Курянин Леонид Акатов о ярких впечатлениях из военного детства

Об авторе Леонид Ильич Акатов – курский учёный, профессор КГУ. Родился в 1937 году. Встретил войну четырёхлетним мальчиком. Пережил гитлеровскую оккупацию, смерть брата и других родственников. Познал, что такое голод, разруха послевоенных лет. В настоящее время находится на заслуженном отдыхе, живёт в Курске. «Когда освобождали Курскую область от фашистов, мне было шесть с половиной лет. Но грозные события того времени настолько образно сохранились в памяти, что я посчитал своим долгом написать о них рассказ, – как дань уважения и восхищения теми, кто защищал нашу Родину и до конца оставался верным воинской присяге». Рискованная поездка Поезд, составленный вперемежку с товарными и пассажирскими вагонами, качаясь из стороны в сторону и издавая громкие звуки на рельсовых стыках, медленно двигался из Белгорода в Курск. Слышно было, как натужно пыхтел паровоз, монотонно стучали колёса, из-за вагонных перегородок доносились приглушённые голоса разговаривающих людей. Вагон был переполнен пассажирами, большинство из которых, несмотря на огромные трудности, оставили насиженные места и спешили уладить на стороне неотложные дела, накопившиеся за время немецкой оккупации. В углу вагона рядом с пожилой женщиной сидел мальчик, которому на вид было не более десяти лет. Женщина была его бабушкой. Возле неё суетилась его сестрёнка – худенькая девочка лет шести, непрерывно задававшая бабушке вопросы, нежно прижимаясь к её плечу. Девочка была возбуждена. Для неё всё было новым и непонятным: и пробегающие с шумом встречные военные эшелоны, и бегущие за окном вагона телеграфные провода, и бесконечный поток людей. Мальчик казался более спокойным и сосредоточенным. На коленях перед ним лежала небольшая доска с листами бумаги, напоминающими альбом, а в руках был карандаш. Иногда мальчик отрывался от своего занятия, поднимал голову и смотрел на женщин и детей, сидящих вокруг него. Он глядел на них с широко открытыми глазами, но его худенькое тельце говорило о том, что не они его волнуют. Его взгляд устремлялся куда-то вдаль, пронизывая пространство. Мальчик был в прошлом. Последнее, что осталось у него в памяти, – взрыв и огненный смерч, сбивший его с ног, непонятная тишина и беспомощность. Он пытался позвать маму, но язык не слушался. В этом же вагоне напротив бабушки с внуком и внучкой расположились и мы: я (мне тогда шёл седьмой год) и моя мама – Мария Гавриловна. Время было непростое. Всего несколько месяцев назад в местах, где двигался поезд, шли ожесточённые бои. По обочинам железнодорожного полотна ещё зияли огромные воронки от разрывов авиационных бомб, чернели остовы сгоревших вагонов, повсюду лежали срубленные осколками снарядов деревья. Путь наш лежал из посёлка Микояновка (центр Микояновского района) в деревню Поддубновка Рыльского района. Нам предстояло поездом через Курск добраться до станции Коренево, а затем, чтобы оказаться дома, пройти ещё более 30 километров пешком. Сейчас кажется невероятным поступок моей мамы, решившейся взять меня с собой, несмотря на то что ещё бушевала война, чтобы навестить своих родных и узнать, выжили ли они в беспощадных условиях немецкой оккупации. Микояновка (ныне посёлок Октябрьский) для неё – малая родина. Здесь она появилась на свет, училась, вышла замуж, родила троих сыновей. Отец, Илья Иванович, после окончания Тамбовского строительного техникума работал заведующим строительного отдела райисполкома, мама – телефонисткой. На второй день после объявления войны отца призвали в действующую армию. И только после её окончания мы узнали, что в 1943 году он погиб при освобождении Крыма от немецко-фашистских захватчиков. После того как отец ушёл на фронт, мы оставили Микояновку и с невероятными трудностями перебрались в Рыльский район к родителям отца. К середине осени 1941 года немецкие войска оккупировали Курскую область и до конца августа 1943 года хозяйничали на её территории. Мама очень переживала разлуку со своими близкими. По ночам ей снились кошмарные сны, и она, несмотря на тяжелейшую обстановку, при появившейся возможности решилась их навестить. Моя бабушка, Варвара Васильевна, отговаривала её от рискованной поездки, тем более со мной, но не убедила. Мы уехали, а бабушка осталась дома одна. Мама волновалась о судьбе родных не напрасно. Умер её отец. Немцы расстреляли как партизана мужа старшей сестры Вари – Ивана. Он работал на железной дороге и не призывался в армию. Серьёзно заболели младшая сестра Вера и её сын Витя. Они ушли из жизни, не дождавшись окончания войны. Брат Егор во время бомбёжки станции получил осколочные ранения и долго болел. Он тоже был железнодорожником. Пробыв в Микояновке два дня и узнав нужные ей новости, мама теперь стала переживать об оставленной в одиночестве свекрови, и мы снова пустились в дорогу. Знакомство в вагоне Несмотря на то что сидящие напротив нас бабушка и её внуки оказались с нами в одном вагоне по воле случая, моей маме они показались близкими и давно знакомыми. От них невидимыми лучами исходила доброта и одновременно что-то тревожное и трагическое, и ей очень захотелось поговорить с ними по душам. Чтобы привлечь их внимание, она обратилась к внуку бабушки. Она спросила у него, как его зовут. Мальчик молчал. Через некоторое время он всё же приподнял голову, посмотрел на незнакомку и… продолжил заниматься делом, которым был увлечён. Он рисовал. Рисовал войну. – Голубушка моя, не надо ему задавать вопросы, – вмешалась в разговор его бабушка. – Он вам ничего не скажет. Он вас слышит, понимает, но голос ему не подчиняется. Проклятая война лишила его дара речи. Давайте лучше познакомимся. Ехать нам ещё долго. Поезд будет идти медленно, останавливаясь на всех полустанках. Мне кажется, что судьбы у нас схожие и нам будет о чём поговорить. – Скажи, как мне тебя называть? – обратилась необычным бархатным голосом бабушка к моей маме. – Марией меня зовут. Но для знакомых и близких я Маруся. Называйте и вы так. А это мой сын Лёня. – А меня – бабой Варей. Некоторые мои знакомые к имени ещё и отчество добавляют – Варвара Ивановна. Мне скоро семьдесят годков стукнет. Баба Варя положила натруженные руки на колени, на некоторое время замолчала, подумала о чём-то и продолжила говорить. – Если бы ты, Марусенька, знала, как мне тяжело. Когда я начинаю вспоминать о том, что стряслось с нами, ком к горлу подкатывает, хочется кричать и плакать навзрыд. Втроём мы остались. Дед мой умер ещё в начале войны. С дочерью случилась трагедия. И стала я для своих внуков в одном лице и бабушкой, и мамой. – Была у меня дочь. Валентиной её звали. Умница, не стыдилась никакой работы, в школе училась отлично. После окончания педучилища вышла замуж и вместе с мужем вернулась в свою деревню. Мужа звали Василием. Его взяли на работу в сельский совет, а Валя стала работать в местной школе учительницей начальных классов. Любили они друг друга. Я глядела на них и не могла нарадоваться. Через некоторое время у них появились детки. Сначала Ванечка. … Баба Варя повернулась к внуку и погладила его по голове. – А через четыре года родилась внучка. Оленькой её назвали. Вот она, егоза, минуты на месте не посидит. – Всё было хорошо, живи и радуйся. Да не тут-то было. Пришла страшная весть – фашисты на нас напали. На третий день после объявления войны Василий добровольцем ушёл на фронт. Провожали его, родимого, до призывного пункта пешком, чтобы побыть с ним подольше. Сколько слёз выплакали. Сначала получали от него треуголки, потом эта ниточка оборвалась. Не знаем, что с ним. Живой он или, как многие наши односельчане, нашёл пристанище в сырой земле. Думать об этом не хочется. Поезд начал замедлять ход. Приближался очередной полустанок. Тормоза зашипели, залязгали буфера, и состав с грохотом остановился. Из аннотации Александра Хроленко Специалисты утверждают, что память человека начинает полноценно функционировать в четыре-пять лет, когда в голове ребёнка полностью сформируется система языка. Так что четырёхлетка помнит не так много, только яркие впечатления: потрясение взрослых от вести о начале войны, первая бомбёжка, плач женщин, пока ещё не вдов, провожающих мужчин на фронт, нашествие оккупантов и постоянное чувство голода. Об этом рассказы Леонида Ильича. Одной беды не бывает Переждав, пока в вагоне все успокоятся, баба Варя (как будто и не было никакого перерыва) своим вкрадчивым голосом продолжила рассказ. – В народе говорят, одной беды не бывает. Наверное, это так. Она к нам пришла. За несколько дней до сражения под Прохоровкой три фашистских самолёта с чёрными крестами на фюзеляжах устроили нам настоящий ад. Пролетая почти над головами, они начали бомбить нашу деревню. Сделали несколько заходов. Бомбы попадали в дома, сараи, разнося их в щепки. Начался пожар. Многие тогда пострадали. Несколько человек было убито. А сколько раненых… – Когда самолёты пролетали над деревней, Ванечка играл на улице перед домом, а недалеко от него стояли, обсуждая свои проблемы, женщины. К ним подошла, неся на коромысле воду, и моя Валя. Никто не предполагал, что немецкие лётчики нас начнут бомбить. И вдруг! Почти одновременно три взрыва. Одна бомба взорвалась недалеко от моей доченьки. – В это время я была на огороде и сердцем своим почувствовала, что случилось неладное. Не помню, как я бежала домой. Но то, что открылось передо мной, не дай бог видеть никому. Валя была мёртвая. Она лежала вся в крови с оторванной ногой. Пострадали и женщины, стоявшие около нашего дома. – Увидев эту страшную картину, я издала пронзительный крик, зашаталась, свалилась на землю и потеряла сознание. Не знаю, сколько пробыла в таком состоянии. Когда очнулась, то увидела суетившихся надо мной соседок. Все погибшие оставались на тех же местах, но уже были накрыты белыми простынями. Раненых перевязали и отвели в свои дома. Под белым покрывалом лежала и моя Валя. – Приходила в сознание долго и мучительно. Очнувшись, я окинула взглядом стоящих вокруг меня подруг, но Вани с ними не было. Я оторопела и закричала, что было мочи: «Ваня, Ванечка, где ты?» Слёзы закрыли глаза, и я перестала видеть. – К счастью, Ваня остался живым, но получил тяжёлую контузию. Соседки, пока я была без сознания, перенесли его в квартиру и уложили в постель. Живой осталась и Оля. Во время бомбёжки она была в доме. – После случившейся трагедии Ване было очень плохо. Он не слышал и не говорил. Я ни на минуту не отходила от него. Обращаться с нашим горем тогда было некуда. Недели две, не вставая, он пролежал в постели. Потом, хотя и медленно, пошёл на поправку. Начал подниматься и потихоньку ходить. Месяца через полтора восстановился слух. Мы ожидали, что вернётся и речь. Но, к нашему несчастью, надежды не сбылись. Моя мама попыталась задать по этому случаю какой-то вопрос, но баба Варя как будто её и не слышала. – Не знаю, что бы со мной случилось, – продолжала она, – если бы не были рядом соседки. Валю мы обмыли, перенесли в дом и уложили на лавку. – Мне и сейчас хочется рыдать. Но у меня нет слёз. Я их все выплакала за те дни, которые доченька пролежала мёртвой в доме. – На второй день после её гибели выкопала на кладбище могилу, а на третий день – похоронила. Гроб достать не смогла. Завернули мы её, родимую, в белое покрывало, опустили в яму, засыпали землёй и распрощались навеки. Пусть ей земля будет пухом. «Мне нельзя умирать» – В первые дни после смерти моей доченьки мне не хотелось жить. Но возле меня постоянно крутилась Оленька. В кровати без движения лежал Ваня. И тут я сказала себе: «Мне нельзя умирать. На кого ты хочешь оставить детей? Что они будут делать без тебя? Ты должна жить!» Варвара Ивановна на минуту умолка, чтобы собраться с мыслями, а моя мама решила воспользоваться паузой и посмотреть, что же так тщательно всю дорогу рисовал Ваня. – Ванечка, можно нам посмотреть твои рисунки, – ласково обратилась к нему моя мама. Ваня не возражал. Он аккуратно собрал листы, которые были у него, и положил их перед нами. Мама подвинула рисунки поближе ко мне, и мы начали их рассматривать. Рисунки были удивительными. Ваня их тщательно прорисовал, и они походили на иллюстрации литературного произведения. Почти на каждом из них был изображён фашистский самолёт с чёрными крестами, причём подбитый или нашими самолётами с красными звёздами, или зенитной артиллерией. От одних, падающих за горизонт, тянулся длинный чёрный шлейф, другие взрывались в воздухе, третьи врезались в землю, четвёртые распадались на части, не долетая до земли. – Ты обратила внимание, что рисует Ваня? – спросила у мамы Варвара Ивановна. И, не дождавшись ответа, высказала свои сомнения: – Его рисунки меня озадачивают. Он бесконечно рисует сбитые немецкие самолёты. Я уже начала думать, а не заболел ли он после пережитого душевной болезнью. Но, к счастью, никаких отклонений в его поведении пока не замечала. Говорят, что, если дети рисуют свой страх, а затем с остервенением уничтожают такие рисунки, им становится легче. Я ему достала бумагу, карандаши, хотя это было нелегко. Если рисование идёт на пользу здоровью, пусть рисует. – Ты знаешь, Маруся, я никак не могу смириться с тем, что Ваня не может разговаривать. Сколько горя эти изверги принесли нашим людям – подумать страшно! Вот ты сейчас едешь с маленьким сыном не от хорошей жизни. Что-то тебя заставило, ведь кругом разруха. – Да, верно говорите. Побывали мы на моей родине, где когда-то жила. Это недалеко от Белгорода со стороны Харькова. Не терпелось узнать, уцелели ли мои родные. Узнала. Когда не знала, было легче. А теперь вот еду домой, в Рыльский район. – Вот-вот, – спешно продолжила свой рассказ Варвара Ивановна. – Я ведь тоже ездила в Белгород. Там живут мои младшие сёстры. Я у них старшая. Их две у меня. И цель у меня та же, что и у тебя. Дом оставила на соседей, а сама взяла внуков и помчалась, хотя было страшно. Очень хотелось узнать, как они там. – Если рассказывать об их бедах, что они пережили, нам дороги не хватит. Но во мне эта поездка пробудила надежду. Из военного госпиталя, который располагался в Курске, вернулся муж племянницы. Его Алексеем зовут. В районе Понырей он был тяжело контужен. Как и Ваня, потерял речь, да ещё осколком оторвало ногу. Нога у него теперь деревянная, а вот речь вернулась. И помог ему военный врач, который его лечил. Алексей дал мне адрес, где находится госпиталь, и фамилию врача назвал. И вот я как угорелая еду из Белгорода в Курск – не домой, нашу станцию мы давно проехали, а искать врача, который, может быть, поможет и Ване. Не знаю, повезёт или нет. Думаю, повезёт. Надежда умирает последней. До Курска оставалась одна станция. Как и на предыдущих остановках, поезд сначала замедлил ход, а потом с грохотом и лязгом остановился. В вагон начали входить пассажиры, и вместе с ними вошли двое мужчин в солдатской форме. Один – высокого роста, на костылях. На правом глазу у него была чёрная повязка, а вместо левой ноги подвёрнутая высоко брючина. За плечами висела гармонь. Другой, невысокого роста, с глубокими шрамами на лице – слепой. – Дорогие сёстры! Мы сейчас вам споём, а вы дадите нам, кто что может, на пропитание, – произнёс высокий мужчина. После такого вступления он передал костыли слепому, сел на край лавки, не торопясь снял с плеча гармонь и судорожно пробежал пальцами по её клавишам. Сейчас трудно вспомнить, что они исполняли. Все песни были жалобные: про разлуку, разбитую войной любовь, о потерянных близких. Слушая их, многие женщины плакали. – Вот гады, что сделали с людьми, – не сдержалась баба Варя. –Эти хотя искалеченные, но живые. А сколько их, наших защитников, лежат в могилах. Не сосчитать. – Вот и мой Ваня, – продолжала она, – ещё ребёнок, а уже знает, кто такие фашисты. Это – звери. Нет им пощады. Не знаю, как скоро, но в этой войне мы победим. Люди, которые так много испытали горя, не могут не победить. Курск встретил разрухой Курск нас встретил многоголосым шумом спешащих куда-то людей, в основном женщин и детей, и прохладой последних дней осени. Искорёженные строения и многочисленные воронки от авиабомб и снарядов вблизи вокзала напоминали о том, что здесь шли жесточайшие бои. Трамвайное полотно и мост через Тускарь были разрушены. На участке, где были когда-то трамвайные пути, с лопатами и тачками работали женщины. Они расчищали их от завалов. В справочном бюро нам по секрету сказали, что товарный поезд, на котором можно попытаться доехать в тамбуре до Коренево, пойдёт с третьего пути через два часа. Повезло и бабе Варе. Женщина, которая там работала, рассказала, где находится госпиталь и как до него добраться. – Мы почти у цели, – промолвила баба Варя. – Пешком ходить нам не привыкать. – Как, Оленька, одолеем дорогу до госпиталя? – спросила баба Варя у внучки. – Да, бабушка. Я умею ходить пешком, – задорно ответила Оля. Простились мы с Варварой Ивановной и её внуками как с родными. Ваня подарил мне на память один из своих рисунков, который я долго хранил, но, к сожалению, сберечь не сумел, а я ему – карандаш, которым дорожил и всегда носил с собой. – Нам, Маруся, пора, – грустно проговорила баба Варя. – Прощай! Может, когда-нибудь и свидимся. Они трижды обнялись, затем Варвара Ивановна резким движением забросила котомку за плечи, взяла за руки Олю и Ваню и они, не оглядываясь, медленно побрели туда, где их ждала неизвестность. Мы с мамой ещё долго стояли, провожая взглядом своих новых знакомых, испытавших такие мучения, но не сломившихся и не потерявших веру в будущее. А сколько ещё трудностей им уготовила судьба? Этого никто не знал. Как хотелось, чтобы у них всё получилось и они были счастливы. Удачи вам, наши дорогие друзья! Пусть она вас всегда сопровождает! Леонид Акатов