Догнать и пояснить

Буквально на днях социальные сети слегка потряс очередной «культурно-экспроприационный» скандал: британско-марокканский бренд En Shalla выпустил сумку, сшитую из куфии (ее еще называют «арафаткой» в честь палестинского лидера Ясира Арафата, который превратил этот мужской платок в часть своего политического имиджа). Невинная на первый взгляд вещь вызвала волну возмущения среди палестинцев. «Лента.ру» выяснила, что их так возмутило. Явление культурной экспроприации далеко не ново: еще древние римляне экспроприировали всю эстетическую сторону культа богов (да и их самих) у древних греков. На протяжении столетий заимствования визуальных образов и вдохновляющих идей не вызывали негативной реакции, но в начале нынешнего столетия ситуация изменилась. Представители тех рас и народов, которые до середины прошлого века фактически не имели права голоса, теперь громко заявляют о своих правах на собственную культуру. Термин «экспроприация» сам по себе не слишком политкорректен: он обозначает отъем неких благ (преимущественно материальных, но в сущности любых) сильными у слабых, победителями у побежденных. И если в самой глухой и первобытной древности отнимались главным образом материальные ценности, то по мере развития культуры ассортимент возможной добычи у завоевателей и захватчиков возрастает за счет произведений искусства, бытового уклада, религиозных верований и даже идеологических выкладок. Именно так все произошло у уже упомянутых древних римлян и греков: сильные варвары с Запада покорили ослабевшие греческие провинции и присвоили себе их богатства. Но тут-то и проявилась обманчивая природа культурной экспроприации: ценности мировой культуры не истощаются при заимствовании, а только умножаются, поскольку вдохновленная «экспроприированным» сторона создает свои собственные новые произведения искусства и этические феномены. Так римляне позаимствовали у греков богов и мифы и придумали на их основе собственные легенды, построили собственные храмы и изваяли собственные статуи. В свою очередь, античные ценности стали питательным раствором для развития искусства Возрождения, опиравшегося на греко-римские образцы и принципы. Так появились в ренессансной Европе реалистические фрески и скульптуры Микеланджело, а затем — палладианская архитектура, основанная на принципах античных зодчих. Интересно, что у античности черпала вдохновение и мода: ампир, стиль конца XVIII — начала XIX столетия, инспирированный сначала античностью, а затем Палладио и его интерпретацией античности, определял не только архитектуру и живопись, но и фасон женских платьев с высокой талией, отдаленно напоминавших древнегреческие пеплосы и туники, и прически с поднятыми на затылке волосами и локонами на висках. Еще до ампира, в эпоху Людовика XVI и стиля барокко, европейцы «похитили» у китайцев их культуру (вместе с шелком и чаем, бесценным фарфором династии Мин и уникальными вышивками). Из впечатлений французов и других жителей европейского континента о Китае родился декоративный стиль шинуазри, по-русски «китайщина». С настоящим Китаем он, конечно, имел мало общего, был чрезвычайно дорогостоящим в реализации и не пошел «в массы», оставшись всего лишь диковинкой и капризом высшей аристократии и очень богатых купцов (тоже стремившихся приобрести дворянство), которые могли себе его позволить. Чем-то подобным обернулось для культуры и экономическое сближение Европы с Японией, произошедшее во второй половине XIX века, после японской революции Мейдзи. Страна открыла свои гавани европейцам и американцам, а те использовали мотивы ее богатейшего и чрезвычайно самобытного прикладного искусства на благо вовсю формировавшегося тогда стиля ар-нуво (в России он назывался модерном). Асимметричный лаконичный декор, множество стилизованных изображений цветов (особенно ирисов), прихотливые, но четкие линии, лаконичные формы и пристальное, до педантизма, внимание к материалам, даже самым простым, — все это подарили миру японцы, а интерпретировали европейцы. Не обошлось без Японии и в моде: сначала аутентичные кимоно европейские дамы экспроприировали себе в качестве домашних халатов, а потом Поль Пуаре, Мадлен Вийонне и прочие родоначальники современного кутюра стали работать над стилизацией лаконичных мотивов японской одежды, что, собственно, успешно продолжается и по сей день: широкие рукава и прямой крой постоянно возникали и у Александра Маккуина, и у Dolce & Gabbana, и у других модельеров. Надо сказать, что модельеры предприняли попытку «монетизировать» и Древний Египет после вскрытия Говардом Картером многотысячелетней гробницы фараона Тутанхамона, но большой популярности этот стиль не получил. На протяжении XX века политика «империализма» и «колониализма», как презрительно называли ее советские газеты, охватила практически все малоисследованные до того времени участки суши, и в сферу потенциальной культурной экспроприации попали эстетические достижения практически всех народов: от племен острова Пасхи до индейцев бразильской сельвы, от центральноафриканских первобытных княжеств до эскимосов. Это, разумеется, не говоря о странах с богатой и древней культурой, с которой европейцы и американцы были знакомы и ранее: Индии, Китае, Иране и других. Мода стала многомиллионной индустрией, которой для ее успешного и прибыльного функционирования требовалось постоянное обновление. Политические пертурбации выносили на «острие модной повестки» то индийские сари и чуридары (после реформ Ганди и Неру, а также повального увлечения йогой и ашрамами), то китайские и вьетнамские платья — ципао и аозай (в связи с деятельностью Мао и войной во Вьетнаме), то просто не слишком конкретизированную этнику и ориентализм, которую страшно любили хиппи 1970-х годов. И это еще не говоря о других направлениях культуры, начиная от джаза, который в начале прошлого века одни белые обожали, а другие презрительно морщились, и все называли «музыкой черных» (кто восхищенно, кто презрительно), до литературы Карлоса Кастанеды, вдохновленной потреблением неупоминаемых веществ, полученных от южноамериканских индейцев. Что характерно, очень долго эта экспроприация никого не смущала: ни «обобранных», ни «обобравших». Все видели в ней закономерный плод глобализации культуры, взаимопроникновения и просто, как минимум, прогресса этнографической науки. Проблема возмущения культурной экспроприацией возникла буквально в последние годы, как реакция на повсеместное торжество политкорректности. Первыми за свою этническую идентичность и неприкосновенность традиций высказались потомки освобожденных американских рабов: у самых ортодоксальных из них бешенство вызывало даже то, что белые играют их «черную» музыку. Несколько лет назад остракизму подвергся дом Dolce & Gabbana за темнокожие лица на платьях и «сандалии раба» с кисточками и помпончиками: жизнерадостным итальянским модельерам вменили в вину, что они наживаются на тяжелом прошлом африканского народа. Так же регулярно «прилетает» белым за ношение дредов (неотъемлемая часть культуры растаманов Ямайки) и так называемых африканских косичек (буквально в этом году за такое «нарушение этических норм» свою порцию гневных комментариев получила Ким Кардашьян, даром что ее муж этнически вправе носить такие косички, если у него возникнет желание). Арабы, в свою очередь, стали ревниво относиться ко всему относящемуся к их культуре, чего стоит та же история с сумками из арафаток. Вообще там, где речь идет о мусульманах или, кстати, ортодоксальных иудеях, к возмущению от культурной экспроприации часто примешиваются попытки обвинить в оскорблении религиозных святынь (иудеи, например, регулярно обижаются, если какой-то платок хоть чем-то напоминает молитвенное покрывало талит, а арабы недавно обнаружили в H&M оскорбляющие Аллаха носки). Еще один эпизод травли за культурную экспроприацию был вызван китайским платьем ципао, которое одела на свой выпускной белая американская девушка Кезайя Дэум. Она имела неосторожность похвастаться своим нарядом в социальных сетях и получила множество негативных комментариев. Один из них — «моя культура не твое чертово выпускное платье» — очень быстро превратился в мем. К счастью, интернетными троллями человечество не ограничивается. После того, как на Кезайю Дэум посыпались обиженные реплики, в ее соцсетях появились пользователи из Китая и заступились за нее. Они вполне справедливо заметили, что ношение платья скорее выражает уважение к их культуре, нежели стремление ее экспроприировать или унизить. «Красивое платье на красивой девушке», писали китайские молодые люди и были правы в общечеловеческом смысле. Ведь если смотреть широко, то ни одна культура не была так массово и глубоко экспроприирована, как европейская. Конечно, противники глобализации, религиозные консерваторы и всяческие обскурантисты могут заявить, что европейские ценности, машины и платья никто не экспроприировал, их просто навязали всему человечеству. Однако история показывает, что и вполне демократические и независимые страны Юго-Восточной Азии, например, та же Япония, не спешит возвращаться от небоскребов, цифровой техники и сумок Chanel к кимоно и домикам с бумажными перегородками. Дело, наверное, в том, что традиции — традициями, а моду, комфорт, любовь человечества к переменам и разнообразию никто не отменял.