Легендарный фотограф Harper's Bazaar Мелвин Сокольски: "Чем радикальнее ваша точка зрения отличается от общепринятой, тем интереснее получится кадр"

Вы начали работать в американском Harper’s Bazaar в самом конце 50-х, в золотой век глянца. Обстановка там была такая же невероятная, как о ней принято рассказывать? Как сейчас помню, впервые я туда попал в сентябре 1958-го. Пришел к Алексею Бродовичу, великому и ужасному арт-директору, о котором слышал множество легенд. На меня, 24-летнего, этот немолодой уже человек смотрел со смесью усталости и снисходительности. Полистал фотографии и спросил: «А вы у нас романтик, да?» Я не нашел что ответить. Тогда он изрек: «Не подходит для Bazaar» – и проводил меня к лифту. Сказать, что я был раздавлен, – ничего не сказать. А спустя год, в декабре 59-го, мне позвонили – и голос с сильным европейским акцентом произнес: «Добрый день, меня зовут Генри Вульф, я новый арт-директор Harper’s Bazaar. Увидел в журнале рекламную съемку, подписанную вашим именем, и хотел бы познакомиться. Мне кажется, ваши фотографии четкие». И тут я повесил трубку: чисто американское словечко neat не слишком вязалось с его выговором, и я решил, что это очередная выходка моего брата, который обожал розыгрыши и мучил ими всех вокруг. Но Вульф сразу перезвонил со словами «Похоже, нас разъединили. Подходите в офис, я хочу, чтобы вы попробовали сделать для нас обложку». Надо ли говорить, что, поверив наконец в происходящее, я понесся в Hearst сломя голову. Обложка удалась, и мне тут же предложили постоянную ставку. Что вы почувствовали в этот момент? Сложно описать. Я ведь из очень небогатой нью-йоркской семьи. Мой отец был водителем автобуса, но его уволили с работы: обвинили в том, что он вышел в рейс пьяным, а на самом деле у него начался рассеянный склероз. Мы еле сводили концы с концами и часто не знали, где взять деньги на аренду. Я подрабатывал как мог, пока не устроился тренером в спортклуб, куда ходили люди из шоу-бизнеса. Им нравилось, как я их муштрую, а я смог заработать на камеру и стал снимать. Много чего, но в основном рекламу. И вот одну такую фотографию увидел Вульф и доверил мне ключевую съемку номера. Звучит как сказка, да это она и была. Попробуйте представить нечто подобное сегодня! Для журнала тогда снимали Ричард Аведон, Хиро и другие гиганты. Каково было с ними конкурировать? Да, сейчас их боготворят, но нужно понимать простую вещь. Главным достоинством фотографа было умение достать звезду. Никого не волновало, что свет для великих портретов Аведона выставлял совершенно другой человек – его звали Фрэнк Финоккио, и я уверен, что этого имени вы никогда не слышали. Зато Ричарду была готова позировать Мэрилин Монро, а вместе с ней известные писатели и даже политики. А вы какое качество считаете самым важным для фотографа? Умение видеть не так, как все: чем радикальнее ваша точка зрения отличается от общепринятой, тем интереснее получится кадр. И еще быть мечтателем. То есть Бродович не ошибся и вы все-таки законченный романтик? Ну я никогда не терял связи с реальностью, и, если у меня появлялась какая-то идея, я точно знал, что смогу воплотить ее в жизнь. Вы наверняка читали про съемки модели в шаре над Парижем и про то, что все считали меня сумасшедшим и не верили в успех моей задумки. Но я был настойчив, неутомим и много ходил по Нью-Йорку в поисках решения. И вот в украшенной к Рождеству витрине одного универмага увидел шары из плексигласа диаметром около 30 сантиметров, в которых «плавали» сумки. Я зашел, узнал название мастерской в Нью-Джерси, где их заказали, и там попросил сделать такие же, только огромные, на 180 сантиметров. Менеджер удивился и сказал: «Это будет очень дорого». «Сколько?» – спросил я. Он объявил $1,5 тысячи за одну полусферу, я согласился и заплатил из своего кармана, поскольку понимал, что выставить такой счет Bazaar нереально. Следующим препятствием был мой помощник, который занимался продакшеном. Он истерил и запрещал мне запихивать в эту пластиковую клетку живого человека. Но и его удалось убедить и провести репетицию. А вы тогда понимали, что готовите съемку, которая войдет в историю? Я об этом не думал. Передо мной была масса практических задач: как, не повредив конструкцию, перевезти ее во Францию, как безопасно закрепить на Сене, как поместить внутрь Симону Д’Алленкур, не испортив ей прическу, а в идеале и не утопив. Знаете, мы в конце концов закрыли их в шаре вместе с парикмахером, а потом он аккуратно оттуда выскользнул... Такой был акробатический трюк! Ремейк этой съемки с Дженнифер Энистон вы сделали для декабрьского номера Bazaar в 2014 году. Там тоже не было фотошопа? Конечно, все по-настоящему. Но если честно, я сильно пожалел, что согласился. Времена изменились, задачи и модели тоже. Симона умела двигаться, как никто другой, и полностью мне доверяла. А Энистон просто меня не слушала и, когда я, например, просил ее наклониться вперед, воспринимала это как оскорбление. Но хотите посмеяться? Я недавно был на собственной выставке и подслушал разговор. Парень говорил девушке, показывая на одну из картинок с парящей Д’Алленкур: «Смотри, чувак так круто владеет фотошопом». Я не удержался и заметил проходя: «А разве в 1963 году его уже изобрели?» «Вот умник нашелся», – фыркнула его собеседница в ответ. Молодые такие забавные. Но на истории c Симоной тему полетов вы не закрыли? Ваша правда. Я действительно много еще такого придумывал. Помните ощущение, когда в детстве болеешь с температурой и ночью как будто взлетаешь и левитируешь над кроватью? Так вот однажды я испытал его во взрослом состоянии. Мы подвесили Дороти МакГоуэн над отелем San Regis в Париже для фотографии, которая сегодня известна как Fly Dior. На ней был корсет из тех, что носят люди с проблемами с позвоночником, к нему было припаяно несколько колец, а через них пропущены металлические лески, которые держали два человека. Еще одна леска была привязана к ноге – с ее помощью ассистент мог поворачивать модель и менять угол. Ситуация, мягко говоря, не располагающая к сентиментальным флешбэкам: любое неаккуратное движение или техническая неполадка – и Дороти упала бы головой вниз на мостовую rue Jean Goujon и разбилась насмерть. Но когда я взял в руки свой Hasselblad и в видоискателе нашел только ее в воздушном платье и крыши, снова почувствовал себя ребенком в волшебном, хотя и немного лихорадочном сне. Почему вы стали именно fashion-фотографом, а не репортажником, например? Ответ предельно простой и не слишком популярный в эпоху #MeToo, но правда важнее корректности. Я всегда любил очень красивых женщин, на одной даже был женат 60 лет. Но она никогда не хотела делать карьеру в моде. Совсем юной подрабатывала в Bergdorf Goodman и насмотрелась там, как актеры, пришедшие выбирать шубу своей жене, украдкой подсовывали симпатичным продавщицам визитки с телефончиками. Такая жизнь ей оказалась не по душе. Но у нее был отличный глаз, она собирала для меня папки с рекламными кадрами и редакционными съемками, которые я мог пропустить, она двигала мое воображение вперед. И что, никогда не ревновала? Я вам так скажу. Когда Эли МакГроу (в 1960 году будущая актриса начала карьеру с должности ассистентки Дианы Вриланд, а потом в качестве стилиста шесть лет проработала с Сокольски. – Прим.HB) перешла из Bazaar ко мне, все спрашивали: «Вы любовники?» А я честно отвечал: «Знаете, я пару лет назад попробовал адюльтер, и наутро оказалось, что мне совершенно не о чем говорить с этим человеком. Так что я быстро научился держать себя в узде». Вы переживаете пандемию в своем доме в Беверли-Хиллз. Сильно ли она на вас повлияла? По правде, не особо. Разве что на улицу выхожу реже и в маске. А так, у меня здесь оборудованы студия, лаборатория, стоят принтеры, я могу сделать отпечаток любого размера. Мой сын (Бинг Сокольски, оператор сериалов «Бойтесь ходячих мертвецов» и «Мыслить как преступник». – Прим. HB) идеально организовал архив и заставляет меня все держать в порядке. Так что я готовлю книги и выставки и в принципе ни о чем бы не беспокоился, если бы не политическая обстановка. Я прожил в США целых 87 лет и не слишком следил за тем, кто стоит у руля. Какие- то президенты мне нравились больше, какие-то меньше, но сейчас творится чистое безобразие со всех сторон. Вот вы, например, не хотите стать президентом? Я вас совсем не знаю, но мне кажется, даже у вас получится лучше.