"Думаешь, она все такая же красивая, молоденькая..."

Заключительный фрагмент воспоминаний Ашрафа Валиуллина о детских и школьных годах в татарской деревне в Башкирии. Часть 1

Непростая жизнь сельских жителей Поволжья в первой половине прошлого столетия нагляднее всего предстает в рассказах очевидцев тех событий. Воспоминания Ашрафа Мирсаяфовича Валиуллина (1924—2010), родившегося в татарской деревне в Башкирии, — яркий тому пример. Заключительный фрагмент его повествования о детских и школьных годах приводит в своем дзен-канале доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института истории им. Ш. Марджани Академии наук РТ Лилия Габдрафикова.

"Однажды Мажит абый, придя из школы домой в приподнятом настроении, радостно сообщил Марьям апа: "Сегодня я посадил Ашрафа за парту с самой красивой девочкой класса". Это была Мусанна. Она ходила в школу из маленькой деревушки Игенче, что в 4-5 километрах от Нигматуллино. Именно с ней — этой красивой, улыбчивой, черноглазой, милой девочкой — посадил меня за первую парту Мажит абый, будучи классным руководителем 6-го класса".

Это заключительный фрагмент воспоминаний Ашрафа Валиуллина (1924—2010). Напомню, он был сыном муллы из деревни Старое Арсланово Буздякского района Башкирии. В этом эпизоде — события его подросткового периода, связанные с деревней Нигматуллино Альшеевского района Башкирии. Там он учился в неполной средней школе. В 13 лет Ашраф подружился с девочкой по имении Мусанна. И хранил теплые чувства долгие годы.

"Мусанне, как и мне, было тогда без малого 13 лет. Сначала сидеть с ней рядом я стеснялся, было как-то непривычно и неудобно сидеть с девочкой. Но постепенно такое состояние прошло, и вскоре я уже не мог себе представить, как можно было сидеть до этого с кем-то другим. На уроках мы сидели смирно, не разговаривали, никому не мешали, старались помогать друг другу. Когда приходилось кому-то из нас отвечать с места, то в трудных случаях выручала нас бумажка с подсказкой, которая незаметно для учителя (как нам казалось) появлялась на парте. Учились мы добросовестно, в основном на пятерки, даже четверки получали редко. Если кто-то из нас иногда по какому-то предмету получал оценку ниже, чем другой, мы вместе переживали и успокаивали друг друга.

В то время я впервые почувствовал, как приятно дружить с девочкой, как весело и радостно становится, когда видишь ее глаза, слышишь желанный голос... Одновременно я стал замечать, что внутри у меня постепенно зарождается какое-то щемящее душу новое чувство. Это была тревога о возможной потере человека, ставшего для тебя близким, незаменимым, дорогим. Таковы были два незабываемых события, пережитые мною в шестом классе.

Впереди был 1938—1939 учебный год, предстояло закончить седьмой, последний класс Нигматуллинской неполной средней школы. Папы не было, и проводить меня к брату пришлось маме.

"Шли мы без папиной самодельной тележки с узелками в руках"

Отправляться в дальнюю, неведомую дорогу со мной пешком мама, конечно, побаивалась. Но мне уже было 13 лет, и я имел "опыт" двукратного следования по предстоящему маршруту. Это ее, видимо, несколько успокаивало, и во второй половине августа 1938 года мы с мамой отправились в путь. Шли мы без папиной самодельной тележки с узелками в руках.

Для верности иногда справлялись у встречных, особенно на перекрестке дорог, правильно ли мы идем. Татары подробно объясняли, куда идти, а русские, видя, что женщина с мальчиком не знают по-русски даже одного слова на двоих, но, услышав знакомые слова "Ивановка" или "Давлякан" (Давлеканово), указывали рукой нужное нам направление.

— Вот здесь мы сидели с папой, — сказал я маме, указывая на место, где мы останавливались в прошлом году на кратковременный отдых.

— Давай посидим здесь и мы, — предложила мама, располагаясь возле небольшого куста, чтобы слегка перекусить. При этом нами овладело тоскливое чувство от сознания того, что бедный папа томится в тюрьме и не может так же, как мы, свободно передвигаться и поесть хотя бы то, что мы сейчас едим. Но нам было неведомо тогда, что уже семь месяцев, как папы нет в живых.

Мама очень любила природу, деревья, цветы, восхищалась пением птиц и не переставала удивляться тому. Ей особенно нравилась осень и в это время она становилась задумчивой, мечтательной. Видя желтеющие листья деревьев, она вполголоса напевала на слова Г. Тукая:

Поэт В. Рождественский перевел эти строки так:

Мотив напева мамы хорошо помню, не только помню, но и иногда тихо напеваю эти четыре строки, вспоминая родителей, родных, особенно когда становится на душе грустно и тоскливо...

Шагали мы, погрузившись каждый в свои мысли. Мама, наверное, думала, как ее встретят старший сын Мажит абый и его жена Марьям апа, мечтала о скорой встрече со своей сестрой Хамлия апа, Бадиг жизняем и их детьми. Обоим нам хотелось снова послушать, как Мажит абый, играя на мандолине, не хуже профессионального певца "моңлы" (не переводится) поет протяжные татарские и башкирские песни.

Мне же не терпелось скорее повидаться с Рафаилом, Наиля апой и Лялей, друзьями Гиндуллой и Гильмуллой. Мечталось, как мы снова будем заниматься в драмкружке, которым руководил Мажит абый, выступать перед родителями с концертами и спектаклями, где я играл отважного пионера Павлика Морозова.

С определенным беспокойством думал я и о том, не будут ли нас в классе пересаживать, оставят ли нас с Мусанной сидеть за одной партой, как в шестом классе.

Мечты и предстоящая радость встречи окрыляли нас и, стараясь не обращать внимания на заметную усталость, мы с мамой бодро шагали все дальше и к исходу дня дошли до деревни Ивановка.

Нашего "знакома" уже не оказалось в живых. Заметно постаревшая хозяйка дома, видно, вспомнила меня и догадалась, что вместо отца на этот раз следует с мальчиком мать, приняла нас, дала, что подстелить, и мы, расположившись спать на полу знакомых мне сеней, усталые быстро заснули.

Утром произошло небольшое ЧП. Оказалось, что в сенях рядом с нами в углу на ночь были заперты двое поросят. Рано утром у них каким-то образом открылась дверца, и возмущенные чужим присутствием поросята (кто такие тут появились?), хрюкая и дико визжа, бросились через наши головы на выход. Испуганно открыв глаза, я увидел, как хозяйка, сгорбившись и невнятно бормоча, ковыляла вслед за хрюшками, а мама, сидя на постели, вытирала со лба кровь: поросенок поранил ее копытцем.

Я добрым словом и благодарностью вспоминаю эту семью из Ивановки, трижды предоставившую нам ночлег в пути следования. Царство им небесное!

Одна треть нашей дороги осталась позади, впереди был еще двухдневный переход. Мы с мамой продолжали бодро шагать, весело вспоминая утреннее происшествие с поросятами. К счастью, до конца нашего пути ничего больше не случилось.

Маме в ту пору было 55 лет. Удивительно, как она, большая любительница чая, смогла обойтись без него в продолжение трехдневного нашего перехода, и ни разу об этом даже не заикнувшись. О термосах мы тогда не имели понятия, а просить по дороге у кого-нибудь не приходило в голову. Возможно, маме не хотелось обращаться к незнакомым людям с подобной просьбой.

Наш продолжительный путь благополучно закончился в намеченный срок и завершился радостной встречей с родными, а для мамы, вдобавок ко всему приятному, — крепким черным чаем".

Продолжение следует...