Она объединяла гениев. Самой экстравагантной модернистке Гертруде Стайн - 150

Писательница и журналистка Клаудия Рот Пиропнт, к слову, любительница русских балетов, в своей книге о Гертруде Стайн поставила вопрос ребром: так чем же в итоге была ее жизнь: революцией или затянувшейся вечеринкой? Никто более точно тайну жизни одной из самых экстравагантных писательниц и меценаток XX века не сформулировал.

Избалованная американская девочка из богатой семьи переселенцев, получившая громадное наследство и сбежавшая из Америки в Париж - вот с чего начинается история Гертруды Стайн. Конечно, биографы такую эмиграцию постараются оправдать поисками нового языка, новых красок, новых смыслов, но то творчество, которое пропагандировала Гертруда в Европе, отменяло и язык, и смыслы напрочь. Не зря ее прозвали матерью модернизма. И как символ этой отмены, как эпиграф к первой половине ее жизни звучит вот этот перл Гертруды "Роза есть роза есть роза есть роза". Именно так, без запятых, потому что "смысл должен быть понятен сам по себе, а не проясняться запятыми".

Тут надо сразу оговориться, что это не единственный афоризм Стайн, оставшийся в энциклопедиях. Все же были и вполне осмысленные высказывания - и даже с использованием знаков препинания - они, правда, встречались не в стихах и рассказах, а в письмах. Это ей принадлежит фраза, взятая Хемингуэем в эпиграф одного из своих романов: "Вся молодежь, побывавшая на войне, - потерянное поколение". С тех пор термин "потерянное поколение" вошел в историю искусства и даже в психологические и философские трактаты. Вот только, опять же, термин этот вряд ли подчеркивал истину, потому что все, кого называли "потерянным поколением", в итоге никуда не потерялись, а совсем даже наоборот, оказались на виду: тот же Хемингуэй, Элиот, Ремарк, Фицджеральд…

Объединять гениев и указывать им, кто они есть в искусстве, - это, пожалуй, то, что Гертруде удавалось лучше всего. Не успев приехать в Париж, она тут же определила, кто здесь "короли": "Такие самцы, как Пабло и Матисс, иначе как гениями быть не могут". Ей тогда только-только стукнуло тридцать, она уже писала и мечтала о славе, встреча с Пикассо и Матиссом помогла ей вычислить короткий путь к успеху - не по проторенным дорожкам, а с кувалдой, сотрясая все устоявшиеся формы.

Гертруда начала коллекционировать и продвигать новейшее искусство, превратив свою парижскую квартиру в художественный салон. Пикассо, Матисс, Брак, Дерен, Грис, Аполлинер - все они ходили сюда, как к себе домой, оставаясь на обед и сразу на ужин, потом следовали вечеринки, а на следующий день все повторялось вновь. Но ведь успевали писать, продавать, становиться знаменитыми, и все это как бы между делом, между французским омлетом, танцами, лекциями о психоанализе, переписками с другими гениями и восторженными самоцитатами, типа такой: "Прежде чем Пожар Погас Порыва Погас Порыв". Кубисты, сюрреалисты, модернисты и прочие птенцы гнезда Гертруды сами не заметили, как превратились в певцов всеобщей утраты смыслов…

Здесь будет уместным сказать, что Гертруда предвосхитила модернистский авангард Джойса и все эти школы потоков сознания, в этих жанрах она начала упражняться за несколько лет того, как они вошли в моду. Но именно упражняться, законченными формами там и не пахло. Это потом задало тяжелейшую задачу американским библиотекам, которые решили однажды издать собрание сочинений Гертруды - оказалось, что бумага стерпит только три-четыре ее произведения, остальное - не более чем пыль к ее же портрету кисти Пикассо.

Но как бы Гертруда ни будоражила "эту чертову культуру" в своих салонах и в своих книгах, в день, когда началась Первая мировая война, она смыла всю эту "пену" и показала миру пример подлинного патриотизма, решительности и смелости. Выписала из Америки на собственные деньги грузовой "Форд". Освоив уроки вождения, стала развозить по госпиталям медикаменты. Интересно, что и после войны волонтерка переписывалась с одинокими солдатами, чьи ранения не позволяли им обрести счастье, она называла их своими "крестниками".

Война сделала Гертруду Стайн другой, художников из ее окружения как ветром сдуло, их место заняли писатели. Те самые, которые "потерянное поколение". И тот самый Хемингуэй, которому на момент его знакомства с Гертрудой было 23 года, страстно привязался к ней. Речь не о любви, он выбрал ее как свою наставницу. Сохранилось письмо молодого писателя к Шервурду Андерсону от 1922 года: "Мы с Гертрудой Стайн теперь как братья". Немало страниц об этом "братстве" можно найти в биографическом романе Хемингуэя "Праздник, который всегда с тобой".

В двадцатые годы Стайн пишет и одну из своих известных и вполне читаемых книг "Становление американцев. История одной семьи". Это здесь она выразила мнение, которое очень нравится и современным жителям штатов, готовых по щелчку отказываться от прошлого или переписывать его. "История людей, прибывших переселенцами на американский континент, берет свои корни только в Америке, - говорила Гертруда. - Только с этого момента семьи начинают свою летопись".

… Она переживет еще немало литературных течений, культурных революций, скандалов, переживет друзей, наконец, на ее долю выпадет еще одна большая война, от которой она никуда не побежит, так и останется в Париже, будучи еврейкой. А сразу после разгрома фашистов напишет одну из самых проникновенных своих книг "Войны, которые я видела", где сформулирует - опять же не без грусти - главную мысль своей жизни, свою философию: "В наши дни никто не опасается смерти из страха попасть в рай или ад, но со смертью прекращается жизнь, а жизнь интересна"

Возможно, тогда она уже отчетлива понимала, что куда бы ни завели эксперименты в искусстве, какими бы смелыми поисками одна часть человечества не сводила с ума другую, роза все равно есть роза. И такой она останется на века.

Кстати

Гертруда Стайн не была уникальной в своих просветительских проектах, в те самые годы, в которые американка в Париже привечала всех тех, кому суждено было стать знаменитыми художниками и писателями, в Санкт-Петербурге разворачивала свою бурную деятельность галеристка Надежда Добычина. Это в ее Художественном бюро выставлялись Казимир Малевич и Марк Шагал, Василий Кандинский и Наталия Гончарова, многие другие. В Бюро читали стихи Владимир Маяковский и Давид Бурлюк, проходили репетиции постановок Всеволода Мейерхольда… Если в Париже была Стайн, то в Петербурге Добычина…

А в Москве - Клавдия Михайлова.

Именно женщины дали самым смелым мужчинам XX века будущее.