Марьяна Спивак: «Никакие роли не стоят детских слез»

Об истории любви с мужем, сыне и попытках сохранить баланс: семья и работа — в интервью

Представительница актерской династии Марьяна Спивак всегда старалась держать планку, «не опозорить фамилию». Достойных работ у нее много, но порой трудно сохранить баланс: семья и работа. О том, как ей это удается и каких ошибок она старается избежать в воспитании сына, — в интервью журнала «Атмосфера». — Марьяна, карьера ваша развивается, столько всего интересного вышло и еще будет. Вы ощущаете эту волну успеха? — Объективно работы прибавилось (улыбается), и очень мало выходных было за эти три года. Но у актеров всегда так: то густо, то пусто. Пример моих родителей тому подтверждение. В свое время они были очень востребованы, но потом случились девяностые — и кино почти перестали снимать. Я понимаю, что Фортуна переменчива, поэтому у меня всегда есть страх что-­то упустить. Бывает, берусь сразу за несколько проектов, понимая при этом, что съемки идут параллельно и мне придется тяжело. Прошлый год я переработала, довела себя до эмоционального и физического истощения. Перелеты между городами, сон в машине и отсутствие выходных меня вымотали, я поняла, что надо оставить себя немного и для сына, для семьи. — Первые шаги в профессии вы делали осторожно, были мысли о том, чтобы «не опозорить фамилию». А сейчас появилось ощущение, что не то что переплюнули знаменитых родственников, но вышли на достойный уровень? — Не переплюнула точно. Но я все так же стараюсь держать планку, не опозорить, не подвести. Тщательно фильтрую проекты и участвую только в том, что, на мой взгляд, может быть интересно. — А у вас есть некоторое суеверие, что можно спугнуть удачу? — Да, и уже несколько раз такое случалось. Кажется, все было на мази: прошла кастинг, утвердили на роль, прислали график съемок — и только я об этом рассказываю, что-­то происходит. Проект заморозили, режиссер поменялся или вовсе началась пандемия. Поэтому о еще не состоявшихся проектах я не говорю. О том, что я снималась в «Нелюбви» у Звягинцева, в профессиональной тусовке узнали только тогда, когда появились первые фото с фестиваля в Каннах. Я поделилась лишь с близкими. И потом никогда не знаешь до премьеры, насколько удачным окажется фильм. — На сегодняшний день самый яркий триумф — все-таки «Нелюбовь»? — Это так странно звучит «триумф», но да, думаю, эта картина навсегда останется самой значимой для меня. Спасибо Андрею Петровичу, дай бог ему здоровья, может, когда-нибудь еще поработаем вместе. — А «Эпидемия»? Сериал купил Netflix, что говорит о высоком уровне. — Да, безусловно. Если меня спросить, какие свои фильмы я считаю главными, то это «Нелюбовь», «Эпидемия» и «Шифр». Они сняты в совершенно разных жанрах, рассчитаны на разную аудиторию. «Шифр» с удовольствием смотрят и мои родители, и мой маленький сын — это кино не для тех, кто любит авантюры и новомодные технические изобретения. В основном меня узнают по этим трем проектам. Остальные не так сильно прозвучали. Хотя многое еще не вышло на экраны. — Осенью ожидается премьера «Мать моего сына». — Да, я уже видела постеры. Это как раз прошлой весной мы снимали картину параллельно с «Эпидемией», я летала туда-­обратно, у меня было около восемнадцати перелетов за месяц. Но работать было интересно, это психологический триллер. — Часто вам попадается эта тема: мать и ребенок, взаимоотношения с родителями. — Возраст, наверное, такой. (Смеется.) — А может, что-­то надо проработать? Недаром же в нашу жизнь приходят определенные события, люди и, наверное, роли. — Мне кажется, я все карму «Нелюбви» отрабатываю. (Смеется.) У нас же любят навесить на актера определенное амплуа. И на пробах я часто пересекаюсь с одними и теми же людьми. Я уже в космос посылала сигналы, что хочу в какой-нибудь комедии сыграть, я веселый человек, в конце концов, мне надоели драмы. (Улыбается.) Сигналы, видимо, были приняты, начали предлагать сценарии, но иногда они были настолько комедийные, что к такому я оказалась не готова. Но сейчас идут съемки третьего сезона «Жуков» — и я с удовольствием в это включилась, я фанат первых двух сезонов — и на пробы побежала сломя голову. — У вас самой остались какие-­то детские травмы, обиды? Наверное, тоже внимания родителей не хватало? — У всех есть детские обиды. А насчет внимания — нет, я не была брошенным актерским ребенком. Как раз на мое детство пришелся период безработицы девяностых. Мама в основном была дома, занималась дубляжом, переводила фильмы. Мои родители разведены, но папа всегда очень активно участвовал в моей жизни. Может, как раз из-­за того, что я залюбленный ребенок, мне хочется, чтобы все так относились к своим детям. Мне очень больно наблюдать какие-­то скандалы в общественных местах, когда родители унижают малышей, пренебрегают их мнением. Для меня подобные неблагополучные истории в кино — способ показать, как делать не надо, а не отражение меня. — Но я вспоминаю трогательную историю о том, как вы проснулись посреди ночи, услышав голос мамы, которая вернулась из командировки. Они тихо шептались на кухне с бабушкой, а вы боялись поверить, что это действительно она вернулась… — Да, это она приехала из Болгарии, куда уезжала на полгода в командировку. Были такие моменты, конечно, я очень скучала по ней. И у меня сейчас в жизни так же. Уезжаю на съемки, оставляю ребенка. Прошлым летом мы практически не виделись, он был с моей мамой в деревне. Я пользовалась каждым моментом, когда моталась с «Эпидемии» на «Шифр» из Карелии в Питер и специально строила маршрут так, чтобы заехать к нему и хоть час-­два вместе побыть. Я угасаю, если долго его не вижу, он моя батарейка. Приезжала, обнимала его, он меня спрашивал: «Мама, сколько у тебя времени? Полчаса… давай поиграем! Нет, давай ты поешь, ты же голодная… Нет, пойдем искупаемся, я покажу тебе, как я научился нырять…» И все, уже пора ехать. Сердце кровью обливается, когда ребенок бежит за машиной и кричит: «Мама, не уезжай!». После этого я решила, что в таком рабочем графике больше существовать не буду. Никакие роли не стоят детских слез и разлуки с сыном. Даже если он в обществе любимых людей в прекрасном месте, где чистое озеро и лес с ягодами и грибами. — Его бабушка похожа на вашу? — Ну моя мама, конечно, не Жанетик (народная артистка Жанна Прохоренко. — Прим. авт.), у нее другой характер. Она помягче в чем-­то, наверное. Хотя мы все похожи. И порой узнаешь в себе родителей. Иногда это нравится, а иногда и нет. После своего рабочего кинозабега я думала, что зимой наконец-­то устрою каникулы, мы переедем в новый дом, который купили еще год назад. Это всегда было моей мечтой — жить в своем доме за городом, и мы все откладывали переезд из-­за того, что не было времени. И вот только я закончила все начатые проекты, позвонили из театра и сказали, что надо выпускать спектакль. Девять лет Юрий Бутусов ничего не ставил в «Сатириконе», мы очень его ждали, я переживала, что из-­за съемок не смогу участвовать, и тут все сложилось! Выпустили спектакль «Р» по «Ревизору», но текст авторский. И написан он по нашим воспоминаниям, разговорам на репетициях — каждый вспоминал какие-­то свои детские болячки, связанные с родителями. Я сама придумала свои монологи, и один из них — собрание всех заштампованных фраз, которые родители говорят детям. И однажды сама поймала себя на том, что отвечаю сыну одной из этих фраз. «Я тебя насквозь вижу!» — заявляю я ему словами из своего же монолога, и это было отрезвляюще, как холодный душ. Тут же остановилась, обняла и просила прощения. Я стараюсь учиться на ошибках — и своих, и родительских. — Вы чувствуете, что между вами есть доверие? Он не боится поделиться с вами чем-­то плохим, страшным? — Нет, по крайней мере, пока, в его семь лет, у нас полное доверие. Мы его не ругаем. У нас всегда долгие разговоры перед сном о мире, его мироощущении. Он выдает такие глубокие мысли, что удивляюсь, откуда это все берется? Были страхи, которые мы вместе прорабатывали, сейчас все хорошо. — А школа пугала его? — Нет, а что ее пугаться? Это меня школа пугала. Как «мать года» я пришла устраивать Гришу в последний момент, а оказалось, об этом надо было подумать еще год назад и ходить на дошкольную подготовку, а теперь мест нет. Я говорю: а зачем нам подготовка, если ребенок уже и читать, и считать умеет? В итоге нашла альтернативу — школу, которая работает по системе Монтессори, и пока очень довольна. Месяц у ребят была адаптация, Грише все понравилось, он активный, веселый, нашел друзей. У него еще прическа нестандартная — длинные волосы, что было камнем преткновения в детском саду. Воспитатели твердили: «Подстригите ребенка!». Я его просила: давай хоть челку отрежем. «Нет, это моя индивидуальность!». Мы не из тех родителей, кто выдвигает кучу запретов: это носи, это нет, с тем не дружи. Это его выбор. Однажды меня спросила его одногруппница в детском саду: «А почему у Гриши волосы длинные? Он же мальчик». Я спрашиваю: «А почему у твоей мамы короткие? Это же просто стрижка». Пришла забирать документы, а воспитательница говорит, что теперь все мальчики отказываются стричься, хотят быть как Гриша. (Смеется.) — Но все равно, наверное, есть какая-­то красная черта, которую нельзя переступать. — Красная черта — это все семь грехов. Но то, что касается внешнего вида, вкусовых или музыкальных предпочтений, почему я должна ему что-­то навязывать? Человек рождается со своим набором качеств, потом к этому добавляется что-­то от родителей, их воспитания, круга общения. Мы разъясняем, что хорошо, а что плохо, но у него есть свои четкие границы, он их чувствует. Пока мы ни с чем страшным не сталкивались. Если говорить о трансгендерной свободе, не думаю, что должна по этому поводу беспокоиться, Гриша абсолютно нормальный пацан. — Вы хотели его в музыкальную школу отдать — получилось? — Как таковой музыкальной школы в его жизни не случилось, но у нас дома есть электронные барабаны, на которых он любит играть. Грише нравится рисовать, лепить из пластилина, собирать «Лего». Когда мы сидели дома на карантине, он с удовольствием этим занимался, собирал сложные конструкции, прямо в инженерную родню пошел. — Вы его брали на съемки «Эпидемии», он даже был задействован в эпизоде… — Да, только его вырезали, к сожалению. Возможно, в полной телеверсии мелькнет где-­то. Для меня это была возможность побыть с сыном. Антон тогда тоже активно снимался в «Юзззе». Прекрас-ная работа, горжусь мужем. (Улыбается.) У него сейчас тоже взлет. И моя мама приехала ко мне с Гришей на съемки. — И как ему процесс — понравился? — В принципе, да. Но он немного стесняется новых людей, ему надо привыкнуть. Я тоже не люблю притягивать к себе внимание. У многих артистов это в крови — быть королем вечеринки, а я нет, лучше где-­то сбоку постою. Я за сына больше переживала — смена затянулась, пошел дождь, и я его замучила заботой: не холодно ли, не устал, не голодный? Перенервничала больше, чем все на площадке. На следующее утро спрашиваю: «Ну что, Гриша, тебе понравилось?». Отвечает: «Да-а-а, ну я и наработался». — Грише было обидно, что эпизод вырезали? — Мне было жалко, что так вышло. А ему-­то все равно, он этот сериал не смотрел, не для детей фильм. Но был период, когда вся Москва была завешана постерами «Эпидемии» и «Юззза». И мы едем на машине, а он в окно показывает: «О, вот мама! А вот папа!» — Гордится вами? — Ну не знаю. Мы сами к этому без пафоса относимся: да, такая работа. Так же, как и для меня в свое время моя бабушка, народная артистка, не была небожителем. Я ее воспринимала просто как своего близкого, родного человека. Ну собираются у нее какие-­то тусовки, показывают ее по телевизору — она была для меня кумиром не как актриса, а как человек. Так и для Гриши: нет разницы, какие мы артисты, главное, чтобы родителями были хорошими. Я боюсь, как бы у него не сложился комплекс, как у меня в свое время — не подвести, не опозорить семью. Он ходил в детскую группу театральной студии Щуки, и у него все очень здорово получалось. На утреннике в детском саду играл главную роль, Незнайку, с огромным количеством текста. И блестяще справился! Мы ничего с ним вместе не учили. Но начинает стесняться, если мы хотим ему помочь и делаем какие-­то замечания, мол, вы-­то актеры, а я нет. Я ему объясняю, что это нормально, все мамы так с детьми учат уроки, неважно, что мы артисты. Это не главное. — Антон чувствует, что Гриша больше мамин сын? — Почему? Он обоих сын. Мы на равных его воспитываем. Очень похож на Тоху: пластикой, юмором, какими-­то проявлениями характера. От меня только длинные волосы. (Смеется.) — Вы обсуждаете какие-­то сложные моменты, например, что не получается с семьей проводить много времени из-­за съемок? — Да, когда у нас были долгие периоды разлуки, он очень скучал, но у нас была цель — покупка дома. И он спрашивал: «Мам, а когда мы купим дом, ты перестанешь работать?». Я отвечала, что нет, не перестану, потому что надо сделать там ремонт, а еще нужно покупать продукты, одежду, тебе игрушки. И вот на этом пункте он согласился: ладно, работай. У меня с момента появления ребенка на свет все походы в торговый центр заканчиваются покупкой игрушек. Себе я давно ничего не покупала, мне это неинтересно. Но не могу пройти мимо детского отдела. При этом я понимаю, что задаривать ребенка нельзя, подарки обесцениваются. И сын в этом смысле ведет себя очень по-­взрослому, не закатывает истерику в магазине, а показывает, что его заинтересовало. И порой, получив ответ, что это очень дорого, соглашается: «Но имей в виду, что мне бы это хотелось». Мы, конечно, имеем в виду и идем работать. (Смеется.) — У вас в детстве была мечта — игрушка? — Да, была такая история. Я снялась в эпизоде, в фильме у своего деда «Пока гром не грянет» (режиссер Евгений Васильев. — Прим. авт.), играла дочку героини моей мамы. И мне даже заплатили какую-­то зарплату. На эти деньги, добавив еще и сбережения из разбитой копилки, я купила куклу. Это был резиновый младенец, абсолютно реалистичный, со всеми анатомическими подробностями. Очень он мне нравился, назвала его Пашей, везде с собой таскала. Потом он где-­то сгинул в недрах школы-­студии, когда нам нужен был малыш для спектакля. Хотя у меня никогда не было фанатичной страсти к куклам, но к этому уродцу я относилась очень нежно. — А почему вы сказали, что сейчас вам неинтересен шопинг? Неужели нет желания порой доставить себе какую-­то женскую радость? — Нет, я в этом смысле совсем не девочка, не люблю платья. Выходы в свет для меня прямо наказание. Я практически не пользуюсь парфюмом, только в торжественных случаях. Из украшений предпочитаю бижутерию. — Антон не пытался вас повернуть в сторону женственности? — Нет, наоборот. Был период, когда он постоянно покупал мне толстовки, спортивные костюмы. Я возмущалась: «Я же девочка! Я хочу платье». Но это было абсолютно непродуктивное заявление: платья так и остались висеть в шкафу, я их не ношу. Мне нравится примерять на себя женственные образы на съемках, но по природе я пацанка, мне так комфортно. А так чтобы я захотела гламура в жизни — нет. — Дом у вас тоже не гламурный? — Абсолютно нет. Мы купили таунхаус в поселке, куда нас завлекла Наташа Земцова, с которой я подружилась на «Эпидемии». Очень понравилось место, и вариант таунхауса как раз идеален — есть и собственный вход, и инфрастуктура городская, и не такие большие размеры, как у загородного дома. Хотя фитнес у меня получился хороший, когда я бегала с четвертого этажа на первый, убирая дом после ремонта. Сейчас наконец переехали. Что еще хотеть? Был бы милый рядом — вот и рай в шалаше, четырехэтажном. — Когда ремонт делали, не ссорились? — Ремонт — это одна из основных причин для споров и конфликтов. Но мы более-­менее спокойно его миновали. Спасибо Антону, в большей степени он шел мне на уступки. В итоге получилось все здорово. Но и старая квартира пока остается как шкаф, потому что у нас оказалось много вещей, в основном Гриши и Антона. Я-то свой гардероб «чищу», чтобы они могли разместить все что нужно. — В одном из интервью вы сказали, что любовь — это теорема, которую надо доказывать каждый день. — Правда? Надо же, какая я умная! (Смеется.) — В чем вы видите проявление любви Антона? — Это очень личные вещи. Но я могу сказать, что каждый день ощущаю его поддержку. Во всех сложных ситуациях, переживаниях он всегда моя опора. Наша любовь — в нашем ребенке, в доме, который мы обустраиваем, в нашей работе. Хотя мы и не рассказываем друг другу подробности о своих проектах до выхода, чтобы потом было интереснее смотреть. И когда мы параллельно смотрели «Юззз» и «Эпидемию» — было очень радостно, что у родного человека тоже все прекрасно в профессиональном плане. Я очень им горжусь. Мне ценно его мнение. И если нужен совет, я всегда его получу. — И никогда не было соревновательного момента? — Нет, никогда. — Вы ведь познакомились в «Сатириконе», когда начали вместе работать? — Да, я пришла туда в 2006 году, Антон через год. Первый наш совместный спектакль — «Синее чудовище», но на тот момент мы и подумать не могли, что когда-нибудь станем парой. Не воспринимали друг друга в этом смысле. Только на выпуске «Чайки» что-­то произошло. Я играла Машу, он — Семена Медведенко, который ее добивался. И все пошло как по сценарию, мне показалось, что Антон заигрался и не может выйти из образа. И я тоже вошла в роль, продолжала его отшивать. Но потом, когда он смирился и решил оставить меня в покое, почувствовала, что мне его не хватает. (Улыбается.) Так и живем теперь. — Вы поменяли друг друга за это время? — Да, особенно когда появился Гриша. И продолжаем меняться, расти, это непрекращающийся процесс. А иначе, наверное, все умрет. Особенно если кто-­то один развивается, а второй стоит на месте. — Вы совпали, как пазл, или научились находить компромиссы? — Мы очень разные, можем спорить, но у нас не бывает скандалов. И по каким-­то основополагающим жизненным ценностям мы совпадаем.