«Гимнастика, которая была в Токио, — это броски-броски-броски. Поэтому Винер хотела другие правила». Интервью Анастасии Максимовой

Вспоминает покупку мяча «как у Чащиной» и мечтает о третьей Олимпиаде. Желание обязательно поговорить с Анастасией Максимовой у меня появилось, когда я увидела, как она плачет. Как бы странно это сейчас ни звучало. Просто российские гимнастки настолько сильные, что плачут не чаще спецназовцев, по расхожему мнению. И в такой реальности слезы Максимовой — почти краснокнижное событие. Конечно, это ирония. Если у спецназа и есть что-то общее со сборной России по художественной гимнастике, так это уровень физических нагрузок. И то, скорее всего, с преимуществом в пользу гимнасток. С Настей мы познакомились на благотворительном мероприятии, где она рассказывала больным детям о своем опыте борьбы с трудностями в карьере. Вспоминала, как просила врача написать ей в справке «здорова», чтобы она смогла выступить на Олимпиаде в Токио, несмотря на перелом пальца и боль. Тогда и расплакалась — Олимпиада была больше полугода назад, нога уже не болит, но воспоминания до сих пор беспощаднее самого «злого» лука. Мы поговорили о том, почему сборная России может приносить только золото и как с такой установкой пережить олимпийское серебро. Как пример Винер не дает гимнасткам чувствовать себя сверхлюдьми. Почему даже самим спортсменкам не очень нравилась гимнастика прошлого олимпийского цикла и как просто раньше было влюбиться в гимнастику Кабаевой, Чащиной и Утяшевой. Художественная гимнастика, а особенно групповые упражнения — это ни на что не похожий мир, где жесткая иерархия и соперничество являются такой же важной частью взаимоотношений, как альтруизм и взаимовыручка. Первые пакеты со льдом на ноги после тренировки получает первый состав, а остальные ждут. Олимпийские чемпионки могут возвращаться в команду, но только на общих условиях. И при этом рядом всегда будет кто-то, кто работает больше тебя. Анастасии Максимовой 30 лет, и она, несмотря на две олимпийские медали, продолжает мечтать о третьей Олимпиаде. Обо всем этом — наш большой откровенный разговор. «Мы можем приносить только золото. Потому что мы Россия» — Со стороны иногда не очень понятно, чего больше в привязанности гимнасток к своему виду спорта — мазохизма, чувства долга, еще чего-то, непостижимого простому человеку. Тренировки много часов каждый день, строгий режим, растяжка, травмы, боль. Можете объяснить, из чего складывается любовь к гимнастике, вопреки всему тому, что я перечислила? — Из мечты и красоты. Все просто, наверное, я ничего нового не скажу (смеется). Я пришла в группу в пять лет, и в шесть лет мы поехали на чемпионат России в Санкт-Петербург как зрители. Я там впервые увидела групповое упражнение. Мы с мамой пошли в буфет и совсем близко увидели этих высоких стройных девочек в одинаковых купальниках. Я на них снизу вверх смотрела, это так было необычно и красиво. То есть мама мне тогда показала не просто девочек в группе, которые были в чем-то лучше меня, а настоящую гимнастику высокого уровня. Я увидела Ирину Александровну (Винер. — «Матч ТВ»). Хотела попасть к ней тренироваться и быть похожей на Алину Кабаеву. Алина вообще очень большое впечатление на меня произвела. Я вот как ребенок прямо влюбилась, наверное. С того времени хотела быть как она. У меня до сих пор есть фотография с ней двадцатилетней давности и есть фотография с недавнего ее турнира «Небесная грация». Вообще, во времена Алины Кабаевой, Ирины Чащиной, Ляйсан Утяшевой, Юлии Барсуковой эстетичность гимнастики просто зашкаливала, в нее очень просто было влюбиться. Та гимнастика, которая была у нас на Олимпийских играх в Токио, — это броски-броски-броски. Поэтому Ирина Александровна хотела другие правила. — Вам тоже кажется, что в последнем цикле гимнастика стала слишком сложной и для гимнасток, и для зрителя? — А я согласна с этим. Многие говорили и писали, что за командой России не успевают уследить. После чемпионата Европы, где мы выиграли у Болгарии, Ирина Александровна нам еще усложнила упражнение на 2-2,5 балла за счет количества бросков. Жалко, что уходила какая-то красота и приходилось вставлять броски, но… правила. Мы использовали их, чтобы добиться результата. — Ситуацию с серебром Токио уже «простили и отпустили»? — Если честно, у меня с детства в голове есть важная установка, вычитанная однажды в журнале. Слова Александра Карелина: есть только одна медаль — золотая. Все остальное — не медали. Поэтому я эту серебряную медаль Токио очень ценю, но все равно считаю, что мы можем приносить только золото. Потому что мы Россия. Потому что Ирина Александровна с нами на протяжении стольких лет сидит в зале по 10 часов каждый день. Какую медаль еще мы можем ей принести? Конечно, только золотую. — Какой был ваш первый разговор с Винер после серебра? — Когда она нам позвонила, такая была грусть. Но она нас поддержала. Сказала, что мы сделали что могли и от нас остальное не зависело. Благодаря этим ее словам мы как-то воспряли духом. Она, знаете, не показала ни слезинки, никакого разочарования. Мне даже как-то самой пришлось не разочаровываться, что ли. Она настолько сильный человек, что, возможно, у нее была какая-то иная реакция, но мы ее не видели, а лишь поддержку. Первые три дня я эту медаль вообще не принимала. Спустя неделю только начала ее ценить, прошли эмоции. Но внутри все равно сидит такой клещ, который скребет и говорит, что, если ехать на Олимпиаду, нужно завоевывать золото. — Когда вы пришли с награждения в номер в олимпийской деревне, что с медалью сделали? Куда ее положили? Не зашвырнули куда-нибудь в сердцах? — С золотой медалью Рио я спала, держа ее в руке. Серебро не помню куда положила — на тумбочку или под подушку, может быть. Почему-то не отложились эти эмоции. «У меня до сих пор есть шрам на левой ноге — я гвоздем в полу колено себе проткнула» — Каким был Петрозаводск девяностых, когда вы начали заниматься гимнастикой? Какие-то яркие воспоминания остались? — Зал — деревянная такая постройка двухэтажная, мы занимались наверху. Станок и зеркала — это больше походило на зал хореографии. Но мы там делали свои упражнения. Еще выделялось время в других залах, например, в доме бокса, где посередине стоял ринг, а сбоку мы тренировались. И не было ковров. Я уехала в Нижний из Петрозаводска из-за условий, потому что с потолком в три метра невозможно отрабатывать броски и другие элементы. — Деревянные полы, выходит. Как в анекдоте про деревянные игрушки, прибитые к полу. — Да (смеется). У меня до сих пор есть шрам на левой ноге — я гвоздем в полу колено себе проткнула. Вспоминаю мои первые соревнования городские — у нас не было ковра. Он появился спустя время только, и это был не специализированный ковер, а просто такие дорожки бело-голубые. Сейчас у детей совсем другие условия. И турниры, и подарки, и баннеры эти стоят, чтобы предметы не укатывались, и запасные предметы кладут. Здорово, что это все развивается. — Гимнастика сейчас — довольно дорогой вид спорта. Даже социальным лифтом ее особо не назовешь — изначально у родителей гимнастки должны быть блестящие стартовые условия. Как было у вас? — У меня обычные родители. Мама медик по образованию, папа инженер-механик. Наверное, все было не так дорого, как теперь. Я ходила в детско-спортивно-юношескую школу, и это было бесплатно. Но нужны были купальники, как минимум два-три, предметы. Со мной в группе были девочки, у которых реально были деревянные булавы, а мне родители где-то заказали маленькие. Ленту мама сама шила — пришла в магазин ткани, ей там отмотали шесть метров. Тяжеленная получается лента. Мама шила и первые тапочки — они были черные или серые, потому что ткань нашлась только такая. — Слышала историю, как будущей олимпийской чемпионке Сиднея-2000 папа делал палочку для ленты из своей удочки. — До удочки у нас не дошло, но скакалку мы делали так: купили в каком-то магазине веревку, папа обжег ее, узлы завязал. «Сасаковские» (фирма Sasaki. — «Матч ТВ») предметы у меня, не считая одного подарка от мамы, появились, лишь когда я переехала в Нижний Новгород. Нам их выдали. Карелия не особо нас спонсировала в плане выездов и сборов, поэтому все было на родителях. Сейчас родители как бы намеренно ведут ребенка к чемпионству. У меня было не так. Я просто очень полюбила гимнастику и очень старалась, а они это видели, наверное. И со своей стороны тоже старались, отдавали все. — А что за подарок от мамы? — Когда мне было лет 10, мы поехали на какой-то международный турнир в Питере, и там мама мне купила мяч Sasaki за три с половиной тысячи. Это было очень дорого, прямо сильно дорого. — Для 2000 года это, пожалуй, месячная зарплата врача. — Да, и я не знаю, откуда мама взяла деньги. Может, бабушка помогла или они с папой накопили как-то. Причем я выбирала другой мяч, фиолетовый, подешевле — за 900 рублей. А еще там был такой, как у Ирины Чащиной, с разводами золотыми. Мама, наверное, видела, что я о нем мечтаю, и купила этот мяч. — У меня потом было два мяча: с розовым мячом российского производителя я тренировалась, а этот, дорогой, брала только перед соревнованиями. Ковров не было, гвозди в полу, не то чтобы чисто — берегла, в общем. «Когда возвращалась после первой Олимпиады, если честно, не могла даже сесть на шпагат» — Из чего сейчас состоит ваша жизнь? Есть ли планы продолжать карьеру? — Официально я не объявляла о завершении карьеры. Очень хотела принять участие в чемпионате мира сразу после Олимпиады, но из-за травмы не смогла. Ушла лечить ногу. А после лечения уже узнала о том, что у нас… такая обстановка непонятная. Спросила у Ирины Александровны разрешения принимать участие в сборах, мастер-классах. В принципе, сегодня это и есть моя деятельность основная. Как раз много где убрали ковидные ограничения. Передаю опыт спортсменкам, мотивирую, вдохновляю. Прихожу как почетный гость на соревнования. А дальше, честно говоря, не знаю. Я вхожу в комиссию спортсменов в олимпийском комитете, у нас председатель Софья Великая. И она меня спросила как-то — ну чего, в Париж-2024 едем? Думаю — ну все, восстановлюсь и возвращаюсь. — Давайте представим, что все будет развиваться по лучшему сценарию и Россию восстановят в правах на международных соревнованиях. Сколько нужно времени, чтобы войти в звенящую форму и выйти на уровень сборной? — Сколько есть в тебе желания, так могу сказать. После Рио-2016 я тоже брала перерыв. Естественно, спросила потом у Ирины Александровны, и она сказала «да». Вернуться можно было на общих условиях. Дисциплина, все дела. Сначала я стояла, упражнения учила, потом меня во второй состав поставили, потом в первый. Не вот что я такая «звезда» вернулась. Тогда на набор формы ушло два года. Но в то четырехлетие я вообще не тренировалась. Мне хотелось просто почувствовать себя свободным человеком. Лежать на кровати, смотреть телевизор, есть вкусненькое, ходить по вечерам с друзьями в кино. Сейчас я себя поддерживаю в форме. Когда возвращалась после 2016 года, если честно, я не могла даже сесть на шпагат. — Как это? Я думала, гимнастический шпагат — это навсегда. — Ну, я как бы садилась, но мне очень тянуло заднюю поверхность бедра, а так быть не должно. Я на него еле-еле с пола села и думаю — господи, как же я возьму ногу назад, как прыгну? После Игр в Токио поэтому сразу начала заниматься. — Есть разница в том, как реагирует на нагрузки тело и мозг в 13, 15, 20 и 30 лет? — Лет с 10 до 20 лет можно тренироваться, не останавливаясь. Меня в Нижнем иногда даже с тренировок выгоняли. С 20 лет начинаешь сильно чувствовать свое тело. Дают нам задание на ОФП, например, а я понимаю, в какой момент надо сделать чуть меньше, иначе мышца на спине отвалится. До 20 если сделаешь больше положенного, считаешь, что это круто. Потом очень важен баланс. За счет этого баланса я так долго продержалась относительно без травм, наверное. — От многих гимнасток слышала, как они держат вес — например, едят немного творога и яблоко, и это на весь день. Неужели при таком уровне нагрузок любое количество съеденного не сгорает без следа? Зачем в принципе эта фиксация на весе? — Есть такое, что организм привыкает к любым нагрузкам. Иногда бывает склонность к полноте. Ну, и момент перехода из девочки в девушку, когда ты буквально опухаешь — я сама через это проходила, просто не в 14 лет, а позже. Так странно: ешь вроде бы так же, но поправляешься на глазах. Я в детстве смотрела интервью Юлии Барсуковой, и она там рассказывала, что в какой-то момент нужно закрыть рот. Действительно нужно было так сделать на две недели. Не в плане не есть совсем, а убрать эти детские традиции после ужина через пару часов пойти попить чай с печенькой, а на ночь потом еще что-нибудь съесть. В общем, систематизировать питание. Я это сделала вовремя — смогла и похудеть, и потом не было затяжного периода борьбы с весом. — У всех бывают свои проблемы. У кого-то медицинские, у кого-то фактура такая. Кто-то просто привык без остановки есть, а потом непонятно, как перестраиваться. Всем помогает разное. Кто-то вообще не ест, кто-то в баню ходит, кто-то побольше ОФП делает. Я счастливый человек, потому что в целом могу есть, когда хочу. — Моя знакомая спортсменка из другого вида спорта съедала в день два драже тик-так и больше ничего. — Моя подружка вообще ничего не ела. Мы с ней жили вместе перед Олимпиадой в Рио. При этом она выработала себе иммунитет, чтобы относиться нормально к тому, что я-то ем. Могу ночью пойти к холодильнику или вечером перед телевизором чай попить с чем-нибудь. «Ирина Александровна — мегамозг, мозг всех мозгов» — Это правда, что все девочки в группе знают все партии и любую можно поставить на любое место? — Правда. Например, к Олимпийским играм в Токио Ирина Александровна соединила старший и младший составы и стала делать из него общий состав, и мы знали все партии. Я на чемпионате Европы стояла на одной партии, а на Олимпиаде уже на другой через полтора месяца. — Как это все в голове не превращается в хаос? Это же разные элементы, задачи, разные места на площадке… — Мне это точно не тяжело. Это специфика любого дела, наверное, в том числе вашего. У меня тут знакомая девочка пошла на курсы телеведущих. Я думаю — может, и мне тоже надо? А потом она рассказывает, как они там смотрят хоккей, футбол… И вот как это все учить? Я футбол не люблю, сборную еще могу посмотреть, а просто так — неинтересно. А хоккей — наоборот, когда приезжаю в Нижний, могу сходить на «Торпедо». — Кто и как придумывает все ваши риски, ловли, перестроения? Все понемногу участвуют или есть один какой-то мегамозг? — Один мегамозг — Ирина Александровна, естественно (смеется). Мозг всех мозгов. Она все придумывает. Программы, музыку, купальники. Перед Токио принесла какое-то платье из дома, «Дольче Габбана», что ли, — вот, надо такой купальник. На Играх в Рио у нас были черные купальники с цветами. Такое пальто было у Ирины Александровны, тоже вроде «Дольче Габбана». Но ее на всех не разорвать, поэтому у нас есть хореограф-постановщик Ирина Борисовна Зеновка. Однако в целом все равно очень многое завязано именно на Ирине Александровне. — Помните вашу первую встречу с Ириной Александровной? — Сначала лет в 11 был какой-то просмотр в ЦОП. Она попросила натянуть стопу, посмотрела ноги, сказала «хорошая девочка», но тогда меня не взяли. Потом еще как-то я подходила к ней за автографом и мысленно думала: «Я так хочу у вас тренироваться!» Я очень скромная была. Будь смелее, сказала бы ей лично это, но я была очень застенчивая и могла только про себя подумать. — Про Ирину Александровну многие думают, что она излишне жесткая. Как полагаете, тренерская жесткость — так и надо? Потому что результат, медали, победы, вот это все? — Да, так и надо, а как по-другому. Иначе бы и не получилось ничего. Она же не за одной гимнасткой следит. У нее два-три номера личниц на главные старты, целая команда из шести человек в групповом. Помимо этого она смотрит на второй состав групповых, на следующие номера личниц. Всех нужно держать в строю. — Как складываются отношения между гимнастками? В сборной на всех уровнях высокая конкуренция. Вы много времени проводите вместе, плюс есть вот этот элемент спортивного характера, в основе которого — желание победить. И вроде бы все вокруг — соперницы. — Конкуренция есть, конечно. Но так как на высокий уровень девочки начинают выходить в совсем юном возрасте, еще до 14 лет, мы стараемся друг друга поддерживать. Как-то это принято с мохнатых времен, что ли. В групповом так точно — наколенниками и еще чем-то все готовы поделиться без проблем. Может, потому что тренируемся все рядом и знаем, как это бывает тяжело. — Поразительное сочетание конкуренции и эмпатии. — Если кто-то попросил сладкий чай, позвать врача, принести таблетку от живота — любая, кто может, поможет. Не всегда есть возможность из первого состава с тренировки пойти за той же таблеткой. Поэтому, наверное, с пониманием друг к другу относимся. Перед этой Олимпиадой был случай, когда я стояла во втором составе. Нам обычно после тренировки приносят пакеты со льдом — на ноги класть. Естественно, всегда первые пакеты отдают первому составу, и у них как раз была какая-то долгая тренировка. Я подхожу — кто-то из первого состава сидит с пакетами, а кто-то нет. Тут без имен, естественно, — две девчонки помоложе из второго состава сидят с пакетами. Я подошла, взяла у них пакеты и отдала первому составу. Объяснила, что так принято. Какие-то вещи, может, не замечаются, но они усваиваются в группе сами собой. «Я училась у Кудрявцевой: что бы ни происходило за ковром, это не должно влиять на выступление» — На десятом часу тренировок после десятого прогона у вас бывает ощущение, что вы работаете на пределе человеческих возможностей? — Нет, наверное. Ну как — сейчас я тренируюсь по два часа в день и не могу понять, как могла тренироваться по десять. Но как-то обычно не думаешь о таком. Я люблю все это, я предана своему виду спорта. А еще с нами всегда Ирина Александровна. Если уж она не устала, как мы можем жаловаться. Она, помимо работы с нами на ковре, решает еще кучу других вопросов по музыке, костюмам, логистике, дает интервью. Я не знаю, когда она спит. У нас всегда есть пример, что кто-то работает больше, чем мы, поэтому мыслей о том, что мы в космосе, не возникает. — Помните хотя бы один день, когда не хотелось идти в зал? — Нет. Иногда не хочется на хореографию, например. Но это обычная лень, как у всех людей, она у нас тоже бывает, и есть слово «надо». Перед первой Олимпиадой, бывало, уберут выходной, и я думаю — блин, как я устала, я так хотела этот выходной, в кафе поесть вкусненького. Но уже перед Токио, когда был ковид и нас закрыли одних на базе, я думала лишь о том, как это прикольно и как это время быстро пройдет. На пьедестале ты стоишь один миг. Невозможно любить только этот миг. Мне был важен каждый день. Я одно время даже дневник вела, записывала все, что случалось. Но когда поставили в первый состав, времени и сил на него уже не оставалось. И массаж, и полечиться, и поесть, и поспать… Я всегда, помимо Алины Кабаевой, выделяла для себя Яну Кудрявцеву. Она тренировалась не так много, как мы, — ну, не по 10 часов то есть. На чемпионате мира в 2015 году у Яны была сломана нога, и она фактически не готовилась к нему. Я думала — господи, ладно, сломана нога, но как можно выйти выступать на чемпионате мира, не попробовав ничего? Это свет, это большое пространство. У нас в Новогорске огромный классный зал, но это все равно домашний зал. А тут зрители, давление, ответственность. Как можно два раза подбросить мяч и выйти выступать, став тринадцатикратной чемпионкой мира? Для меня это тоже феноменально. Я училась у Яны тому, что, что бы ни происходило за ковром, это не должно влиять на выступление. — О чем мечтает Анастасия Максимова? — О третьей Олимпиаде (смеется). Правда. Ну, это мечты же? Не знаю, может ли такое случиться, но я хочу. Помимо этого я бы хотела, чтобы в России построили больше центров художественной гимнастики. В моем родном Петрозаводске до сих пор нет такого центра. У меня там свои соревнования, я на них приезжала, очень много девочек хочет заниматься. Нужна работа в команде — тренеры, врачи, психологи. Когда ты один, тебя могут заметить и передать кому надо, но это все штучное. Нижнему Новгороду тоже не помешал бы такой центр. Их строят очень много, но все равно популяризация идет такими темпами, что всем желающим не хватает нормальных условий.