Клофелинщицы в "Атлантике", бэлы и тайна "Свиного рыла": калининградский фарцовщик о жизни в 1970-е

Для тех, кто не знает: "фарцовщик" — советское жаргонное слово, имеющее негативный окрас. Оно происходит от слова "фарца" — перепродажа, спекуляция. Фарцовщики зарабатывали продажей и перепродажей модной одежды и обуви, музыкальных пластинок, книг и так далее. О том, что это была за жизнь, "Клопс" рассказал легендарный калининградский фарцовщик Сергей Шнюков. Детство Я родился в Балтрайоне. Мы жили в старом немецком доме на улице Берёзовой. Отец работал на заводе "Янтарь" главным экономистом. Окна нашего дома выходили на огороды. Огороды жильцов были обнесены коваными металлическими оградами, очень красивыми. Их брали на расположенном рядом немецком кладбище. Потом на его месте разбили парк имени Гагарина. В подвалах старых домов мы часто находили то, что немцы прятали: посуду, швейные машинки. Если попадался, например, чемодан с фарфоровой посудой, мы выставляли её на стене или старом фундаменте — и камешками по ней. Мы так развлекались. Но если находили посуду со свастикой, то её сразу разбивали. Потому что мы все патриотами росли. Оружия у нас было немерено. Пацан был не пацан, если у него пара "шмайсеров" под кроватью не валялась. И не всегда ржавых. У меня, например, был наган. В прекрасном состоянии. Как-то мы пошли с приятелем в парк Гагарина пострелять по пустым бутылкам. За этим занятием нас и взяла милиция. Мне повезло — ещё 14 лет не было. Отца потаскали по милициям, потребовали, чтобы он меня лучше воспитывал. Но оружия кругом было много: винтовки, гранаты, мины... А ещё была пороховая материя. Розового цвета, на ощупь на ситец похожа. В развалках рулоны валялись. Из этой ткани граждане начали себе шить всякие платья с сорочками. И никто не знал, что эти рулоны — заряды для осветительных бомб. Загорались от всего, от малейшей искры. И народ горел в сшитой из этих рулонов одежде. Пацаны в Балтрайоне жили абсолютно отвязные. До идиотизма. Один пацан в нашем дворе на спор зажал между верхней губой и носом полоску такой ткани и поджёг её. Мол, я вытерплю. Хорошо, что глаза закрыл. Лицо у него обгорело. А ещё мы дрались. Наша улица Берёзовая дралась с улицей Камской. Собирались возле железной дороги: мы, берёзовские, по одну сторону, камские — по другую. Ну и закидывали друг друга камнями. Почему дрались? Ну как же: мы берёзовские, они камские. Этого достаточно. Как сейчас помню: бежит по двору кто-нибудь из наших и орёт: "Камские идут!". Обед, уроки — всё бросаешь и на улицу. Все шли к железной дороге. Наших человек 50 и камских примерно столько же. Встали друг против друга, покидались камнями, кому-то в голову попали и разошлись по своим делам. В 1968 году к нам в школу приехали сотрудники райкома комсомола в сереньких костюмчиках. Они ездили по всем калининградским школам. Комсомольцы прочитали нам лекцию о том, что Королевский замок — его руины ещё стояли — надо снести. Народ тогда начал возникать против: мол, замок представляет историческую ценность, XIV век и всё такое... У комсомольцев в серых костюмах была своя аргументация. Они говорили: "Сотрём память о прусском империализме с молодой советской земли. Скажем нет фашистскому наследию". Джинсы В 1971-м я поступил на механический факультет КГТУ. В те времена Калининград по своему духу был тесно связан с морем. Как и все молодые люди в то время, я дико хотел джинсы. По стандартам тех лет, если ты считаешь себя, как сегодня бы сказали, продвинутым, ты просто обязан ходить в джинсах. Прийти на танцы в штанах с пузырями на коленях и в телогрейке было просто непозволительно. Ну и неэффективно в плане, скажем так, контактов с женским полом. На танцах не только танцевали и знакомились. На танцах ещё и дрались. В Балтрайоне дрались в "Железке" — Доме культуры железнодорожников. Там ни один выход в свет не обходился без драки. Первые мои джинсы появились у меня в 1972 году. На втором курсе. Я мать уговорил купить. Это были какие-то польские джинсы, далеко не самые-самые. Друзья раскритиковали их в пух и прах: зиппер у тебя не "талоновский", а вот здесь шов не двойной, нитка не та и так далее. После этого я понял, что в моих первых джинсах ходить нельзя. Джинсы в Калининграде покупали на "талоне" — барахолке на острове Октябрьском. Талон — от слова толкучка. Ещё джинсы можно было купить в "Балатоне" — валютном магазине "Альбатрос". Он располагался на улице Богдана Хмельницкого. Там продавали иностранные товары за чеки Внешторга, так называемые боны. Боны выплачивались морякам загранплавания. Моряки из рейса привозили довольно стандартные вещи: джинсы, мохер, реже аппаратуру. Сами моряки джинсами не торговали. Если их за этим занятием ловили, то сразу визы лишали. А без визы будешь всю жизнь в порту на буксире корячиться. Привозить джинсы ещё можно было, а вот продавать — спекуляция, уголовная статья. Иногда моряки привозили по 20 джинсов. Контрабандой. На пароходе их было легко спрятать, протащить мимо таможни — как два пальца... о палубу. Нормальные джинсы стоили дорого. В семидесятых — примерно месячную зарплату начинающего инженера, больше 100 рублей. К концу семидесятых — уже примерно рублей 200. Модные джинсы обязательно должны были быть с "бэлом" — клёшами. На моих "вранглёрах" бэл — 41 сантиметр. Любые ботинки накрывали с концами. Стоили они очень много. Двести рублей. Я их поносил пару месяцев и продал. За триста. В те годы они были нечто большее, чем просто модные штаны. Идёшь по улице в джинсах, и вдруг какой-то мужик как прицепится: продай да продай, и пачкой денег машет. Доходило до того, что заходишь с ним в подъезд, он меряет твои джинсы, отдаёт тебе деньги, а ты домой чешешь в его штанах. Золотая советская молодёжь Конечно, всем хотелось красиво одеваться. Только где? Заходишь в магазин "Башмачок" на Ленинском проспекте. Вспомните: длинный прилавок метров 20, а на нём — разные размеры одной модели башмаков ленинградской фабрики "Скороход". Чёрные. Тупорылые. И одинаковые. Покупать что-либо в валютном "Альбатросе" было проблематично, туда пускали по паспорту моряка, поэтому когда попадёшь, когда нет. Опять же боны надо купить, а это преследовалось по закону. Только "талон" и оставался. В профессиональные фарцовщики меня привели джинсы. У меня было много знакомых, которые ходили в море. Ну и, понятное дело, привозили джинсы. Я их брал на реализацию. Круг общения у меня был — золотая молодёжь: Толик, сын председателя облисполкома; Женя, сын первого секретаря горкома партии; Ирка, дочь главного психиатра Калининградской области. Такая публика могла себе позволить. Одно время зарабатывали на курсовых работах. Это было очень востребовано. Тогда много рыбаков, даже капитанов, не имели высшего образования. А некоторые даже среднего. И вот вызывают такого капитана траулера в каком-нибудь Мурманске и говорят: или получай высшее образование, или мы тебя спишем на берег. Вот такие капитаны съезжаются в Калининград, и поступают, и начинают "сдавать сессии" — недели по две квасят в кабаках. А мы им курсовые рисуем. Но это муторно. Фарцовка не только веселее, но и приносила гораздо больше денег. Я, например, в один день заработал 400 рублей. Сам заработал и другим дал заработать. На "талоне" ко мне прицепился мужик, ему мои часы "Ориент" понравились. Продал. А ему ещё надо десяток штук. Вечером он уезжал на ленинградском поезде. Я быстренько домой, обзвонил всех, набрал штук восемь этих часов. Недолго думая, по полтиннику (50 рублей) накинул, притащил этому мужику. Он откуда-то с Севера к нам приехал. Вечером развёз ребятам деньги, посчитал свои комиссионные. Ба, а там — 400 рублей! Зарплата инженера тогда составляла 110. Как-то в баре мне мужик продал целый портфель янтаря. Куски — каждый с кулак размером. По нынешним временам — тысяч тридцать долларов. А потом зимой мы с компанией поехали на косу. На турбазу "Дюны". Там были домики с печками. И мы весь этот портфель спалили в печке вместо дров. Янтарь классно горит. Дрова собирать не стали, а топора не было. "Талон" Иногда милиция, сотрудники отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности устраивали на "талоне" облавы. Мы о них узнавали за три дня, и вместо "талона" шли пить пиво. Инспекторов ОБХСС мы все знали в лицо, а они нас знали. Иногда, встретив их в городе, можно было вместе и пива попить в заведении на площади Победы, в подвале. Заведение называлось "Гадюшник". На "талоне" надо было соблюдать "правила техники безопасности". Никто не ходил с полным рюкзаком джинсов. Ты ходишь с одними, а твой приятель стоит за забором, сторожит сумку с джинсами. Если милиция задержит, начинаешь "гнать телегу": "Я бедный студент, купил себе, а они не подошли — в поясе не сходятся". Это срабатывало. Из института за такое не выгоняли, а члены институтского комитета ВЛКСМ сами были не прочь походить в джинсах. Хорошо шли также плащи из ткани болонья, японские демисезонные пальто, мужские ботинки на платформе. Чем толще платформа — тем лучше. Мне приятель ботинки из Швеции привёз. Я за них 50 рублей отдал. В магазине абсолютно одинаковые ботинки стоили 15–17 рублей. Продавали ещё пакеты. Иностранные целлофановые пакеты. Они стоили пять рублей. Пакеты — это тоже было модно. Их носили до последнего — стирали, дыры заклеивали изолентой. А если на пакете был портрет, например, Мика Джаггера или Пола Маккартни, то его стоимость доходила до стоимости джинсов. С целлофановыми пакетами у советских особые отношения. А был период, когда в продвинутых магазинах уже давали пакеты, а в других всё ещё заворачивали продукты в бумагу. Так даже эти простые пакеты люди стирали и вывешивали на улице сушиться. На верёвке. Ну и журнал "Плейбой" прекрасно продавался. Я по "Плейбою" английский выучил к четвёртому курсу. Один раз я купил иконы. Несколько штук. Поставил на секретер у себя дома. Через три дня за мной пришли из КГБ. Кто-то стуканул. Иконы изъяли, а меня привезли в здание на Советском. Кончилось всё традиционно: мне дали номер телефона и предложили звонить, если я узнаю что-то. "Свиное рыло" и другие Фарцовщики много денег оставляли в ресторанах. В семидесятые в Калининграде было ресторанов штук пять. В них было очень трудно попасть даже в понедельник вечером. Наиболее пафосным считался ресторан "Москва". Там оркестр выступал во фраках и бабочках. "Атлантика" считалась более отвязной. Самым простым был ресторан "Вечерний" на пересечении Горького и Черняховского. Большинство жителей Калининграда знало "Вечерний" как "Свиное рыло". Своё неформальное название ресторан получил из-за швейцара, стоявшего там на воротах. Швейцара звали Иван Францевич, бывший милицейский старшина. Харя — ну просто огромная, а глазки были такие узенькие, маленькие. Может, из-за пива. Ну чисто свинья перед тобой. Взяточник был первостатейный. Подходишь к ресторану, а на ступеньках — толпа народа. Иван Францевич своим животом толпу сдерживает: "Мест нет, все места заказаны". Ты ему — раз, рублик сунул. Он сразу: "Проходи, кто с тобой", и уже толпе, чтобы не возмущались: "Товарищи, это заказывали". Заходишь в ресторан — а там пустой зал, никого. В "Свином рыле" отдыхал самый разный контингент. Вдвоём можно было на десять рублей посидеть: бутылка водки, салатики, антрекоты с гарнирчиком, клюквенный морс, пачка сигарет, и у нас ещё оставалось по пятьдесят копеек на такси разъехаться. Сюда заскакивали удачливые торговцы с рынка, по праздникам сидели грузины, которые цветами торговали, чемоданами возили. Для них очень важно было себя показать, хороший понт дороже денег был. Как-то сидели мы в "Свином рыле". Тут же какие-то грузины, целая компания. Заказали они оркестру лезгинку, кто-то из них выскочил в зал, сплясал, "асса" покричали. Потом другой. Вышел прямо к сцене, сел перед ней на стул, сунул денег оркестру: "Лезгинку играй!". И так — три раза. Народ начинает уже звереть: морячки, с рейса вернувшиеся, сидят, за соседним столиком бабы на морячков поглядывают. Тут же целый процесс намечается, его же организовать надо, а тут эта лезгинка. На шестой раз, когда этот красавец заказал лезгинку, довольной такой, морда счастливая, тут морячки не выдержали. Подходят вчетвером, улыбаются. Берут его стул за ножки, поднимают. Он не понял, думал, что все им восхищаются таким образом. А когда понял, было уже поздно. Морячки вынесли его из зала и сбросили вместе со стулом со второго этажа. Вроде он не сломал себе ничего. Лезгинку в тот вечер больше никто не заказывал. Во всех ресторанах играли стандартный набор популярных песен. Среди них — "Ах, Одесса, жемчужина у моря" и сверхпопулярный хит про влюбившегося пирата: "Где среди пампасов бегают бизоны, А над баобабами закаты, словно кровь, Жил пират угрюмый в дебрях Амазонки, Жил пират, не верящий в любовь". За вечер в кабаке эту песню можно было услышать десять раз. Троячок оркестру, и... Иностранных песен исполняли мало. "Лет ит би" какой-нибудь. В 1978 году в Зеленоградске открылся "Прибой". Вся толпа начала туда ездить. Экзотика! Летом было очень популярно после кабака искупаться в море. Голыми, разумеется. Последний поезд из Зеленоградска шёл в 00:20. Его называли "последним весёлым", или "последним пьяным". Китобойка Когда приходила китобойка (китобойная флотилия "Юрий Долгорукий" — прим. ред.), в ресторан было не попасть даже своим. Пока морячкам аванс дают, пока окончательный расчёт — они гудели по калининградским кабакам. А что ещё им было делать после восьми месяцев жуткой работы? На приход китобойки в Калининград приезжали шлюхи со всего Советского Союза. Часто морячки попадали в неприятные ситуации. Бабы деньги из них пылесосом вытягивали. Иногда подливали клофелин. Мой приятель, моряк, как-то после такого проснулся возле ресторана "Орбита" (ныне "Гранд Холл" — прим. ред.) в одних трусах. Мы с приятелем как-то пошли в "Атлантику". Сели за столик. Официантка к нам подбегает: "Можно, я к вам двух девочек посажу?". Можно, конечно. Садятся. Ничего такие. Начинаем общаться. Они нас за моряков приняли. Мы их разубеждать не стали. Они нас спрашивают: "А вы с какого парохода?". А у моего приятеля брат ходил на танкере. Он этот танкер и назвал. Так одна из этих подружек лезет в сумку и достаёт "Калининградскую правду". В "Калининградке" была очень популярная рубрика. В ней рассказывалось, какое судно пришло на промысел, какое снялось с промысла, какое вернулось в порт. Значит, достаёт эта подруга газету и смотрит, где сейчас танкер находится. Танкер оказался на тот момент в Калининграде. Ну тут и началось. Барышни начали нас раскручивать, явно профессионалки. Это могло кончиться всем чем угодно, но вряд ли чем-то для нас хорошим. Кроме клофелина, барышни могли привезти нас "на хату", а там крепкие ребятишки нас встречают. Мы с приятелем вышли в туалет и сквозанули из "Атлантики", не заплатив. А на Новый год мы попёрлись с приятелем на площадь Победы. Отмечать. Там всегда толпа собиралась. Ну и какие-то барышни к нам прицепились. И вдруг одна из них мне говорит: "А ну-ка, сними шапку!" Я снял. И тут её как понесёт: "Ах ты, сволочь, вы, гады, тогда сбежали из "Атлантики", нас платить заставили!". Пришлось мне второй раз от неё бежать. Кто куда побежит после концерта Я перепробовал много профессий. Самых разных. Например, был звукорежиссёром калининградской группы "Атлантик". Как-то нас пригласили поработать от Сыктывкарской филармонии. Приехал я в Сыктывкар. А директором местной филармонии назначили полковника внутренней службы в отставке. Он до филармонии возглавлял управление "Комилагерей". И мы пришли к нему представляться в кабинет. Сидит этакая рожа. На нём полковничий мундир без погон: "Приступайте к работе, доложите о выполнении, отставить" и прочие армейские штуки. Мы идём по филармонии, а там ремонт. И всё завалено афишами солиста местного ансамбля "Эхо". Афиши использовались при ремонте, потому что самого солиста директор выгнал. Увидел его, длинноволосого и кудрявого, прямо так и сказал: "А этой обезьяны я чтобы больше не видел в своей филармонии. Уволить!". Мы с ним потом в баре познакомились. Очень он переживал. Денег у него не было. Всё у меня сигаретки стрелял, я тогда "Мальборо" курил. Пивом его угостил. Валерий Леонтьев его звали... Да, тот самый. Месяца два мы репетировали, а потом поехали на гастроли. По лагерям. Они там друг на друге, эти лагеря. Дорог там не было. Иногда, чтобы наш "пазик" вытащить, вызывали бронетранспортёр из ближайшего лагеря. Право посетить наш концерт зекам давали за хорошее поведение — чтобы никаких побегов в зоне и не мочили никого. Репертуар у нас был патриотический. Тогда без этого никак. Без патриотического блока тебе не подписывали программу, а исполнять можно было только то, что значится в ней. Потому что ты никогда не знал, кто сидит в зале и куда он потом побежит: в областное управление культуры или в КГБ. Вот такая была тогда жизнь… От автора История — это не политические решения национальных лидеров, съезды, перевороты, войны, процессы и так далее. История — это судьбы людей. Самые разные: большие, тяжёлые, горькие, яркие, лёгкие, и какие они, судьбы, там ещё бывают. Это хорошо поняла группа энтузиастов, объединившихся вокруг создаваемого в Калининграде "Музея советского периода “Дом китобоя”". Они начали проект "Народный архив Калининграда". Школьники, студенты, пенсионеры, объединённые общим интересом к истории города периода 60–80-х годов, собрали десятки интервью, фотографий, предметов быта той эпохи. Часть этого уникального и во всех смыслах исторического материала составит основу экспозиции создаваемого "Музея советского периода", часть будет передана в Государственный архив Калининградской области. В том числе и интервью с Сергеем Шнюковым. Проект "Народный архив повседневности Калининграда 1960-80-х гг" реализуется АНО "Музей городской жизни" с использованием гранта Президента Российской Федерации на развитие гражданского общества, предоставленного Фондом президентских грантов.