Стоит ли говорить о своих психотравмах в соцсетях? Отвечают психологи

В 2017 году «человеком года» по версии журнала Time стали “The Silence Breakers” — женщины, заговорившие о харассменте, участницы флешмоба #metoo. Ранее по социальным сетям прокатилась волна #faceofdepression и #янебоюсьсказать, где люди делились историями пережитого насилия и депрессии. Действительно ли флешмобы помогают снять табу с запретных тем? Какие риски принимают на себя те, кто решил откровенно рассказать о своих проблемах? Почему профессия психотерапевта все более востребована в России? На эти и другие вопросы отвечают Мария Дмитриевская, психолог-психотерапевт, преподаватель Института системного консультирования и тренинга, Дарья Тейтельбаум, психолог частной практики, и Ольга Крапивина, семейный психотерапевт, преподаватель дисциплины «Межличностные конфликты» в РАНХиГС. — Каковы реальные предпосылки к тому, что люди начинают открыто говорить о насилии и депрессии? Дарья Тейтельбаум (Д.Т.): Сейчас в мире много политического насилия, противостоять которому частному человеку практически невозможно. Есть глобальное ощущение небезопасности, поэтому появляется желание прекратить насилие хотя бы на личном уровне, чтобы вернуть себе ощущение «я могу на что-то влиять». Участвуя во флешмобах, вы не можете повлиять на глобальные проблемы, но у вас появляется пространство действия. Ольга Крапивина (О.К.): Нужно понимать, что выяснить, каковы реальные предпосылки, довольно сложно, так как исследования на эту тему не проводились, да и организовать их непросто. Всё остальное — теоретические предположения на тему. Причин, почему люди стали открыто говорить о депрессии, несколько: — распространенность явления: ритм жизни ускоряется, психика человека не приспособлена к таким скоростям; — тенденция обращаться к специалистам, что позволяет выявить случаи депрессии, когда сам человек не осознает их; — научная база, собравшая достаточно доказательств, что депрессия — это соматическое заболевание, которое требует лечения, как и другие болезни, и не зависит от нашего желания или нежелания болеть. Мария Дмитриевская (М.Д.): Публичный разговор — результат очень длительной работы, ведь первые исследования насилия и травмы появились еще в 60-х годах XX века. Об этом говорили и раньше, в психотерапевтических группах, между собой. Тема долго назревала, перед тем как выплеснуться массово и публично, потому что насилие оказалось гораздо более распространенным явлением, чем было принято считать. — Какова роль соцсетей в борьбе с насилием? Д.Т.: С одной стороны, соцсети помогают озвучить огромный пласт проблем, связанных с виной и стыдом, легализовать эти темы для себя и для общества. При этом остается вопрос о безопасности этих высказываний. О.К.: Соцсети дали возможность оценить масштабы таких явлений, как насилие и депрессия, и дали понять тем, кто совершал или совершает насилие, какие страдания это приносит. Пострадавшие смогли получить поддержку от тех, кто был в подобной ситуации. Также удалось привлечь внимание властей к необходимости совершенствования законодательства с целью защиты жертв насилия. М.Д.: Флешмобы помогают в плане колоссальной поддержки: человек понимает, что он не один. Почти всем жертвам насилия кажется, что они плохие, с ними что-то не так. Осознание того, что таких людей много, дает большую поддержку. Флешмобы дают импульс поделиться своей болью. Чем больше эти вещи проникают в сознание людей, тем проще работать специалистам. Но главная заслуга таких масштабных сетевых акций заключается в том, что они выступают мощным механизмом предотвращения хотя бы части насильственных действий. Боясь огласки, насильник уже задумается, прежде чем совершить насилие. Это становится более весомым аргументом, чем обращение в правоохранительные органы, с которыми не всегда просто иметь дело. — Что нового флешмобы как цифровые коллективные практики привнесли в такое явление, как групповая психотерапия? О.К.: Флешмоб — это не групповая психотерапия, хотя терапевтический эффект он может иметь, равно как и приводить к ретравматизации. Я думаю, что это просто разные явления. Особого эффекта флешмобов на групповую психотерапию я не замечаю. Любая групповая психотерапия — это контролируемый процесс. В соцсетях же он неконтролируем в том смысле, что в обсуждении чаще всего не участвуют специалисты. Такого рода дискуссии никем не модерируются, а потому эффект может быть непредсказуемым. Д.Т.: Работа с большими группами, виртуальными или реальными, важна, это история про признание проблемы, потому что сегодня будто существует конфликт между теми, у кого есть опыт пережитого насилия, и теми, у кого его нет. Это возможность из личного опыта посмотреть на общую проблему. М.Д.: Скорее люди перенесли в соцсети опыт групповой терапии. Сама методология работы не изменилась, но опыт поддержки группы люди принесли в соцсети. — Насколько участие во флешмобе — индивидуальная вещь и стали бы вы рекомендовать ее массово? О.К.: Понятно, что никаких научных исследований о пользе или вреде флешмобов не проводилось. Для этого нужно было бы опросить тысячу человек до участия и после. Очень многое зависит от эмоционального состояния человека и от контекста, в котором он сейчас находится. Всё же флешмобы — это больше история про мегаполисы: если вы принимаете решение рассказать о произошедшем с вами насилии в маленьком городе, то есть огромные риски наткнуться на обвинения. М.Д.: Я не стала бы это однозначно рекомендовать по ряду причин. Плюсы в том, что человек выходит из посттравматического бессилия благодаря тому, что получает поддержку и ощущение некоторого реванша. Бессилие — одно из самых тяжелых последствий травмы. С другой стороны, когда человек публично заявляет, что пережил сексуальное насилие, на него очень часто выливают тонну грязи, далеко не все встают на его сторону. Очень сильна культура виктимблейминга (обвинение жертвы). Это дополнительный очень мощный стресс. Д.Т.: Рекомендовать я не стала бы, поскольку считаю, что это практика заявления, но не практика исцеления. Рекомендовала бы рассказывать о таком опыте только тем, кому вы доверяете или хотите доверять. — Как часто клиенты обращаются именно с депрессией и травмами после сексуальных домогательств/насилия, которым были посвящены самые массовые флешмобы последнего года? Д.Т.: Тех, кто обращается с депрессией или травмой после насилия, действительно много. Иногда это сочетающиеся друг с другом вещи. 7 человек из 10 приходят с опытом насилия той или иной степени тяжести. О.К.: Сейчас очень много молодых людей до 30 лет, которые обращаются именно с депрессией. Причина в том, что человек не способен выдерживать ритм современной жизни, соответствовать высоким требованиям, жить на таких скоростях. Плюс слом традиционных установок: «выбрать одну профессию на всю жизнь», «выбрать одного человека», «прийти к успеху» — сейчас они уже не столь очевидны. Многие просто не знают, как им жить в постоянно меняющемся мире. М.Д.: Пережитое насилие и депрессия — это одни из 5–6 основных тем, с которыми обращаются клиенты. Не так часто приходят с насилием, пережитым во взрослом возрасте, очень много — с детским травматическим опытом, который очень разрушительно влияет на психику во взрослом возрасте. — Нередко соцсети заставляют проецировать на себя чужой опыт и чужие проблемы. Способны ли флешмобы спровоцировать приступы ипохондрии, когда человек начинает искать у себя несуществующие отклонения? Д.Т.: Флешмобы не усиливают ипохондрию. Если у человека есть склонность к ипохондрии, поиску у себя симптомов депрессии, он их найдет. Тогда психотерапевту придется работать с тем, почему человеку важно найти у себя эти симптомы. При чтении историй насилия важно соблюдать технику безопасности, потому что озвучиваются тяжелые чувства и состояния. Психологи долго учатся работать с такими состояниями, когда же обычный человек читает двадцать постов подряд про депрессию и насилие, очень легко начать чувствовать бессилие, потому что это захватывает. О.К.: Знаю случаи, когда, начитавшись постов о депрессии, человек принимал свое плохое настроение за клиническую депрессию, сам ставил себе диагноз, шел в аптеку, чтобы купить препараты. Случаи ипохондрии действительно бывают. С другой стороны, для кого-то #faceofdepression стал поводом наконец-то пойти к врачу и действительно обнаружить у себя болезнь. М.Д.: Я не думаю, что человек может испытать чувства, которых у него нет. Если только не начать этим упиваться. Но с таким я пока не встречалась, скорее я встречала желание снять табу с этой темы. Другое дело, что существуют защитные механизмы психики, когда человек старается не чувствовать то, к чему он не готов. Психика может не допускать неприятные вещи в сознание. Такого рода флешмобы погружают человека в тему, к которой не все готовы. — Еще год назад считалось, что к психотерапевтам ходят только те, у кого много свободного времени и денег. Сейчас все чаще слышишь, что ходить к психотерапевту нужно так же часто, как к стоматологу. На ваш взгляд, становится ли ваша профессия более востребованной в России? О.К.: Растущая популярность психотерапии связана с тем, что сегодня уже не принято обсуждать на кухнях мужей, жен, тещ, детей. Сейчас, когда вы обсуждаете близкого человека или члена семьи со знакомыми, принято говорить только хорошее. Д.Т.: Когда уровень неопределенности всё возрастает, появляется запрос на поиски в себе сил, способных справиться с этой неопределенностью. Одновременно с этим существует сильное давление социальных факторов. Люди часто не знают, как им поступить, с кем им поделиться сомнениями. М.Д.: Мифы, которыми долгие годы была окружена профессия психолога и психотерапевта, постепенно уходят. Например, мужчинам стало легче признавать, что у них есть проблемы и им нужна помощь, это появилось совсем недавно и связано, на мой взгляд, с тем, что темы психологии, психотерапии всё больше выходят в медийное и публичное пространство. — Часто человеку, подверженному депрессии или пережившему насилие, противопоставляется некий «правильный», гармоничный человек. С чем связано всеобщее помешательство на гармоничной личности и как противостоять подобного рода шаблонам и установкам? Д.Т.: Я называю это «бум уникальности». Существует огромная индустрия книг, где все построено вокруг вопроса: «а ты живешь особенной жизнью?». Это очень сильное давление. О.К.: Да, это модная сейчас история: «найти себя». Предполагается, что после того, как ты «нашел себя», у тебя всё будет хорошо. Важно помнить, что жизнь — это процесс, где всё постоянно меняется. Если человека заклинивает на идее гармонии, то его жизнь останавливается. М.Д.: Призывы стать гармоничной личностью были всегда, меняется только шаблон успеха. Сам факт существования шаблона остается неизменным. Всегда существуют социальные установки типа той, что нужно достичь успеха в общепринятом понимании этого слова. Например, очень много зарабатывать, иметь квартиру, троих детей, защитить диссертацию. Эти критерии абсолютно искусственны и не связаны с тем, чего конкретно хочет каждый из нас. Такие установки вредны, пока человек относится к ним некритично.