Живой памятник, человек-гимн, король официоза, орденоносный лауреат, "маршал Жуков советской эстрады" — плакатный образ позднего Иосифа Кобзона как локомотива патриотической песни и авторитетного государственного мужа настолько привычен и устойчив, что его легко счесть за ожидаемый финал. Разве не к этому он стремился?
Однако Кобзон замкнул на себя все возможные варианты советской песни, став ее бессмертным символом, гораздо раньше. Это не конец и даже не кульминация его полувекового пути на сцене, а буквально начало. Еще в 1967 году, к пятидесятилетию Октябрьской революции, артист подготовил новую программу, куда вошли песни довоенного прошлого — "Варшавянка", "Смело, товарищи, в ногу!", "Отречемся от старого мира", — казалось бы, навеки ушедшие с эстрады. А за ними и городские романсы, фронтовые куплеты, оды комсомолу и посвящения космонавтам, морякам и чекистам. По сути, новый канон, авторизованная версия музыкального соцреализма, каким он сложился на излете оттепели и в первые годы застоя.
В 1970-х Иосиф Кобзон и вовсе записал практически антологию советской народной песни — исчерпывающий многотомный путеводитель по казенному фольклору страны рабочих и крестьян, собранный из сотен номеров. Корпус этих песен закономерно выдвинет вперед корпус самого артиста и заложит основу его самого узнаваемого портрета: литой широкоплечий солист с богатырской силой голоса на фоне оркестра Гостелерадио СССР.
Мегаломанский проект не предполагал продолжения, мемориалы такого рода по определению ведут не в будущее, а к праотцам. История распорядилась иначе. Оказалось, что вместо прощальных писем предкам Кобзон передавал телеграммы ровесникам и заветы потомкам: на этом материале, на эхе ударных строек и гуле заводских цехов артист уверенно вошел в современность уже постсоветской России и отнюдь не потерялся.
Не уйти, но остаться — в этом весь Кобзон, и речь не только о его беспрецедентно продолжительных концертах.
Певец-повстанец из цирка
Иосиф Кобзон родился в Донецкой области в семье народной судьи и кадровика конфетной фабрики. До войны жил во Львове, затем вместе с родителями был эвакуирован в Узбекистан. В 1943 году отец Кобзона ушел на фронт, а семья вернулась на Украину — в Краматорск. Там юный Иосиф пошел в первый класс, но вскоре вновь оказался в другом городе, Днепропетровске. "Что было в моем детстве? Улица и самодеятельность, — вспоминал Кобзон. — Дом при керосиновой лампе, уроки, футбол в тряпичный мяч и песни. Мы любили петь, потому что это было продолжением общения".
Будущий артист попал в число украинских детей, отправленных в Москву для праздничного концерта, и выступал непосредственно перед Иосифом Сталиным. Через два года талантливый подросток вновь спел перед вождем.
Тем интереснее, что в школе, старательно учась, Кобзон не собирался быть артистом. Он увлекался боксом (и даже выиграл первенство Днепропетровска), но при этом освоил аккордеон. Его первые публичные выступления состоялись на сцене горного техникума, в небольшом актовом зале. И даже там начинающему певцу было привычнее находиться, видимо, если не в спарринге, то хотя бы в дуэте: вместе с будущим чемпионом Украины по бадминтону Борисом Баршахо.
Во время службы в армии Кобзона пригласили в ансамбль песни и пляски Закавказского военного округа. После увольнения в запас подающий надежды вокалист попал в руки руководителя хора Днепропетровского дворца студентов. Он же настоял на поступлении Иосифа Кобзона в Одесскую консерваторию. В итоге певец выбрал Москву и поступил в музыкально-педагогический институт им. Гнесиных.
"Днем учился, вечером ходил на концерты, ночью разгружал вагоны — мы жили очень активно, — рассказывает Кобзон. — Летом и осенью в колхоз, собирать урожай. Я был бригадиром, и в моей бригаде был один смышленый парень, музыкант. Его звали Давид Тухманов". По иронии судьбы до профессионального сотрудничества тогда не дошло: певец и композитор встретятся в студии лишь спустя годы.
В конце 1950-х Кобзон пришел в Цирк на Цветном бульваре, где получил небольшую роль с песней "Мы артисты цирковые". По его словам, именно там он впервые увидел "настоящий творческий труд — труд до изнеможения, до кровяных мозольных ссадин". Через несколько лет, в разгар советско-кубинской дружбы, Кобзон исполнил песню "Куба, любовь моя!" С накладной бородой и деревянным автоматом певец был в образе повстанца-барбудос — бойца армии Фиделя Кастро.
Тем временем в институте студент с баритоном был совсем иным: он пел оперные партии Онегина, Фигаро, Елецкого и Валентина в "Фаусте". Но и здесь Иосиф Кобзон сделал неожиданный выбор и удивил наставников.
Прощание с прошлым
Вместе с сокурсником Виктором Кохно вчерашний артист цирка стал исполнять в Доме композиторов песни Аркадия Островского, Михаила Фрадкина, Даниила Френкеля и Александры Пахмутовой. Первый безоговорочный успех — спетая на двоих "Девчонки танцуют на палубе". Когда встал выбор между учебой и карьерой, певец бросил институт и поехал от Госконцерта на гастроли по Сибири и Дальнему Востоку. В семье об этом узнали намного позже и были практически шокированы.
Наконец, кажется, не иначе как за смелость Кобзону выпадает исключительная удача: стопроцентный хит "А у нас во дворе" и сразу за ним "И опять во дворе" Островского. Задушевное прощание с уходящим в прошлое городским коллективизмом и невинный флирт с рефреном "а я все гляжу, глаз не отвожу" превращают безымянного дебютанта в звезду. Его зовут на телевидение, газеты печатают его портреты, концерты — почти каждый день.
Между тем украинских эстрадных баритонов хоть отбавляй — Юрий Богатиков ("Спят курганы темные"), Николай Кондратюк ("Ясени"), Вадим Мулерман ("Лада"), — но Кобзон отличается фантастической работоспособностью и продуктивностью. Пока его коллеги выбивают ставку на второй-третий концерт в день, он соглашается на десять выступлений в одном городе. Если надо, представляет страну на зарубежных фестивалях.
Дополнительное преимущество — безотказность на грани, уход от репертуара как амплуа. Что пел Кобзон на рубеже 1960–70-х? Все. Нежные баллады, мужественные марши, тихие колыбельные, разливистые запевы, ямщицкие куплеты. Поэты и композиторы приносили ему стопки исписанных тетрадей, зная, что певец возьмется даже за черновики.
Именно Кобзон первым спел "Звездный цикл" Александры Пахмутовой и Николая Добронравова. Пять песен, проникнутых чувством восхищения перед подвигом людей особой, неземной профессии. Задумчивая лиричность "Смоленской дороги" сменялась посвящением Юрию Гагарину: "Знаете, каким он парнем был!" И уже в совсем другом ключе и других героях — в "За того парня" из фильма "В бой идут одни старики" с горьким признанием от имени поколения: "Что-то с памятью моей стало".
Задание для Кобзона
В 1973 году на телеэкраны страны вышли "Семнадцать мгновений весны" с песней о секундах, про которые не стоит думать свысока. "Мгновения" Микаэла Таривердиева и Роберта Рождественского становятся извечной визитной карточкой Иосифа Кобзона и перепридумывают траур на эстраде — это больше не катарсический самоизвод в духе Муслима Магомаева, а отрешенная скорбь с долгими паузами. Примечательно, что изначально композиция писалась как раз под Магомаева, но режиссера фильма Татьяну Лиознову его версия не устроила. Не подошли и остальные (по легенде, полтора десятка) "самые серьезные советские певцы", от которых требовалось "петь за Штирлица". С заданием справился только Кобзон.
"На первой же записи, как я увидела из окошка аппаратной, как он вошел в пультовую, снял пиджак, засучил рукава, широко расставил ноги и приготовился работать, — все стало ясно", — объясняла свой выбор режиссер. В конце 1980-х Лиознова публично извинилась за отсутствие фамилии певца в титрах.
Впрочем, уже через год сложилась другая неприятная ситуация: спетая Кобзоном для фильма "За облаками — небо" песня о летчиках-испытателях ушла в народ в принципиально другом исполнении "Самоцветов", где героический пафос оригинала почти сошел на нет.
К концу 1970-х Иосиф Кобзон — состоявшийся, признанный мэтр с сольными концертами в Колонном зале, фаворит столичной номенклатуры и неизменный участник "Голубых огоньков", "шефских" концертов и делегаций. За его плечами были уже тысячи песен: одних романсов и оперных арий под сотню, столько же народных плюс два десятка вальсов. Любые композиции по самым разным поводам: от "Ингушетия родная" и "Звезда футбола" до "Нашего танго" и "Эй, ухнем".
На вопросы о преимущественно патриотическом стержне концертных программ Кобзон отвечал переделанной формулой: "Есть такая профессия — родину любить", — видя в прославлении государства долг артиста.
В 1984 году Кобзон возглавил вокально-эстрадное отделение родной Гнесинки. Среди его выпускников — певицы Ирина Отиева, Валентина Легкоступова и Валерия. Он собирался привезти в Москву Фрэнка Синатру и даже встречался по этому поводу с Михаилом Горбачевым, но шоу не состоялось: к концерту на Красной площади в Кремле оказались не готовы.
Артист-завод и песни-ангары
Живые выступления зрелого Иосифа Кобзона всегда имели сугубо физическое измерение: они бесконечно долго длились и не отличались подвижностью певца на сцене. Он мог часами напролет выдавать колоссальный объем энергии, едва шелохнувшись. Мог петь так громогласно и веско, будто за горизонт, если не в стратосферу. Но для чего? Что стояло за этим вокальным марафоном, финал которого определял лишь сам артист? Откуда этот безоглядный нажим и надсад, этот фирменный монументализм? Как мне кажется, Лев Лещенко так не умел, Эдуард Хиль даже не пробовал, Магомаев с годами бросил.
Разгадка на поверхности: Кобзон, взваливший на себя бремя знамени, был плоть от плоти своего времени и своей страны. В эстраде певец видел не столько искусство, сколько служение. Он рабочий сцены, ветеран труда. Его концерты — не шоу, им чужда зрелищность. В этом смысле "конкурентами" певца удивительным образом представляются люди совсем других профессий: они проводили сложнейшие многочасовые операции, преодолевали океаны по воздуху без посадки, отрабатывали третью смену и до последнего несли вахту — хирурги, летчики, металлурги, военные.
Что такое одиннадцатичасовой концерт Кобзона (был и такой — в 1997 году), если не завод, чье производство нельзя остановить? Его песни — расплавленный чугун, а их исполнение — как прокатка листа железа. Его циклы песен — производственные циклы, промышленный конвейер, индустриализация в музыке. Гимны — склады, песни — ангары. Тот случай, когда медные трубы — не метафора, а изделие.
Впрочем, в контексте народных песен сценическая реальность Кобзона воплощала уже не рабочий уклад пятилеток и госплана, а бескрайние просторы родной земли. Концерт как русское поле: не перейти, не объехать, а услышать и замереть. Что Кобзон и делал, застывая у микрофона вопреки законам эстрады и самому жанру популярной песни. В стране, где поворачивали реки, осваивали целину и прокладывали самые протяженные железнодорожные пути, песни так же должны были расходиться во все стороны и тянуться сквозь города и леса, как линии электропередач. Вспомните экранный образ Иосифа Кобзона любой поры — железобетонная опора ЛЭП в грунте. Выстоит при любой погоде. Даром что песня "Что такое ЛЭП" не задержалась в его репертуаре.
Буду вечно молодым
"От Советского Союза осталось три знамени: Мавзолей, коммунистическая партия России и Иосиф Кобзон", — писал после распада СССР публицист Александр Проханов. Певец оказался среди политических символов не случайно: еще в 1989 году он стал народным депутатом, затем дважды (пусть и безуспешно) баллотировался в Госдуму от объединений "Гражданский союз" и "Мое Отечество". Занять депутатское кресло в российском парламенте Кобзону удалось лишь в 1997 году.
За три дня до, казалось бы, полного ухода в политику певец дал грандиозный концерт в Москве с трансляцией по федеральным каналам и с высокопоставленными гостями. Вопреки обещаниям покинуть сцену ради законотворчества Иосиф Кобзон соглашался выступать и записываться, пусть и далеко не с прежней интенсивностью. "Не расстанусь с комсомолом! Буду вечно молодым!" — приводили строчки из его ранней песни критики. Певец продолжал работать в Госдуме до лета 2018 года.
"Я могу посадить рядом всех своих детей, внуков и детей друзей и часами рассказывать им о своей эпохе. Начиная с Великой Отечественной войны и вплоть до наших дней, — отвечал Кобзон. — Могу ответить за каждый год своей жизни в государстве и спеть про этот период песню".
В том, что он был действительно способен на это даже на 81-м году жизни, кажется, никто не мог сомневаться.