Жертвы без голоса

Как в России борются с насилием над женщинами 25 ноября в мире отмечается День борьбы за ликвидацию насилия по отношению к женщинам. В России эту дату почти не замечают. Но не потому, что у нас нет насилия, просто говорить о нем громко как-то не принято. ЕКАТЕРИНА ДРАНКИНА, ДИАНА КАРЛИНЕР «Убил нас, засунул в сумку и вынес» Убежище построили всем миром за несколько месяцев — получился вполне уютный двухэтажный домик, куда при необходимости помещается человек пятнадцать-двадцать. Зимой в нем довольно холодно (на газ дотации, выданной на строительство, не хватило — только дровяной котел), но для тех, кто сюда приезжает, это такая мелочь, что и говорить не стоит. Четыре года назад Марина Писклакова-Паркер из центра по предотвращению насилия «Анна» пришла к наместнику монастыря и долго рассказывала ему про женщин, которых в их семьях бьют, насилуют, убивают,— и им бы нужно бежать, а некуда. Так на территории монастыря и появилось убежище. Наташа работает администратором в убежище последние два года. За несколько лет до того она развелась с мужем. Никакого насилия в ее семье не было, разве что моральное: муж был предпринимателем, верил в силу и власть денег, кроме денег, особо ничем не интересовался, и не хотел, чтобы чем-то интересовалась жена. Наташе это все было скучно, она хотела другой жизни. И когда дети выросли, не взяв с собой ничего, ушла. Пошла работать в благотворительный фонд и через какое-то время стала хранительницей убежища для женщин, оказавшихся в сложной жизненной ситуации. Жизнь в убежище — это война. Каждую, кто здесь прячется, кто-то ищет. Кто-то очень злой, может быть пьяный, может быть с оружием. Прячась, не все женщины ведут себя разумно. Скажешь им сразу отключать телефоны, когда сюда едут, так каждая вторая нарушит: «Я ж на секундочку, только подружке позвонить». Засекают даже по переписке в мессенджерах. Кто-то из убежища ездит на работу, и там ее могут выследить. Кто-то в суд, в больницу, в собес… Если ребенок ходит в школу, найти его родителю не составляет труда — приезжают и устраивают скандалы. Теперь в близлежащей школе этих детей и видеть не хотят. Если это убежище раскрыто, благотворители стараются найти другое, перевести беглянку в более безопасное место. Но пока не перевели — держись. — Вот он, наш главный защитник,— Наташа кивает на икону архангела Михаила в углу комнаты, в которой мы с ней разговариваем.— Но есть и другие защитники. Иначе нам тут не выстоять — такие побоища случаются… Другие защитники — это компания «Ростелеком» (спонсор), монастырский батюшка и местные Робингуды. — Есть тут у нас соседи — вид имеют серьезный, а люди хорошие, друзья наши,— Наташа смеется.— Полиции у нас нет поблизости, а они рядом, и если что случается, то звоню им. Последний раз звонить хорошим людям пришлось, когда в убежище заявился муж недавно поступившей женщины по имени Инна. Она приехала с дочерью, сама побитая, дочь в депрессии. Через час заявился муж — адрес узнал у органов опеки: нельзя же в самом деле запретить общаться с ребенком отцу, на котором уже пара уголовных дел! Долго ругался, женщин обзывал проститутками, Наташу — хозяйкой борделя. Оборону держали сколько смогли, а когда соседи подъехали, мужчина уже волок Инну к машине через поле за волосы. Инну отбили, на следующий день перевели в другое убежище. Но нельзя сказать, что у всех таких историй — хеппи-энд. Годом раньше родственники с Кавказа выследили девушку и приехали в убежище с угрозами. Нападение тогда отбили, а девушка так и пропала в городе. Наташа пыталась наводить справки, узнавала, но никаких следов не нашлось. Бои бывают и внутренние. Не только ангелы с крылышками оказываются в сложных ситуациях. А иногда ситуации такие, что и крылышки отваливаются. Месяц назад Наташа всю ночь пряталась от двух постоялиц, которые во что бы то ни стало решили нарушить принятый в убежище сухой закон. Купили водку, спрятали за занавеской, а Наташа перепрятала. — И вообще, люди, которые сбегают из ситуации многолетнего насилия, они очень редко такие ласковые зайчики. С чего бы? Вот у нас была мама с тремя детьми: они спали на диване сидя, друг к другу привалившись,— так привыкли за много лет, наготове все время, чтобы убегать. Как они ужасно друг с другом общались! Поленья летали. Месяца два прошло, прежде чем они утихомирились немного. Совершенно необъяснимо, как может Наташа предпочитать эту вечную войну своей прежней жизни, сытой и скучной. Но это так. Каждый следующий день она полностью погружена в новую горестную историю. — Вот, познакомьтесь — Марина! Наташа подводит ко мне маленькую сухонькую женщину. Следом прибегает шустрая девчонка лет пяти и, перебивая мать, охотно рассказывает всю историю сама: — Он принес большую сумку — большуууущую сумку! Убил нас, засунул туда и вынес. И все! Девчонка весело грызет яблоко, посматривает на меня снизу и сбоку, пока я пытаюсь переварить услышанное. — Это она вот всегда так,— шепчет мать.— Как будто все уже случилось, чем он нам угрожал. Это мне тут сказали, что это последствия, плохо это. Он, муж, и правда принес сумку, сказал, что это для нас. Я за ним десять лет замужем была, ни дня без побоев. Увозил за город, в пустынный поселок… Сестра его била меня… Мы в интернете нашли, что есть люди, которые помогают. Убежали, сюда вот нас привезли. Наташа…— Марина обхватывает руками Наташу, и дочка тоже сразу бежит ее обнимать.— Помогают нам тут! Но страшно. Обещал, что найдет… Наташа еще долго потом рассказывает мне о ситуации Марины, советуется, что делать. Ее можно отправить к родственникам за границу, но как вывезти девочку? Нужно разрешение от отца. Развестись без личного присутствия тоже невозможно… — А полиция? — спрашиваю я.— Она ведь писала заявления, фиксировала побои. — Полиция, скажете тоже! — усмехается Наташа и лезет куда-то в ящик стола.— Вот, пришло из полиции. Наташа протягивает мне листок, на котором напечатано уведомление о том, что в связи с обращением гражданки Марины… по поводу нанесенных ей побоев с гражданином… проведена воспитательная беседа. И все. — Это все декриминализация наша чудесная! — разводит руками Наташа.— У нас была одна женщина с тремя детьми, отец этих детей не был нигде прописан и ее бил регулярно. Она обратилась в полицию — по этому обращению завели административное дело и выписали штраф. На ее адрес — и на ее имя! Она такая: «Это как, меня избили — и мне же штраф?» А они ей: «А куда мы ему выпишем? У него же адреса нет!» «I am a crime survivor, not a crime victim» Последний год Екатерина Романовская (по своим предыдущим проектам известная как Катя Кермлин) живет в США: она совладелец и лицо компании Nimb, зарегистрированной в Калифорнии. Nimb — это кольцо с тревожной кнопкой, соединенное через Bluetooth с приложением в телефоне. В случае опасности «властелин кольца» может незаметно, не совершая лишних движений, нажать на внутренней стороне кнопку, и приложение пошлет сигнал тревоги заранее выбранным адресатам — в службу 911, друзьям, родственникам, охранному агентству. Первая партия из 10 тыс. колец уже произведена в Китае, в ближайшее время начнется доставка — заказчики терпеливо ждут их уже полгода, пока стартаперы преодолевают неизбежно возникающие сложности. Часть заказчиков — первые инвесторы проекта: в июне Nimb за день собрал на Kickstartere сумму — $50 тыс., всего же в проект вложено больше $200 тыс. Успех проекта во многом был обеспечен мощным началом рекламной кампании, а именно одним только фейсбучным постом Кати. «I am a crime survivor, not a crime victim» — начинался пост («я — выжившая, я не жертва!»), и затем Катя рассказывала о случившемся 17 лет назад нападении на нее в родном городе Волгограде: «Парень оказался находчивым, второй раз решил с вопросами не церемониться, достал охотничий нож, перерезал мне горло, вскрыл живот и очень хотел завершить знакомство проникающим в сердце, но ему каждый раз мешали мои ребра и другие кости». Рассказ был поистине захватывающим, и как ни удивительно, жутко — действительно жутко позитивным. Катя рассказывала, как нападение изменило ее саму (к лучшему), окружающий мир (тоже), какие дало силы и о том, как бы ей в той ситуации 2000-го помогло кольцо, которое начнет продаваться в 2018-м. Через пару недель после опубликования поста в соцсетях началась акция «янемогумолчать». Это было совпадение, но совпадение настолько удачное, что новостной таблоид life.ru даже обвинил ее в организации в корыстных целях этой затронувшей десяток стран акции. Катя из скромности обвинения не опровергала. Другим совпадением стал переезд в США. Основатели проекта — Леонид Берещанский и Никита Маршанский, приглашая Катю в 2016-м в проект, уже знали, что разработчики гаджета будут сидеть в России, а регистрировать компанию нужно в США — так проще привлекать инвестиции, выходить на международные рынки. Всем казалось тогда, что основные рынки сбыта будут в странах, где с личной безопасностью дела обстоят хуже всего,— в Латинской Америке, азиатских странах, в России. «Россия и Латинская Америка — антиподы в отношении гендерного насилия,— говорит Катя,— у нас насилие в основном исходит от знакомых людей, от родственников, в Латинской Америке — от незнакомых, там уличная преступность в большей степени развита. Но масштабы этого насилия чудовищны и там и там». Несколько десятков заказов из этих стран, впрочем, уже есть, а также из многих других. «Я, например, недавно получила удивительное письмо из Арабских эмиратов,— говорит Катя.— Женщина пишет мне, что заказала кольцо и считает, что это ровно то, что нужно в ее стране,— у них очень сильная поддержка со стороны мужчин рода, и эти мужчины всегда хотят быть уверенными, что они могут прийти на помощь в случае чего. “И у вас такой сдержанный дизайн — как будто специально для нас”. Я прям удивилась, вот не ожидала совсем такого письма». Но 80% заказов, как выяснилось, идет именно в США. И не только в силу того, что денег на рынке больше. «В Штатах сейчас происходят очень интересные и сложные вещи в том, что касается личной безопасности. Все эти голливудские скандалы, тема харассмента в офисах, campus rape (изнасилования в общежитиях)…— рассуждает Катя.— Конечно, маятник качнулся слишком сильно. Я недавно была в компании, основанной человеком, которого обвинили даже не в изнасиловании или харассменте, а в том, что он слишком много шутил с женщинами, даже не на работе, а в баре. Так его мало того что уволили из его собственной компании, там нет ни одного его портрета, и о нем не упоминают, как будто его и не было. Или вот эти campus rape. Речь всегда идет о вечеринках, о свиданиях, об историях, которые хорошо начинаются, а потом его слово против ее слова: он говорит, что все было обоюдно, она утверждает, что в какой-то момент передумала. Трясутся все: родители мальчиков и родители девочек, офисные служащие, актеры и режиссеры. Так вот, моя мысль в том, что помимо этих бесконечных обсуждений нужны действия. Не нравится тебе твой начальник — увольняйся. Не нравится муж — разводись, не терпи. Наше действие — это вот это кольцо. Пусть в ситуации campus rape будут какие-то подтверждения — был сигнал, не было сигнала. Хоть что-то». «Видите, вы не симпатизируете жертве? Что это говорит о вас?» Спектакль «Абьюз», премьера которого состоялась на этой неделе в Театральном центре имени Мейерхольда (ЦИМ), в афише обозначен как «сновидческий триллер», и действительно, это повествование погружает зрителя в тяжелый и дурной сон. Это совсем непростое переживание, но важное — на тему домашнего насилия, отрефлексированного в нашем обществе еще очень слабо. Вдумайтесь: 44% россиян, по данным опроса ВЦИОМа, уверены, что жертвы насилия сами виноваты в происшедшем. Они говорят, что публичные заявления о насилии разрушают традиционные ценности, верность и любовь. То же самое говорит РПЦ — совсем недавно на одном из центральных каналов официальный представитель церкви призывал жертв насилия не распространяться о случившемся, «чтобы не пропагандировать грех». Сюжет спектакля «Абьюз», созданный драматургом Натальей Зайцевой,— это «Царь Эдип» наоборот и в наше время. В 28 лет, пережив расставание с мужем, героиня понимает, что в детстве ее насиловал отец. Происходило это так давно, что она ничего толком не помнит, кроме папоротников на обоях, которые ей приходилось считать в тот момент, а значит, нет доказательств того, что это было в реальности. Постановку нельзя назвать документальной — это художественная история, написанная на основе наблюдения за теми, кто пережил насилие. Наталья Зайцева — в прошлом журналист, и к сбору фактуры подходит ответственно: в поисках сюжетов она ходила на психотерапевтическую группу. И удивлялась, как много проблем в этой группе приводили к выявлению детских травм, связанных с сексуальным или физическим насилием со стороны близких людей — папы или дяди, старшего брата или дедушки, отчима или матери. У всех этих историй общая проблема — нет доказательств, которые можно предъявить в суде. И только по симптомам и памяти тела психотерапевт может увидеть, что женщина пережила насилие в детстве. «Я задавала вопрос: “Ты на 100% веришь в то, что это было? Или это реальность, которая существует только на психотерапевтической группе?”» — рассказывает Наталья Зайцева. Дело в том, что травма часто вызывает эффект диссоциации: ребенок вытесняет воспоминания, чтобы справиться с этим. А в довербальный период у ребенка вообще нет последовательных воспоминаний. «Одну женщину я спрашивала: “Ты разрываешь отношения с семьей, основываясь на том, что вы выяснили с психотерапевтом?” И она сказала: да. Теперь для нее это стало реальностью, но жить стало легче». На протяжении всего спектакля героиня сомневается, был ли абьюз. Зритель тоже не сразу может понять: Марина — жертва насилия, или ее отец — жертва обвинений. Эти сомнения поддерживает трикстер — провокатор, он посмеивается над героиней, унижает ее, оглашает первобытный, примитивный слой, который есть, судя по тем самым опросам ВЦИОМа, в 44% зрителей. «Это очень жизнеподобно — мы показываем насильника и пострадавшую, как бы спрашивая зрителя: “Видите, вы не симпатизируете жертве? Что это говорит о вас?”» — считает Зайцева. В центре конфликта дочь героини четырех лет, которая рискует попасть в семью абьюзера и повторить судьбу матери. В российских реалиях такая история — обычное дело, ведь в понимании общества женщина-обвинитель попросту портит жизнь мужчине с хорошим реноме. «Я разговаривала со знакомым юристом, и оказалось, что только в его практике за последний год было два суда, во время которых семья свидетельствовала на стороне отца-абьюзера против его дочери»,— рассказывает Наталья Зайцева. «Знаете, жертва абьюза, осознавшая, что с ней случилось, редко бывает обаятельной. Она загнанная, сердитая, у нее трясутся руки, и, скорее всего, она везде уже прослыла шизанутой. Когда такая женщина показывает пальцем на злодея и обвиняет его, люди обычно встают на сторону того, кто сильнее, могущественнее. После того как Дилан Фэрроу призналась, что точно помнит, как Вуди Аллен изнасиловал ее на чердаке в семь лет, люди продолжают подавать ему руку, снимаются в его фильмах, вручают “Оскар”, продолжают покупать его книжки и говорить, что “Манхэттен” — их любимый фильм. Кто перестанет любить Кевина Спейси? Люди скорее пересмотрят свои ценности. Обидно, что в таких случаях говорят про таланты абьюзеров, в то время как мы ничего не знаем о талантах их жертв — им просто не дали раскрыться»,— говорит Зайцева. Пьеса наполнена феминистскими идеями: Наталья Зайцева несколько лет состояла в анонимной арт-группе, которая боролась против насилия и неравного распределения труда между мужчинами и женщинами. Через пьесу «Абьюз» на примере одной семьи Зайцева пытается показать, как работают механизмы насилия и манипуляции и насколько сложно женщине преодолеть травму, нанесенную в детстве отцом. «Почему я выбрала для пьесы сюжет сексуального насилия? Потому что это обманчивые отношения между ребенком и взрослым. Когда тебя бьют — тебе больно, и ты точно знаешь, что беда происходит. Когда используют ребенка сексуально — он в смятении. Во всех интервью с теми, кто пережил насилие, чувствуется, как сильно они хотели, чтобы папа и мама их любили, и как это чудовищно, что под маской любви они были преданы и использованы. Я очень хочу, чтобы зритель, если он узнает в какой-то ситуации себя, почувствовал, что мы жмем ему руку и говорим: “Мы с тобой, мы знаем, что это тяжело, так бывает. Да, это проблема, это очень страшно. Но ты не одна, ты не один”». «В российском обществе практики насилия используются для решения самых разнообразных конфликтов» Нижний Тагил. Мужчина и девушка общались и выпивали. Мужчина начал приставать к девушке, а получив отказ, избил ее и попытался задушить. Сопротивляясь, девушка схватила нож и ударила им мужчину. Лезвие попало в сердце, мужчина умер — 25-летнюю девушку посадили в тюрьму на шесть лет. Бийск. Компания девушек и парней пила пиво на улице. Девушке стало плохо, ее проводили в номер гостиницы. Но через некоторое время один из парней решил подняться к ней. При попытке изнасилования девушка ударила его ножом. Парень скончался на следующий день, 20-летнюю чемпионку России по пауэрлифтингу приговорили к шести годам заключения. Москва. Муж-наркоман часто избивал жену при детях. В очередной раз женщина не выдержала побоев и ударила мужа ножом. Он умер, мать двоих детей осудили на четыре года колонии, через полтора года амнистировали по случаю 70-летия Победы. По данным МВД, до 40% всех тяжких насильственных преступлений совершается в семьях, при этом понять их точное количество невозможно. Жертвы домашнего насилия нечасто обращаются в полицию с заявлением, и большинство из них снимают обвинения на следующий день. Некоторые даже избегают мысли о том, чтобы заявить на мужа, считая это унизительным, маргинальным поступком. В исследовании «Насилие над женами в российских семьях» социологи Ирина Горшкова и Ирина Шурыгина выяснили, что 6% женщин стали жертвами супружеского изнасилования и 41% женщин муж ударил хотя бы раз. И респонденты, проходя анонимную анкету, признавались, что не на все вопросы могут ответить честно — некоторые боялись. Меньше всего жертв физического насилия среди жительниц Москвы, а больше всего в сельских семьях с низким уровнем дохода, где у женщин образование выше, чем у мужа. «В российском обществе практики насилия используются для решения самых разнообразных конфликтов. Как же воспитывать детей, если их не шлепать? Если больной отказывается есть лекарство, как его заставить без крика и угрозы? Если женщина “неправильно” ведет себя при родах, можно крикнуть, чтобы послушала? Это общий культурный фон, который пронизывает все аспекты жизни, все уровни,— считает профессор ЕУСПб Елена Здравомыслова, сокоординатор программы “Гендерных исследований”.— И протест против насилия трудно осуществить, потому что есть общая убежденность, что насилие может привести к справедливым решениям. “Без насилия правды не добьешься” — это такой устойчивый культурный паттерн, который часто у нас продвигается в том числе медийными проектами. Государство тоже осуществляет право на насилие и не может контролировать свою монополию (по Веберу, легитимное право на насилие остается только за государством, за армией и полицией)». По статистике, за 2016 год в России зарегистрировано 3900 преступлений категории «изнасилование и покушение на изнасилование», из них обвинительных приговоров вынесено всего 2500. Правозащитники «Правовой инициативы» и других НКО говорят, что реальное число пострадавших гораздо выше. Народные мудрости типа «сама виновата», «бьет — значит, любит» оказываются выше права человека на безопасность и распоряжение собственным телом, и, конечно, это тоже влияет на подсчеты. За последние 20 лет отношение к насилию в России, как считает профессор кафедры истории и теории права НИУ ВШЭ Марианна Муравьева, практически не изменилось, если не считать того, что люди стали чаще признавать, что они пострадали, и публично говорить об этом. Подтверждением стала реакция на флешмоб #янемогусказать. «Ответом на истории абьюза и насилия стали сексистские и мизогинистские комментарии. Вину переносили на переживших насилие, обвиняли их во лжи. Такая реакция на насилие в отношении женщин, особенно на сексуальные домогательства на рабочем месте, существует с советских времен»,— считает исследовательница. Марианна Муравьева исследует проблемы гендерного неравенства со студенческих времен. Изучая в 90-е годы семейное право в педагогическом университете Петербурга, Марианна участвовала в женском движении и как волонтер помогала пострадавшим от насилия в кризисных центрах. Муравьева уже в то время поддерживала феминистские идеи и считала необходимым понять, как мыслят судьи, разбирая дела по семейному праву, и как эффективнее юридически помогать женщинам. «В России гендерного равенства нет, как и в тех странах, где распространено насилие. Если вы считаете себя феминисткой или выступаете за поддержку гендерных прав, вы не можете не заниматься проблемой насилия в отношении женщин»,— считает Марианна. У Марианны Муравьевой два высших образования, степень доктора и опыт преподавания в университетах Оксфорда и Хельсинки, тем не менее она признается, что женщине добиться высоких позиций в науке, как и во многих других сферах, сложнее, чем мужчине. Существует так называемый стеклянный потолок, то есть невидимые и неформальные барьеры, связанные, например, с патриархальной системой и неодобрением женщины, стремящейся к власти. Исследовательница замечает: «У некоторых мужчин есть жены, которые пишут за них диссертацию, при этом за женщин диссертации мужья не пишут». В нашей стране, в отличие от стран ЕС, США, Канады, Латинской Америки, Австралии, не ведется гендерно-чувствительной статистики (разница в зарплате, в получении пособий и другие показатели равенства, данные о домашнем и психологическом насилии и т. д.), поэтому Россию трудно сравнить по уровню насилия с другими странами. У нас нет юридической ответственности за эксгибиционизм и харассмент. В Германии же можно получить до двух лет лишения свободы за попытку «потрогать» женщину без ее согласия, а пострадавшим человек считается уже в том случае, если вербально выразил несогласие на секс. Как считает Марианна Муравьева, на рост уровня насилия может повлиять любое заявление о том, что насилие может быть допустимо и оправданно: «Дискриминация, патриархат, сексизм, неуважение к достоинству человека и общий высокий уровень агрессии, заявления на официальном уровне о праве некоторых лиц (отцов/мужей) на физические меры воспитания — все это только способствует проявлению насилия. И нужно помнить, что социально-экономические причины (бедность) и употребление алкоголя являются лишь катализаторами, но никак не причинами повышения уровня насилия в отношении женщин. Нужно помнить, что никакое поведение в принципе нельзя считать оправданием насилия. Как бы ни вела себя женщина, как бы она ни одевалась, что бы ни говорила, с кем бы ни общалась, чего бы ни делала — это не повод и не причина для применения силы».