Мэган Виртанен о том, почему русские боятся секонд-хендов и китайских рынков (зря!)

Историк моды Мэган Виртанен объясняет, как антресоли, дача и барахолка стали новым вдохновением дизайнеров, кто первым задал тренд на поношенную одежду, и почему для нас комиссионные магазины — психологическая травма. Глядя на творения Vetements, одного из самых востребованных брендов современности, так и хочется вспомнить формулировку «три источника и три составные части». Антресоли, дача, барахолка — именно это трио вдохновляет, а гора поношенной одежды теперь может украшать витрины универмагов. Вплоть до 20 века торговля ношеными вещами была крайне распространена. Блистательные новинки из модных журналов оказывались доступны только обеспеченным слоям общества, а большая часть населения обходилась купленной на рынке подержанной одеждой. Ситуация начала меняться во второй половине 19 века, а окончательный перелом наступил уже в 20-м: индустриализация и изобретение синтетических материалов позволили одеть в новое и модное практически всех. Не то чтобы торговля старыми вещами исчезла совсем, но ее средоточие — магазины Армии Спасения — стали на Западе уделом обездоленных. Первой волной интереса к винтажу и секонд-хэнду мы обязаны хиппи — именно они в 1960-е стали одеваться в униформу периода Второй Мировой Войны, винтажные платья и списанные с армейских складов рубашки, продававшиеся в тех же магазинах Армии Спасения. Причины были не экономическими, а идеологическими: отказ от потребления и гонки за модой, свойственных мейнстриму. Вошедший тогда же в моду «granny style» («стиль бабушки») имел сходную природу: молодежная революция, отказываясь от опыта отцов, пыталась найти свой образец «золотого века». Правда, России все вышеперечисленное не касалось. Можно сказать, что мы десятилетиями вынужденно занимались «осознанным потреблением»: покупка одежды на барахолке, в комиссионном магазине или «с рук» была нормой для многих советских граждан, не говоря уже о перешивании старой одежды. Материальное положение многих в 1990-е также не способствовало буму потребления. Новое, новое, новое — и дорогое. Мы до сих пор думаем, что секонд-хэнд — признак низкого социального статуса. Неудивительно, что в современной России идеи винтажа и секонд-хэнда продолжают приживаться медленно и болезненно, ведь мы лишь в 2000-е по-настоящему познакомились с товарным изобилием, и по-прежнему одержимы идеей новизны. Вынести на помойку антикварный письменный стол и заменить его икеевским, сделанным из ДСП, — в порядке вещей, что уж говорить о найденных на антресолях старых платьях. Новое, новое, новое — и дорогое. Покупка в секонд-хэнде многими до сих пор рассматривается как признак низкого статуса и стесненного материального положения. Когда для нас прекратится гонка за «новым и дорогим»? Возможно, в обозримом будущем. По крайней мере, в российских мегаполисах уже перестали путать понятия «винтаж» и «секонд-хэнд», и не стесняются носить и то, и другое. Двадцать лет отсутствия дефицита и наличия финансовых возможностей делают свое дело. Идея заполнить витрины горой поношенных вещей пока еще кажется странной, но может быть уже приходят мысли вернуть в квартиру добротный «ждановский» буфет? Фото: vogue.com, Shutterstock

Мэган Виртанен о том, почему русские боятся секонд-хендов и китайских рынков (зря!)
© Собака.ru