Племянник Джона Кеннеди о политике и расколе в современном обществе

Племянник 35-го президента США Джона Кеннеди и сын сенатора Роберта Кеннеди, которые были убиты в 1960-е гг., дал интервью Ларри Кингу в программе PoliticKing на RT. Писатель Роберт Фрэнсис Кеннеди — младший заявил, что раскол в американском обществе усугубился за последние 50 лет. Также он рассказал, от чего, по его мнению, зависит успех политической партии. Кроме того, Кеннеди сообщил о некоторых нестыковках в расследовании убийства своего отца. Семья Кеннеди по праву считается одной из самых известных политических династий не только в Соединённых Штатах, но и во всём мире. Потомки ирландских иммигрантов на протяжении долгих лет играли видную роль в Демократической партии США. А в середине 1960-х при невыясненных до конца обстоятельствах сначала был убит 35-й президент США Джон Фицджеральд Кеннеди, а в начале июня 1968 года — и его младший брат, сенатор и кандидат в президенты Роберт Фрэнсис Кеннеди. Третий из одиннадцати детей Роберта, адвокат и писатель Роберт Фрэнсис Кеннеди — младший дал интервью Ларри Кингу в его программе PoliticKing на RT, в котором рассказал о своей новой книге «Американские ценности: чему меня научила семья» и обсудил текущую политическую ситуацию в мире. — Ваш отец был убит 50 лет назад. Как вы оцениваете масштаб раскола в нашем обществе по сравнению с 1968 годом, когда вы были ещё ребёнком? — Думаю, современный раскол более масштабный, поскольку он пустил корни в экономику. Его причины — огромная пропасть между богатыми и бедными, исчезновение или эрозия среднего класса, а также гигантские денежные вливания в политику. Знаете, в детстве я много времени провёл в Латинской Америке. В годы, когда мы туда ездили, почти во всех странах этого региона были сформированы военные правительства, а отличительной чертой общества был сильнейший разрыв между богатыми и бедными. В таких условиях задачей правящей политической партии становится защита привилегий состоятельного класса. Для этого необходимо посеять раздор в обществе: использовать всё искусство демагогии, чтобы показать народу, кто его враг, — и тем самым внести раскол. В 1960-е годы у американцев были разногласия по таким вопросам, как наркотики, Вьетнамская война, гражданские права. Но это, по сути, были идеологические споры, не основанные на классовых различиях. Если же корень проблемы в классовых различиях, преодолеть раскол, на мой взгляд, намного сложнее. — То есть ситуация усугубилась? — Да. Это так. — Какой курс сейчас у вашей партии? Если демократы возьмут слишком решительно влево, вас ждёт поражение. Будь жив ваш отец, он был бы прогрессистом, так ведь? Его уже тогда можно было назвать прогрессивным политиком. Вы и сами относитесь к этому течению. Могут ли прогрессисты победить на общенациональных выборах? Нужна ли им коалиция с демократами-центристами? — Я не настолько умён, чтобы рассуждать, что же демократам нужно предпринять. Думаю, успех партии в конечном счёте будет зависеть от настоящих лидеров, которые будут искренними в своих высказываниях и напомнят американцам о том, какой должна быть наша страна. Они позволят каждому гражданину почувствовать свою причастность к общему делу вместо того, чтобы сеять между нами раскол. Когда мой отец баллотировался, он старался вызвать у избирателей чувство единения. Помню одну из наших с ним последних поездок. Мы ехали из Нью-Йорка в Вашингтон на поезде. И на вокзале собрались два миллиона человек. Среди них были и белые, и афроамериканцы, и раввины, и христианские священники с монахинями... были люди в военной форме и хиппи в цветастых футболках бок о бок с темнокожими радикалами. Собрались разные группы нашего общества, был представлен весь американский народ. Все они поддерживали предвыборную кампанию моего отца и чувствовали себя частью единого целого. Они считали, что ради общего блага стоит забыть о своих эгоистичных интересах. Мой отец убедил их в этом. Но через четыре года после его смерти большинство белых американцев, собравшихся тогда на вокзале, проголосовали за убеждённого сторонника сегрегации Джорджа Уоллеса, который во всём был полной противоположностью моего отца, а не за его соратника Джорджа Макговерна. Тогда я понял (и после не раз в этом убеждался): у каждого народа, как и у каждого отдельного человека, есть тёмная и светлая стороны. Политикам всегда легче сыграть на нашей жадности, эгоизме, страхе, злости, нетерпимости, предрассудках. Так сейчас и делает Дональд Трамп. Гораздо труднее напоминать людям о том, что прогресс недостижим, пока мы оставляем в беде тех, кто оказался в затруднительном положении. Хотя нередко такая тактика оказывается более успешной. — Надо пробуждать лучшее в людях. У вас была трёхчасовая встреча с убийцей вашего отца Серханом Серханом. Почему вы решили с ним встретиться? — Потому что мне настойчиво советовал поступить так Пол Шрейд — один из ближайших друзей и политических союзников моего отца. Он занимал руководящую должность в профсоюзе трудящихся автопрома, и он же привёл в профсоюз сельхозработников Сесара Чавеса. Пол был борцом за гражданские права и работал в избирательном штабе отца в Калифорнии. Папа ему всецело доверял. Пол тоже пострадал при нападении на него, причём первым. Вероятно, в него попала первая из пуль, выпущенных Серханом в моего отца. Пол получил ранение в голову. Кстати, он уже много лет придерживается версии о том, что ни одна из пуль, выпущенных Серханом по моему отцу, не достигла своей цели. — Стрелявших было двое? — Да. Пол десять лет не оставлял попыток вовлечь меня в это дело. И в конце концов ему это удалось, так как мне было тяжело ему отказать. Мы с ним наконец пересеклись, и он проследил, чтобы я ознакомился с протоколом вскрытия. Тут такое дело... В помещении, где было совершено нападение, находились 77 человек, и каждый из них утверждал, что Серхан всё время находился спереди от отца. А ещё, согласно показаниям большинства очевидцев, он к нему не приближался ближе чем на метр-полтора, находясь при этом спереди от него. Томас Ногути, пожалуй, лучший американский судмедэксперт, считает, что все четыре пули, попавшие в моего отца, были выпущены сзади. Кроме того, выстрелы производились в упор. Это значит, что в момент нажатия на курок ствол пистолета касался тела моего отца. Поэтому Ногути и решил, что Серхан не мог его убить. — А что Серхан? — Серхан уверен, что стрелявших было двое. — Он связан со вторым? — Нет... Он не помнит. Он уже 40, даже 50 лет последовательно настаивает на том, что не помнит событий того вечера. И практически все обследовавшие его психиатры подтверждают, что он действительно не помнит. — Как думаете, мы когда-нибудь узнаем правду? — Правду? Это дело нужно расследовать. А установлением личности истинного убийцы не занимались. Дело в том, что Серхан признал себя виновным. Адвокат у него был тот, что ранее защищал в суде гангстера Джона Розелли. Тот был замешан в заговорах, которые ЦРУ устраивало с целью убийств. Этот адвокат настоял, чтобы Серхан признал вину, тем самым предотвратив дальнейшие разбирательства по этому вопросу. В итоге провели небольшие слушания, на которых был озвучен приговор и основная версия событий. Дополнительных расследований не было. При этом семь специалистов по баллистической экспертизе утверждают, что раны моего отца не могли быть результатом выстрелов Серхана. Эти пули были выпущены из другого пистолета. — Ваша книга — это, с одной стороны, личные мемуары, с другой — политическая история. Что вас заставило её написать? — Я написал её потому, что о моей семье вышло уже более тысячи книг, однако никто из её членов так и не представил взгляд изнутри. О моей семье распространяется масса ложной информации, и многое из этого просто клевета. Например то, что мой дед был бутлегером (подпольным торговцем спиртным во время действия сухого закона в США. — RT), что у него были связи с представителями организованной преступности, что они вмешались в выборы 1960 года и так далее, и так далее... Все эти истории настолько укоренились в США, что люди, не задумываясь, принимают их за чистую монету. Хотя никакого отношения к правде они не имеют. Так что одной из причин, по которой я решил написать эту книгу, стало желание прояснить эти вопросы, рассмотреть факты. С другой стороны, это подарок моим детям и их ста пяти кузенам — как членам нашей семьи, как части «гештальта» Кеннеди... Это моя попытка объяснить им роль нашей семьи в американской истории. — Последняя глава посвящена вашей матери. Ей 90. Как у неё дела? — Чудесно... Мудрая, остроумная, замечательная рассказчица. С ней очень весело. — Вы хвалите её, но отмечаете, что порой её любовь не казалась вам безусловной... — В книге я описываю наши непростые отношения — такими они были с самого моего рождения... В молодости её героические качества не были для меня настолько очевидны, как сейчас. — А чем вы были недовольны? — Я был просто молодым бунтарём. И мои дети такие же. Кстати, у меня самого теперь шесть детей; и у моей жены Шерил есть один ребёнок. Так вот, мои дети постоянно везде ищут признаки лицемерия, примеры непоследовательности... Думаю, так и должно быть. Детям в какой-то момент стоит расстаться с родителями. Некоторые решаются на это в довольно взрослом возрасте. Мне же пришлось это сделать в юности. У нас в доме были определённые правила поведения. Мне они казались самодурством, совершенно бессмысленными и неоправданными запретами. Я нередко убегал из дома и делал что хотел. После смерти отца я начал употреблять наркотики. И, конечно, это обострило наши отношения с матерью. Так что я долго не замечал, какие прекрасные качества у неё есть. Когда в 29 лет я завязал с наркотиками, и позже, когда сам стал отцом, я наконец задумался: как ей удавалось каждый вечер усадить 11 детей за молитву, уследить, чтобы все были причёсанные и с подстриженными ногтями и вовремя садились ужинать, чтобы все участвовали в общем разговоре, а не перешёптывались между собой по отдельности. Ведь это было у нас в семье под запретом. Мама заставляла нас учить стихотворения наизусть, а на летних каникулах ежедневно ходить в церковь, иногда по два раза в день. Начинаешь ценить это всё, только когда сам становишься отцом. Полную версию интервью смотрите на сайте RTД.