Как в 1960 году в Москве предотвратили эпидемию оспы

В канун 1960 года Москва столкнулась с угрозой эпидемии оспы — одной из самых смертоносных инфекций. Штамм натуральной оспы попал в столицу случайно. В декабре 1959 года художник Алексей Кокорекин вернулся домой из командировки в Индию. По возвращении его положили в больницу, где он умер в ночь на 30 декабря 1959 года. Причину смерти удалось выяснить лишь спустя несколько дней. Москва и область были закрыты на въезд и выезд. Были выявлены и изолированы около 10 тыс. человек, составлявших цепочки контактов. О том, как это было, рассказали RT участвовавший в ликвидации вспышки оспы вирусолог Виктор Зуев, а также внучка художника журналистка Ольга Кокорекина.

На передовой

В самом начале 1960 года младший научный сотрудник Института Мечникова Виктор Зуев оказался на передовой в борьбе со вспышкой оспы в Москве, грозившей перерасти в эпидемию.

Виктор Абрамович Зуев родился в 1929 году. Во время Великой Отечественной войны он подростком работал санитаром в санитарных поездах, ухаживал за ранеными. Как вспоминает учёный, в каждом таком поезде последний вагон был карантинным для инфекционных больных, и этот вагон тоже был заполнен ранеными. «Мы победили дважды в Великой Отечественной войне: на поле битвы и в борьбе с инфекциями», — убеждён Виктор Зуев.

В 1953 году он окончил 2-й Медицинский институт имени Сталина, где специализировался на микробиологии, и был направлен на одну из строек коммунизма — Сталинградскую ГЭС, где работал на санэпидстанции. Через год Виктор Зуев увидел в газете объявление о наборе кандидатов в аспирантуру Института Мечникова по вирусологии. Он успешно прошёл отбор и через несколько лет стал кандидатом медицинских наук и специалистом по оспе.

Доктор медицинских наук, профессор, почётный вице-президент Российской академии естественных наук, член Нью-Йоркской академии наук, главный научный сотрудник Центра эпидемиологии и микробиологии имени Гамалеи Виктор Зуев рассказал RT, как был поставлен диагноз «оспа» и что было сделано в Москве, чтобы не допустить распространения опасной инфекции.

— Что происходило в Москве в канун 1960 года? Вы были свидетелем тех событий?

— Я был не только свидетелем. Я первым приехал в Боткинскую больницу, находившуюся в тот момент в прямом смысле на казарменном положении. Никого не впускали и не выпускали. На заборах буквально висели родственники с мандаринами, больница охранялась милицией.

На машине ЗИМ главного врача мы въехали в 13-й корпус, где были собраны все заражённые натуральной оспой. А дело заключалось в том, что художник Кокорекин, который поехал в творческую командировку в Индию, по возвращении в Москву в конце декабря уже в самолёте почувствовал себя плохо.

Его поместили в палату с гриппозными больными. С этого всё и началось. Художник умирает, его вскрывают, патологоанатомы ничего не могут понять. Трудно поверить, но в Москве в ХХ веке целые сутки держался диагноз «чума под вопросом».

В это время начинают болеть его однопалатники, сотрудники Боткинской больницы. Заболела регистратор, которая его принимала. Заболел врач, который его консультировал.

— Как выглядит клиническая картина во время оспы? Почему иногда её называют чёрной?

— Оспа — это в первую очередь температура, озноб. Затем начинают появляться кожные поражения. Сначала возникают пятнышки, они превращаются в бугорок, потом — в узелок, узелок — в везикулу, то есть пузырёк, который наполняется гноем. Если пузырёк наполняется кровью, то ставится диагноз «чёрная оспа». Это редкий и, конечно, тяжелейший случай. Чёрная, потому что последняя стадия всех этих кожных преформаций — когда лопаются пузырьки и образуются корочки. А там, где была кровь, корочки становятся чёрными. И человеческое лицо и тело становятся чёрными. Ужасная картина. Именно поэтому этот вариант называется «чёрная оспа».

— В какой момент стало понятно, с какой инфекцией столкнулась Москва?

— Когда начались кожные поражения, кто-то догадался привезти к нам, в Институт Мечникова, на предметном стекле отпечаток с кожи больного врача-отоларинголога по фамилии Теркель, который осматривал Алексея Кокорекина. Я в это время был младшим научным сотрудником у профессора Маренниковой и должен был отправляться в первую в своей жизни командировку в Ленинград. Было ясное январское утро. Захожу в институт, меня встречает Маренникова и говорит: «Виктор Абрамович, ваша командировка отменяется. Сейчас к нам приедет академик Морозов. Пожалуйста, приготовьте микроскоп».

Она обратилась ко мне, потому что я занимался различными видами микроскопии: световой, темнопольной, аноптральной и даже электронной — это была моя епархия. Я знал, кто такой академик Морозов — крупнейший советский специалист по оспе и осповакцинам.

Я подготовил микроскоп и даже вскипятил чайник. Михаил Акимович приехал. Я подал ему препарат, он его обработал, положил на предметный столик микроскопа, прильнул к окулярам. Я сижу рядом, замерев.

Тельца Пашена — это частицы вируса натуральной оспы, которые открыл немецкий микробиолог Пашен. И началась настоящая битва с инфекцией.

«Над Москвой нависла грозная опасность, — говорит старик, прохаживаясь вокруг стола. — Я не устану повторять это, пока мы не сделаем всё, что в наших силах, чтобы её устранить. Считайте, что все вы на фронте! Нужна военная дисциплина, военная чёткость, военная решительность!» (из повести А. Мильчакова «В город пришла беда»).

— На этом ваша миссия не закончилась?

— На следующий день во двор Института Мечникова въезжает персональная машина главного врача Боткинской больницы: «Кто поедет брать материал от больных?» Публика замерла. А я был молодой энергичный вирусолог. Когда я ещё увижу натуральную оспу? Да никогда. Я вызвался. Сажусь в машину. Мне дают металлический чемодан, в котором всё необходимое, чтобы брать отпечатки на предметном стекле. Нужно ещё брать мазки из зева и кровь. По дороге заехали в Институт Склифосовского, где мне вместо изящных зондов с тампонами выдали деревянные палочки, обмотанные ватой.

Приехали в 13-й корпус Боткинской больницы. Я должен был войти в палату к оспенным больным. Оспа и чума относятся к первой группе особо опасных инфекций.

Причём, когда я брал отпечатки, всё было тихо-спокойно. А когда толстыми палочками лез к больным в глотку, они на меня кашляли и чихали. Провозился с ними пять с половиной часов. Привёз все материалы в лабораторию.

На следующий день мы поехали уже в паре с сотрудницей нашей лаборатории. В последующие дни я часто выезжал по звонкам из разных мест. Однажды позвонили из посольства (не могу рассказывать какого): у жены первого советника обнаружили какое-то кожное образование. Приехал, посмотрел — это оказалась ветрянка.

«Летит по улицам города автомобиль с красным крестом. За ним второй. Третий. Воют сирены. Открываются светофоры. Всюду зажигается зелёный огонь. Одна за другой проносятся машины» (из повести А. Мильчакова «В город пришла беда»).

— Как были организованы меры по борьбе с инфекцией в Москве?

— После того как министру здравоохранения была отправлена телеграмма, был создан штаб. И всё было организовано мгновенно. В первую очередь начали выявлять всех, с кем контактировал художник. В Боткинской больнице, где он находился, были больные и медицинский персонал. Кроме того, его семья. Он приехал под Новый год, были празднества. Стали выявлять контактных и контакты с контактными.

В результате около 10 тыс. человек были на изоляции и 1200 человек — на карантине. Очень быстро была организована повальная вакцинация, прививали даже умирающих. Было организовано более 3 тыс. прививочных пунктов. Работало более 8 тыс. бригад. Меньше чем за неделю в Москве и Московской области были привиты свыше 8 млн человек.

— Два года назад организованная борьба с COVID-19 была похожа на то, как это было в советское время?

— В советское время никто вас не спрашивал, будете вы вакцинироваться или нет. Повторяю: прививали даже умирающих. А с ковидом, давайте прямо называть вещи своими именами, мы оказались в хвосте прививочной активности. И это было связано с тем, что было очень много ненужных рассуждений. Я считаю, что была недостаточно организована информационная служба. Сколько можно мусолить было, что это специально созданный возбудитель, бакоружие и т. п.? Люди начинают пугаться. Когда было это оспенное дело, слово «оружие» даже не произносили. Опасная болезнь. Надо её предупредить. Предупредить можно только одним путём — прививкой. Всё. И никаких дискуссий. Мне, например, было очень обидно, что мы оказались не в первых рядах по прививочным делам.

Нулевой пациент

RT побеседовал с журналисткой Ольгой Кокорекиной — внучкой художника Алексея Кокорекина. Она рассказала, как известный в СССР мастер плакатной живописи оказался в Индии, какие небылицы до сих пор тиражируются вокруг его имени, а также какова истинная история последнего путешествия её деда.

Алексей Кокорекин был известным советским художником-графиком. В СССР в 1930-е годы его плакаты призывали к трудовым свершениям. Но особое значение приобрели его работы во время Великой Отечественной войны, когда Алексей Кокорекин создавал плакаты с яркими и эмоциональными образами. Его произведения хранятся в Государственной Третьяковской галерее, в Музее Победы и во многих других ведущих музеях страны.

В 1959 году художник отправился в Индию, в творческую командировку, которая стоила ему жизни. Более того, смертельно опасный вирус натуральной оспы, которым он заразился во время путешествия, чуть было не вызвал эпидемию в столице.

— Как Алексей Алексеевич оказался в Индии? Что это была за поездка?

— Это была поездка в Индию делегации творческой интеллигенции из СССР. Тогда был период оттепели, приоткрылся железный занавес, и начались поездки советских творческих людей по миру. До этого была поездка в Италию, самая первая, которая поразила деда в самое сердце. Он оказался в галерее Уффици, музеях Ватикана и был восхищён живописным наследием, которое там увидел.

В 1959 году, до Индии, в марте состоялась поездка в Египет. При подготовке к ней дед делал множество прививок. В том числе и прививку от оспы. Как рассказывала бабушка, он её очень плохо перенёс — несколько дней буквально ходил по стенке. Его знобило, поднялась высокая температура, мучили головные боли — тяжёлое было состояние. И поэтому, когда решался вопрос о поездке в Индию, медицинская комиссия сочла, что сделанной в начале года прививки достаточно, повторная вакцинация от оспы в течение года не нужна.

Замеры антител тогда, конечно, никто не делал. Если бы тогда существовала такая практика, возможно, стало бы понятно, есть ли антитела у деда или они уже ушли. Посчитали так, и он поехал.

— Есть повесть писателя Александра Мильчакова «В город пришла беда», по которой в 1966 году был снят телевизионный фильм. Насколько соответствует рассказанная история действительности?

— Мильчаков приходил к моей бабушке Валерии Васильевне и маме Валерии Алексеевне, беседовал с ними. Повесть была издана в литературном журнале «Москва» в 1961 году. У нас хранится подписанный им экземпляр. Мама в этой повести выведена под псевдонимом Ёлка. Она, кстати, осталась очень расстроена тем, что у Мильчакова получилось на выходе. Но претензии к нему было сложно предъявить: фамилия главного героя изменена на Колесникова.

Конечно, там много художественного вымысла, в первую очередь того, что касается семьи. В фильме фигурирует сын художника. У деда не было сына, мама — его единственный ребёнок. Автор нахватал какой-то фактуры и по-своему её раскрасил. Повесть ни в коем случае нельзя рассматривать как хроникальную.

Маму это задело, поскольку было связано с честным именем её отца. Но какого-то большого резонанса эта книга не имела. Как я понимаю, прообразом любовницы стала вторая супруга дедушки. Они развелись с моей бабушкой в 1950 году, а в 1956-м дедушка вступил в брак с Ольгой Дмитриевной. История про то, что дед скрыл от супруги свой приезд в Москву и прилетел днём раньше, не выдерживает никакой критики: надо представлять себе Советский Союз, регламентированное государство, поездку официальной делегации за границу — никаких рейсов, которые можно было утаить, просто не могло быть. Они всем коллективом уехали, всем коллективом вернулись.

О том, что автор книги врач Юрий Шапиро не был знаком с Алексеем Кокорекиным и не имел доступа к его медицинским документам, свидетельствует и тот факт, что он неверно указывает фамилию художника — Кукарекин. Складывается впечатление, что он запомнил её со слуха, а в книге пересказывает версии, услышанные во время банкета, о котором пишет в своей книге «Воспоминания о прожитой жизни»: «После того как вся эта история благополучно закончилась, был организован банкет в Гранд-отеле, где веселились все — и профессора, и клинические ординаторы. Грандиозную работу проделал КГБ по отслеживанию возможных контактов Кукарекина — тогда-то и всплыла история с его любовницей и комиссионными магазинами».

— Каким на самом деле было возвращение в Москву Алексея Кокорекина?

— Мама и вторая супруга деда Ольга Дмитриевна вместе встречали его в аэропорту. И дед в тот же день поехал домой с женой. Там же вечером он и почувствовал недомогание. На следующий день поднялась температура. И не понимая ещё, что это за болезнь, из поликлиники на дом вызвали врача, который поставил диагноз «грипп». Но состояние деда ухудшалось.

Позвонили жене знакомого художника, которая работала в инфекционном отделении Боткинской больницы. С её помощью деда туда и госпитализировали. Это была суббота, 26 декабря. Он был в ужасающем состоянии, болезнь прогрессировала со страшной силой: появилась сыпь, отекла гортань, начался отёк лёгких, он с трудом дышал. Воскресенье и понедельник шла борьба за его жизнь. В ночь на 30 декабря 1959 года он ушёл из жизни.

То, что это оспа, поняли позже, через две недели, когда начались случаи заражения. Тогда ушла записка в Минздрав и были приняты решения о закрытии города, объявлении карантина и вакцинации на производствах. Прививали всех поголовно. Выясняли цепочки всех, кто контактировал с дедом. В непосредственном общении было около 100 человек. Папа с мамой тоже были в этой группе. Им было по 20 лет. Они были однокурсниками, студентами-химиками. На тот момент они ещё не были женаты, но встречались и много времени проводили вместе. Их всех поместили в больницу на Соколиной Горе. Сначала их даже не распределяли по палатам, а разместили в каком-то помещении типа конференц-зала. Позже их уже положили в палаты.

— В интернете курсирует из одной статьи в другую история про то, что Алексей Кокорекин принял участие в похоронах брамина, умершего от оспы, и купил его ковёр. Откуда такая история? — Это плод чьей-то фантазии. Этого не могло быть. Вся группа ходила вместе. Естественно, был сопровождающий, может быть, даже не один, который контролировал перемещение и общение делегации. Никто не делал ни шагу за периметр прочерченного маршрута. Они все были вместе.

Он привёз два отреза типичных индийских тканей — Ольге Дмитриевне и маме. Мама, кстати, позже из этого отреза сшила платье и носила его в память о дедушке. Это были все его подарки. Потому что и денег у наших советских командировочных на ковры не было. Это были очень символические суммы. На них можно было приобрести только какую-то сувенирную продукцию типа этих недорогих индийских тканей, которые продавались в местном магазине.

Советник МИД РФ Андрей Вавилов с 1959 по 1963 год работал в посольстве СССР в Индии. В то время Индию часто посещали известные люди из Советского Союза, включая первого космонавта Земли Юрия Гагарина в 1961 году. Он рассказал RT, что с группой творческой интеллигенции, посетившей Индию в декабре 1959 года, в которую входил и Алексей Кокорекин, общался практикант в посольстве СССР Лев Зуенков. Он оканчивал индийское отделение МГИМО и при этом мечтал стать художником, поэтому был рад встрече с именитыми советскими живописцами. Свою мечту Лев Зуенков осуществил и стал художником: он писал картины на индийскую тематику.

— Насколько можно судить, из делегации больше никто не заболел.

— Дед там сдружился с тремя людьми. В их числе был поэт Матусовский. Совершенно точно, что из этих людей никто не заболел.

— Какое место он занимал в ряду художников-графиков, которые обращались вот к этому стилю, к плакатной живописи?

— Он, конечно, был в одном ряду с такими художниками, как Кукрыниксы: Куприяновым, Крыловым и Соколовым, как Корецкий. Они все между собой были знакомы, дружили. У бабушки сохранилось несколько натюрмортов и небольших пейзажей от Соколова, которые он ей подарил.

— Алексей Кокорекин был лауреатом Сталинских премий. За что он был удостоен их?

— Он получал их в коллективе авторов за серию военных плакатов. Первая премия была вручена в 1946 году. Вторая — в 1949-м. Сталинская премия — это аналог нынешней Государственной. Тогда всё называли в честь вождя. Кстати, несмотря на то что дед был на передовой агитационного фронта, он не был членом партии. И совершенно не стремился туда вступать. А когда с ним заговаривали на эту тему, то он как-то уходил от этого предложения словами: «Я недостоин». Хотя это не помешало ему быть членом Союза художников и заслуженным деятелем искусств РСФСР, как и лауреатом двух Сталинских премий.

— Его плакаты стали символами военного времени.

— Он чувствовал время, чувствовал настроения эпохи. Сейчас плакат, мне кажется, — ушедшая во многом история. У нас сейчас существует рекламный плакат, который призывает покупать. А плакат, который формирует умонастроения соотечественников, — такого сейчас уже нет. Это примета той эпохи.

Уже под занавес войны, когда было понятно, что дни гитлеровского режима сочтены, дед написал первомайский плакат, который был удивителен не только своим настроением, образным рядом, но и резким расхождением с тем, как Первомай отражался в образах других художников.

Он назывался «Первомайский привет героям фронта и тыла!». На нём не было ни героев фронта, ни тружеников тыла. Это был яблоневый цвет, а посередине, как в окошке из этих яблоневых ветвей, — красное знамя и 1 Мая.

Худсовет отвергал эту идею деда больше десяти раз. С их точки зрения, нужно было прославить ратный подвиг и мужество людей, которые днями и ночами работали в тылу. Но дед считал, что яблоневый цвет — это отражение чаяний народа о возвращении к мирной жизни. Ему хотелось передать весну в душах людей. И он отстоял свою идею. Плакат был утверждён, и 1 мая 1945 года он увидел свет.

И яблоневый цвет Алексея Кокорекина стал символом Первомая на долгие годы в СССР. Единственный в семье, кто продолжил традицию и стал художником, — мой брат Алексей Кокорекин, полный тёзка дедушки, названный в его честь.