Александра Урсуляк: «Я рада, что сын разбавил бабье царство»

Актриса вышла замуж за музыканта Андрея Розендента и стала мамой в третий раз. Подробности — в интервью Александра Урсуляк — звезда Театра имени Пушкина — уже была героиней нашего журнала четыре года назад. Но с тех пор многое изменилось. Саша второй раз вышла замуж — ее избранником стал скрипач Андрей Розендент, родила сына и наконец снялась у папы в кино. Обо всем этом — в интервью журнала «Атмосфера». — Саша, открытие сезона в театре не за горами, но пока все же конец лета и еще отпуск. Ты сегодня больше актриса или просто женщина? — Мне кажется, что женщина. У меня только-­только получилось выдохнуть и ощутить, что сейчас лето и я могу заняться детьми, домом, садом. В круговороте жизни не успеваешь всему уделять время, а я это просто обожаю. Но не могу сказать, что совсем не думаю о театре, правда, пока скорее мечтательно, и не только о своих ролях. Я наш театр очень люблю и могу быть счастлива от того, что там происходит, вне зависимости от своей занятости. — Ты семнадцать лет работаешь в Театре им. Пушкина. И, насколько я знаю, у тебя уже есть положение, некий статус и возможность соглашаться на что-­то или нет… — Ощущение, что коллектив нашего театра совместно трудится на благо общего дела, возможно, субъективное. Но именно так я себе нашу жизнь представляю. Я рада, что есть возможность быть в диалоге с нашим замечательным художественным руководителем. Вообще все самое лучшее возникает не по указке или какой-­то запрограммированной системе. Евгений Александрович Писарев пришел к нам в тяжелый, сложный момент и поначалу был весьма растерян, как мне казалось, не знал, за что хвататься. Так вот теперь я думаю, что в этом было его преимущество, а не наоборот. Потому что в ситуации нестабильности сама жизнь вынуждает тебя быть очень внимательным и находить верные решения. Евгений Александрович по наитию, двигаясь крошечными шажками, привел нас к тому, что мы сейчас имеем. Он никогда не бравировал: «Я точно знаю, что делать!», — но у него была возможность опереться на коллектив, где все его коллеги и даже бывшие студенты. У нас замечательная компания, собранная во многом благодаря Роману Ефимовичу Козаку. Он не терпел некачественных людей и населил театр хорошими. А Евгений Александрович не растерял их и следует этому же принципу. — В театре невозможно быть одиночкой? — Возможно. Просто мне кажется, что это не так интересно. — Ты с детства с радостью находилась в коллективе, ходила в детский сад, любила школу? — В моем понимании к коллективу это не имеет никакого отношения, потому что люди там собрались вынужденно. Сад я вообще терпеть не могла, да и школу, в принципе, тоже. Наверное, первый любимый коллектив — это мой курс в Школе-студии МХАТ, и вот он как раз сложился естественным путем из незнакомых людей, связанных общим интересом и делом. — Можешь назвать события или моменты, которые считаешь вехами для себя? — Вехи, как мне кажется, связаны со встречами с определенными людьми. Есть те, кто меняет атмосферу в воздухе, настолько сильно они энергетически заряжены. К таким людям я отношу Романа Ефимовича Козака, Дмитрия Владимировича Брусникина, Аллу Борисовну Покровскую, Аллу Михайловну Сигалову, Юрия Николаевича Бутусова. Алла Михайловна вообще из меня человека сделала. — А до этого ты что, недочеловек была?! — Да. Хотя Алла Борисовна, Дмитрий Владимирович и Роман Ефимович меня, недочеловека, взяли на курс. Спасибо моим учителям за то, что они меня в принципе увидели и дали очень много авансов. А Роман Ефимович пригласил потом в театр. Но когда в театр пришла Алла Михайловна ставить со мной спектакль «Ночи Кабирии», то она вообще не поняла, что это за «подающая надежды артистка». Сначала она рвала и метала, а потом засучила рукава и давай меня переделывать. Даже Козак, по-­моему, боялся за меня, так мы, мягко говоря, неспокойно репетировали. Вот это был перелом, так перелом, причем открытый. (Смеется.) — А ты сопротивлялась? — Тяжело было, но, честно говоря, я покорилась судьбе, думала: «Ой, господи, издевается, пусть делает, что хочет. Я же не могу спрыгнуть с этого поезда, значит, придется терпеть». — Ты считаешь, у тебя тогда и характера не было? — Характер проявился как раз в том, что я не обижалась на нее совсем, а оскорбления были такие, что многие бы развернулись и ушли. Причем Алла Михайловна это делала сознательно, ждала, когда уже что-­то произойдет и я встряхнусь. Но я упорно не встряхивалась. Хотя интуитивно чувствовала, что все это на пользу, это моя школа. Тем не менее мы выпустили премьеру, я была в шоке и ничего не соображала, а потом вдруг неожиданно выяснилось, что это большой успех. И это нас примирило. После этой работы я вышла очень много чего умеющей. — Но мне кажется, чтобы человек действительно стал человеком, очень важно, какая у него была атмосфера в семье и какое количество любви он получил дома… — Конечно, все это важно. Я была очень любима и мамой, и папой, и бабушками, и дедушками. Кто меня только не любил! Но родительская доля (я уже подготавливаю себя к этому) несколько неблагодарная, потому что ребенок, выпорхнув из гнезда, понимает: все, что говорили ему родители, — не то, чего он хочет в жизни. И именно тогда он и начинает осознанно поглощать все, впитывать в себя и учиться. — Кстати, а почему в одиннадцатом классе ты ушла жить к бабушке? — Потому что бабушка — очень твердый человек, а я тогда хотела одновременно жесткости и понимания. — Жесткости?! Зачем? — На тот момент у меня была полная свобода — и я чувствовала, что ничего не понимаю и не знаю, чего хочу. Я думала, что бабушка мне поможет собрать себя, сконцентрироваться. Режим был как в армии. (Улыбается.) И я понимала это, когда шла к ней жить. Но мы подружились. У нас наладилась очень серьезная связь — и эти нити до сих пор существуют. Мы очень близки. — А мама тебя легко отпустила? Не ревновала, не обиделась? — Думаю, мама понимала, что это может быть на пользу. Плюс на выходные я с радостью возвращалась домой. Мне хотелось стать поскорее взрослой и независимой. Поскорее оторваться. Вообще она достаточно ревностно относится ко мне. Возможно, оттого что я единственный ребенок. Я не делюсь совсем личным, хотя очень ее люблю. Возможно, маму задевает моя обособленность, но мы постоянно находимся в близком контакте, так как она принимает большое участие в воспитании детей и во многом мне помогает. В свою очередь я ей очень благодарна и чувствую ответственность за маму, хочется сделать ее жизнь счастливой и полной и избавить от лишних тревог. — У тебя и папа беспокойный… — Да, но, несмотря на все свое беспокойство, он как может держит себя в руках, не паникует и всегда готов прийти на помощь. Свое мнение, не знаю, какими усилиями ему это дается, практически никогда не высказывает. Если у него прямо спросить: «Пап, как ты считаешь?» — тогда он выскажет, что думает, но ты сама спросила и получила. Он волнуется, сочувствует, если у нас с сестрой случаются какие-­то переживания, но до последнего будет сохранять спокойный вид. — Какие у тебя сейчас отношения с дочками, особенно со старшей, Аней? Четырнадцать лет — уже не совсем ребенок, и это сложный возраст… — Старшая дочь сильно привязана ко мне, она у нас домашняя девочка, очень нежная. И я ей не отказываю в этом, хотя в душу не лезу. Дочки еще растут, переживают разные периоды, трансформации. Младшей уже десять с половиной лет. Мне было сложно с Аней в какой-­то период, а с Настей легко. Сейчас все наоборот. И у Саши (отец девочек Александр Голубев. — Прим. авт.), я спрашивала, абсолютно то же самое ощущение. — Говоря о дочках, ты сказала, что им надо привить доброту и смелость. Что ты вкладываешь в понятие «смелая» для девочки? Кстати, ты сама, мне кажется, бесстрашная… — Почему? Идиот тот, кто не боится с высоты упасть. Но я имела в виду другую смелость, все сводится к одному очень важному понятию — честности. Перед собой, перед людьми, перед своей совестью. Тогда вообще никаких проблем не будет, потому что все вытекает из этого. Почему мы считаем кого-то настоящим человеком? Потому что он таков, каков есть, говорит то, что думает, ему комфортно быть собой. Самое страшное, когда врешь сам себе. — Ты любишь анализировать себя? — Постоянно этим занимаюсь, работаю над собой, но нет предела совершенству. И это очень важно для нашей профессии. — А критику хорошо воспринимаешь? — Можно анализировать все, в том числе критику, понять, в связи с чем было сказано что-­то негативное. Но признаюсь, пока меня никто особо не поливал и не гнобил. Более того, много людей старались подобрать слова, чтобы не сильно меня обидеть. И это, конечно, всегда очень приятно по-­человечески. — Ты сама тщательно подбираешь слова? — Я могу быть жесткой, резкой. Но если кого-­то критикую, значит, этот человек мне небезразличен. Правда, могу выбрать неправильную форму. В этом я похожа на папу. Он вообще может сказать так, что ты просто улетишь. Но, честно говоря, если я чувствую, что кого-­то обидела, мне становится стыдно, тут же бегу просить прощения, мне это не сложно. — А что тебя может сильнее всего задеть или ранить? — Мама может очень быстро наступить на больную мозоль, когда ей вдруг кажется, что я неправильно что-­то делаю и живу. Она мягкая, но своим неодобрением может сделать так, что у меня руки опускаются. И умеет так пригвоздить взглядом, что я начинаю мучиться. У меня с мамой на самом деле сильнейшая связь, как бы я ни хотела обособиться от нее, и у нас происходит мгновенная передача информации телепатическим путем, которая может меня вогнать в расстройство, в ступор, в ярость или, наоборот, окрылить. — Мама же сама обидчивая. Ты мне говорила, что они с папой так и не общаются… — Нет, они с папой общаются, но только в рамках того, что они мои родители. Для меня это всегда было болезненно. Я долго пыталась во всем этом разобраться, но поняла, что не могу тратить столько сил на чужие отношения. Помирились, поссорились, женились, развелись — это их история, я в ней третье лицо. Это больше не зона моей ответственности. Они оба прекрасные родители, и я их очень люблю. — Ты не раз говорила, что очень уверена в себе и всегда считала, что в тебя все влюблены… — Это правда, мне так все время кажется! Ощущение уверенности в себе как в женщине во многом благодаря воспитанию Сигаловой и Козака. Роман Ефимович, добиваясь от меня манкости на сцене, очень многое мне подсказывал. Делал это деликатно, исподволь. А я старалась ловить и присваивать себе то, что подмечала из историй, из режиссерских показов и из отношений между ним и Аллой Михайловной. У меня было не только актерское, человеческое, но и мужско-­женское воспитание, за что я им очень благодарна. — Ты достаточно рано выскочила замуж… — Согласна. Так рано выскакивать было совершенно необязательно, просто я очень искренне полюбила прекрасного человека. Что делать, если тебе двадцать один? (Улыбается.) Папа нам на свадьбу подарил конверт с деньгами и написал: «Дорогие дети, поздравляю с вашим первым браком». Тепло и с юмором, но, в общем, все было понятно. — Удивительно, несмотря на то, что ваш брак распался, не распались творческие отношения папы с Александром. — Для меня это совершенно неудивительно, потому что Саша — прекрасный артист и его можно любить всем режиссерам на свете. Я очень хочу, чтобы у него складывалось все, как он хочет. Мне кажется, у них была очень хорошая совместная работа с папой в «Ненастье». — Там же наконец-таки папа снял и тебя, правда, в небольшой роли… — Да, слава богу, на эту тему можно больше не волноваться. (Смеется.) Но я поняла, что мне с папой так страшно работать, я так сильно боюсь его подвести, что очень хорошо, что мы с ним немножечко поснимались, мне этого хватило. — Саша в интервью мне с такой любовью говорил о дочках, об отношениях с ними… — Он очень хороший, любящий отец. Сейчас, кстати, дочки ушли с ним в поход, поплыли на лодке на остров под Псковом. Живут в палатках. Звонили мне оттуда, рассказывали, что у них все прекрасно, что они интересно проводят время в компании Сашиных друзей с детьми. Мне кажется, они себя чувствуют женщинами рядом с ним. — А ты с папой чувствовала это? Говорят, папино восхищение дочкой — залог ее уверенности в себе… — Папа, наверное, всегда вносил ощущение своего присутствия в моей жизни. Я думаю, это необходимо для того, чтобы возникло доверие к мужчинам. А чтобы папа мной любовался, я и не припомню. Есть такие отцы, которые все время восхищаются дочками, красавицами зовут, мой совсем не такой. Я стала ловить от него какой-­то любящий взгляд лишь последние лет пять. Ему нравится то, какими мы с Дашей (актриса Дарья Урсуляк. — Прим. авт.) выросли. Сейчас он может чуть-­чуть выдохнуть и внутри себя украдкой констатировать: «Слава богу, нормальные!» — И он обожает внучек… — Конечно, обожает. К сожалению, внучек он видит не очень часто, ведь дедушка у нас человек востребованный, занятой, интересный, пусть так и будет. — Ты никогда не ревновала его к занятости и к Даше? Хотела ли проводить с ним больше времени? — Мы всегда много времени проводили вместе, постоянно ездили куда-­то, в том числе вчетвером. Как только у папы появляется немного свободного времени и чуть-­чуть денег, они с Ликой сразу уезжают. Это их отдушина. А в нашей семье — мы как что, сразу на дачу. Поколение моих родителей бежало от дачной жизни. Им не удалось прочувствовать это удовольствие. Хотя сейчас я маму потихонечку переманиваю туда. Мы построили комфортабельную дачу для всей семьи, для детей, для мамы и ради моей бабушки Эммы, старались высунув язык сделать все быстрее, чтобы она успела там пожить, но она нас динамит, никак не доедет. Говорит — давление… — Строительство было на тебе? — Нет, в этом мой муж Андрей очень хорошо разбирается. — Когда вы с Сашей расстались, у тебя был тяжелый эмоциональный период? Или ты подошла с умом к этому — ну, не получилось, просто ранний брак? — Конечно, это было болезненно. Нас столько связывало, хотя мы вместе прожили всего лет пять. Тяжесть от расставания долго проходила, такие вещи не заживают в одну секунду. — Это хоть на время повлияло на твое отношение к мужчинам? Я не знаю. Я вообще решила, что детей родила, программу выполнила и могу теперь совершенно спокойно жить в свое удовольствие — влюбляться, встречаться, с кем хочу, не собиралась иметь никаких серьезных отношений. — Как же получилось, что знакомство с Андреем изменило твою позицию? — Встретила Андрюшу, и тут же поняла, что это совсем другая история. Точнее, тот случай, когда все происходит быстрее, чем ты успеваешь осознать. — Ты хотела, чтобы у вас был общий ребенок? — Просто понимала, что я-­то уже в дамках, а у него еще нет детей. Я не могла это так оставить. В итоге у нас получился замечательный мальчик. — Чем занимается Андрей? — Сейчас — бизнесом, а вообще он классический музыкант. Просто решил, что это не единственное, чем бы он хотел заниматься в жизни. — То есть он бросил музыку? — Ее бросить нельзя. (Смеется.) Мне кажется, ему недостаточно одной музыки как единственной сферы реализации. Он очень одаренный человек, и у него получается все, за что он берется. Когда ему было тринадцать лет, он сыграл мальчика-­скрипача Давида Шварца в фильме Владимира Машкова «Папа». После съемок в «Папе» он уехал учиться в Германию. — Андрей — твой ровесник? — Младше на шесть лет. Но я чувствую себя рядом с ним девочкой, потому что он умнее, сильнее, сообразительнее, чем я, в пятьдесят раз. — Где вы познакомились? — У нас в театре. Он только вернулся из Германии, учился в Кельне у известного профессора Захара Брона. Приехал в Москву посмотреть, что здесь происходит, на разведку, и музыкальный руководитель спектакля «Добрый человек из Сезуана» Игорь Горский пригласил его на репетицию. Привел мальчика в театр… там его и схватили. (Смеется.) — Ты стала после замужества мягче… — Да. Во-­первых, я стала старше, это тоже всегда сказывается, даже Алла Михайловна стала мягче. (Смеется.) И у меня появилась какая-­то гармония благодаря Андрюше, это точно. — Ты разрушила вашу семейную традицию рождения одних девочек. Твой папа говорил, что даже не представляет, как общаться с мальчиком… Как ты сама отнеслась к тому, что будет сын? — Я рада, что у нас получилось разбавить бабье царство. И папа, который громче всех кричал, что хочет только девочек, мне кажется, тоже счастлив. К тому же Володя очень похож на него. — И вот у тебя уже трое… Признайся, ты когда-нибудь представляла себя многодетной мамой? — Нет, но сейчас артистки просто взбесились, по три-­четыре ребенка у многих. Это технический прогресс, все стало легче даваться, в том числе рождение детей. Хотя все равно девять месяцев беременности и роды — это цена, которую нужно заплатить за счастье. — На подходе сериал «Хорошая жена». Соглашаясь сниматься, понимала, что ввязалась в интересную историю? — Да, это отличная история с очень хорошей ролью. И у нас была замечательная команда, мы полгода провели в большой любви. Прекрасные режиссер Стас Либин и оператор Никита Семенов, потрясающие партнеры — Марина Зудина, Александр Домогаров, Дмитрий Миллер, Наиль Абдрахманов, Сабина Ахметова. На площадке я впервые встретилась с Мариной Зудиной. Она великолепная! И как актриса, и как человек: очень профессиональная, с огромным чувством ответственности. Это был очень тяжелый период в ее жизни. Во время съемок ушел из жизни Олег Павлович Табаков. Наверное, работа и просто нахождение в коллективе требовали от нее больших душевных сил, а от группы — особенных проявлений. И я рада, что с обеих сторон происходило хорошее человеческое движение друг к другу. — Про себя можешь сказать, что ты теперь хорошая жена? — Весь смысл сериала в том, что хорошая жена не так хороша. А может быть, хороша, но не для всех. И в этом как раз красота и цимес этой роли. — Если говорить без иронии, то во второй раз ты уже понимаешь, как строить отношения с мужчиной, при этом оставаясь самой собой? — Мой лозунг на данный момент — это честность. — Андрей совсем не похож на Сашу по характеру? — Андрей не похож ни на кого, я считаю, он инопланетянин. Нет таких людей. Он чистый, очень порядочный, очень добрый, очень умный, очень правильно сконструированный внутри человек, а еще и очень любящий. Мне просто повезло. (Улыбается.) И он безумно любит сына. Для него это чудо. — А как девочки Андрея приняли? — Замечательно. Его нельзя принять по-­другому. — Как они в принципе были настроены на то, что какой-­то мужчина может появиться в доме? — Их никто особо не спрашивал. Это мое личное дело. К детям оно не имеет никакого отношения, они это прекрасно понимают. Но я бы никогда не привела к своим детям кого-­то, если бы не была уверена, что с этим человеком будет лучше, чем без него. — Ну а когда они узнали, что родится еще сестренка или братик, не говорили, что не хотят этого? — Нет. А вообще за этим всегда стоит только одно — страх потерять какую-­то свою привилегию. Когда я рожала Настю, делала это только для Ани. Я знала, что она не должна остаться одна. У меня огромное количество друзей, которые очень связаны с братьями и сестрами. Мой папа с братом абсолютно разные люди, ссорятся и мирятся по десять раз на дню, но это ничего не значит, они очень привязаны друг к другу. Такие отношения все равно нигде не приобретешь, ни с какими друзьями. Это навсегда. Поэтому я жду от детей только таких слов: «Спасибо тебе, мама, что ты нас всех родила!»