москва знаменитого детского писателя?
Ровно 140 лет назад, 31 марта, родился Корней Чуковский. Его знала вся советская страна. Он был детским писателем, публицистом, переводчиком, литературоведом, автором всеми любимых стихов про Мойдодыра, Айболита и Тараканище. Без малого тридцать лет Корней Иванович прожил на своей даче в подмосковном Переделкине, лишь изредка по делам наведываясь в столицу. «Мослента» вспомнила любимые московские адреса Чуковского и то, что связывало с ними знаменитого литератора.
Мальчик с Моховой улицы
До конца 30-х годов Чуковский жил в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург). Писателя пригласил в Москву заведующий Детским издательством ЦК ВЛКСМ Григорий Цыпин и обещал предоставить квартиру. Однако не успел. Судьба его была печальной: арест, тюрьма, расстрел.
И все же переезд в Москву состоялся — Чуковскому выделили дачу в Переделкине, а квартиру в Ленинграде поменяли на московскую, на улице Горького (ныне Тверская) в доме №6, построенному по проекту архитектора Аркадия Мордвинова. Чтобы возвести эту махину, занявшую почти целый квартал, пришлось отодвинуть здание старинного Савво-Сторожевского монастыря вглубь двора.
Дел у Чуковского всегда было по горло, у него не было времени разгуливать по Москве. Однажды, однако, пришлось. Он получил письмо от мальчика Сережи, который прислал рисунок к его сказке «Бибигон». Ребенок сообщил, что живет на Моховой — тогда там были жилые дома — в квартире №5, но номер дома не упомянул. Чуковскому вздумалось найти этого мальчика. Они с писателем Валентином Берестовым отправились на поиски. Но безуспешно. Наверное, доверчивого писателя кто-то разыграл...
Выстрелы и взрывы
На протяжении многих десятилетий Чуковский вел дневник. В нем отражалась литературная жизнь его и коллег, бытовые зарисовки, наблюдения. В дневнике есть и черты Москвы. Вот запись от 5 декабря 1931 года: «День солнечный, морозный, с серебряными дымами, с голубизною неба. Трамвай № 10 повез меня не на Каменный мост, а на Замоскворецкий, так как поблизости взрывают храм Христа Спасителя. Выпалила пушка — три раза — и через пять минут, не раньше, взлетел сизый — прекрасный на солнце дым. Красноносые (от холода) мальчишки сидят на заборах и на кучах земли, запорошенных снегом, и разговоры:
— Вон оттуда зеленое: это сигнал.
— Уже два сигнала.
— Голуби! голуби!
— Это почтовые.
— Второй выстрел. У, здоровый был!
— Уже два выстрела было!
— Три.
Жуют хлеб — на морозе.
— Больше не будут.
— Врешь, будут.
И новый взрыв — и дым — и средняя башня становится совсем кургузой.
Баба глядит и плачет. Я подошел по другому берегу Москва-реки — и когда подошел почти к самому Каменному мосту — нельзя, патруль.
— Куда? Не видишь, церковь ломают! — Я обратно…»
Другая запись — от 4 марта 1932 года: «Вчера ездил в «Лит. газ.» за деньгами трамваем «А». И смотрел из окна на Москву. И на протяжении всех тех километров, которые сделал трамвай, я видел одно: 95 проц. всех проходящих женщин нагружены какою-ниб. тяжестью: жестянками от керосина, кошелками, мешками. И чем старше женщина, тем тяжелее ее груз. Только молодые попадаются порою с пустыми руками. Но их мало. Так плохо организована добыча провизии, что каждая хозяйка превратилась в верблюдицу…»
Чуковский писал, что спину его пальто измазали рыбой, издававшей противный запах. Он видел, как в трамвае у женщины из размокшей бумаги посыпались на пол соленые огурцы, а из другого кулька вылетели бисквиты. Она, бедная, кинулась их спасать, но остервенелые пассажиры их затоптали.
Соседи и друзья
С годами Чуковский стал все чаще бывать в Переделкине. Потом и вовсе там обосновался. В его московской квартире жили Лидия Корнеевна Чуковская и ее дочь Елена Цезаревна. Они тоже были литераторами, и довольно известными.
В поселке Корнею Ивановичу было спокойно, уютно. И людей было мало, в основном свой брат писатель. Напротив Чуковского жил поэт Илья Сельвинский, слева — другой стихотворец, Степан Щипачев, справа — писатель Валентин Катаев.
Катаев был очень остроумный. Это он сподвиг своего брата Евгения Петрова (Катаева) и Илью Ильфа на создание знаменитого романа «Двенадцать стульев». Однажды внук Чуковского Женя вечерней порой по обыкновению катал своего резвого деда на мотороллере. Навстречу им шел Катаев. Корней Иванович вопрошающе крикнул: «Прогулка перед сном?» Катаев среагировал моментально, воскликнув: «Пред вечным сном!»...
Недалеко от Чуковского жили другие литературные знаменитости: Роберт Рождественский, Мариэтта Шагинян, Леонид Леонов. Поэтому улицу Серафимовича прозвали Аллеей классиков. В быту они выглядели просто, возились в саду, пилили или рубили дрова, ходили в магазин. «Инженеров человеческих душ» запросто можно было увидеть в очереди за колбасой или водкой.
Порой хозяева переделкинских дач в одиночестве сидели на скамейке и думали. А потом шли домой, стучать на машинке.
Когда один знаменитый писатель встречался с другим, оба церемонно раскланивались. Иногда перебрасывались словами и шли дальше, вздыхая свежий переделкинский воздух, набираясь творческих сил.
Писатели и собаки
Чуковский тоже любил гулять — иногда один, порой в компании. Писатель Александр Раскин вспоминал: «Чуковского тут каждая собака знала. Но я никогда еще не слышал, чтобы про человека говорили, что он, мол, тут каждую собаку знает. Между тем после одной нашей совместной прогулки по Переделкину я убедился, что это можно с полной уверенностью сказать о Корнее Ивановиче…»
Он говорил, что собаки в Переделкине особые — напоминают своих хозяев. И приводил в пример известного поэта, человека порядочного, скромного и доброжелательного. И пес у него тихий, смотрит на людей спокойно, без всякой свирепости.
Чуковский приводил и другой пример: у человека бездарного, по сути литературного проходимца, были две собаки. Его новую книгу справедливо раскритиковали, и он несколько притих. А раньше готов был облаять каждого. Совсем как его собаки, которые бесятся от злости.
Известный драматург рассказывал Чуковскому, что его пес воет в трех случаях: когда хозяин садится за новую пьесу, когда ее завершает и перед тем, как ее прочитает строгий рецензент...
Рассказывая это, Чуковский был абсолютно серьезен. Он любил и понимал не только детей, но и собак. У него была сказка «Собачье царство». А на ковре в одной из комнат висел игрушечный крокодил…
Чуковский не только писал для детей, но и принимал их у себя. На лесной поляне разгорался костер, вокруг него затевались шумные ребячьи игры. Но с годами «карнавалы» становились все реже.
Писатель был уже немолод и жадно, как в молодости, хотел трудиться…
Чуковский не только много работал, но и много читал. Многолетний секретарь Чуковского Клара Лозовская вспоминала, что он любил детективы: «Среди героев выискивал самого безукоризненного, убеждал меня, что именно он и будет убийцей, и почти никогда не ошибался. Чуковский даже собирался написать статью о детективных романах и выписывал в особую тетрадь наиболее удачные места и способы разнообразных убийств, изобретенные романистами…»
Чуковскому было уже далеко за восемьдесят, он был худой, костистый, морщинистый, но глаза оставались ясными, не замутненными старостью. «Когда я беру в руки перо, — говорил Корней Иванович. — меня не оставляет иллюзия, что я еще молодой и мне недавно исполнилось двадцать».
Но он все чаще с грустью посматривал на свой портрет, написанный в Куоккале его добрым знакомым Ильей Ефимовичем Репиным. На полотне Чуковский молодой, полный сил и надежд. В волосах нет ни намека на седину, впереди — целая жизнь…