Автор книги «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхина о своем новом романе

«Только, пожалуйста, минимум макияжа и максимально простая одежда», – попросила Гузель перед съемкой. В повседневной жизни самая яркая дебютантка русской литературы последних лет очень сдержанна в проявлении эмоций, а во время работы и вовсе старается их отключать. Говорит, что пламя должно разгораться внутри – тогда на свет может появиться хорошая история. Когда-то так было с «Зулейхой». Учебный сценарий для Московской школы кино превратился в роман огромной силы (и сейчас переведен уже на тридцать языков, а еще ставится в театре и экранизируется: главную роль сыграет Чулпан Хаматова). Теперь – с книгой «Дети мои»: о тихом учителе из поволжской деревни, дающем уроки дочери зажиточного немца. Точнее, о том, как «большая любовь порождает страхи в нашем сердце и одновременно помогает их превозмочь». Гузель, писатели часто жалуются, что успех мешает работе: встречи с читателями, фестивали и прочие обязательства сказываются на графике. Так ли это? Мне сложно судить – у меня пока всего два романа. Когда я взялась за второй, приходилось быть жесткой к себе и каждый день усаживать себя за стол. Я тогда еще ребенка в школу отводила, поэтому происходило это обычно часов в девять утра. Но я, в принципе, готова садиться за написание сразу, как встала – а встаю я с первыми петухами. Чашка кофе, стол и текст. Ближе к полудню сил уже меньше – хочется куда-нибудь сбежать. После обеда – начитывание материала, просмотр фильмов и дела, которые накопились, потому что жизнь никто не отменял. Давайте поговорим о том, как устроен ваш творческий процесс. Есть ли у него четкая структура? Есть стадия подготовки – очень большая и очень длинная. На этом этапе день может быть совершенно не структурирован. Ты думаешь, ходишь в библиотеку, читаешь какие-то книги, смотришь фильмы, жадно воспринимаешь все вокруг – в общем, ищешь те зернышки, которые потом могут прорасти. Здорово, если на этой стадии тебя никто и ничто не отвлекает, потому что совмещать, например, публичные выступления и написание романа невозможно. Еще важно выйти из всех социальных сетей – чтобы вокруг не было сильных эмоций. Главные эмоции кипят внутри и должны быть направлены на создание истории. Что именно в этот момент происходит? Ну, во-первых, формулируются ключевые темы. Поначалу тебе кажется, что можно рассказать обо всем, но это иллюзия. Во-вторых, возникает оппозиция полюсов, между которыми ты двигаешься. В случае с «Детьми» их было несколько. Была оппозиция поколенческая: «скромный учитель «высокого немецкого» Якоб Бах и его приемные дети», а также «отец народов и сами народы, населяющие страну». Была «сказка и реальность» – сказка немецкая и сказка советская, их воплощение в жизнь. Еще очень важная для меня оппозиция «молчание и интеллектуальный обмен, разговор, речь». Мне хотелось, чтобы в молчании Баха читатель увидел несколько уровней подтекста: уровень естественной психологической реакции (когда не хватает слов, чтобы описать весь ужас от происходящего вокруг) и уровень «молчащего поколения». Для меня это поколение наших дедушек и бабушек, очень мало и неохотно говоривших о пережитых ими тяготах ранних советских лет. Молчание помогает? Моему герою – нет. Приемная дочь Баха в итоге отдаляется от него и становится человеком иной культуры, потому что он большую часть романного времени молчит – и не рассказывает ей о прошлом, о своем трагическом опыте. Этим молчанием он старается защитить ее, оградить от жестокой реальности, но в итоге фактически теряет дочь. Потому что находятся те, кто все-таки расскажет ей обо всем – но расскажет по-своему. А для чего нужны полюса? Они помогают на разных уровнях выстраивать историю. Происходит создание структуры романа, а это вообще самое главное и сложное – создать то, что будет нести в себе смысл, а не просто передавать развитие событий. Когда стадия подготовки завершена, начинается вторая стадия – собственно написание. А как вообще появилась идея написать роман о немцах Поволжья? Тема, прямо скажем, не самая очевидная. Но меня с ней многое связывает. Язык очень близок, ведь я по специальности учитель немецкого. Сами немцы близки – я всю жизнь с ними работала, поэтому их менталитет и культура мне понятны. Ну и, собственно, Волга, которую я очень люблю: это моя главная в жизни река. Я на ее берегах выросла, в ней купалась все детство, и мне ее часто не хватает в Москве. Все реки я измеряю по Волге: шире Волги, уже Волги – таков мой внутренний ориентир. Так что в словосочетании «немцы Поволжья» пересекаются очень важные для меня вещи, поэтому я стала эту тему изучать. С чего начали? Практически с нуля. Я знала крайне мало – только то, что знает каждый более или менее образованный человек. Что был такой народ и жил он в Саратовском Поволжье, что приехали немцы во времена Екатерины II, а уехали не по своей воле в 1941 году, и потом началась другая жизнь – в депортации. Она и должна была стать либо кульминацией, либо стартовой точкой романа. Или же тем центральным поворотным пунктом, вокруг которого будет выстраиваться весь романный мир. Но потом я стала погружаться в тему и много читать. Мне хотелось сделать роман выверенным с исторической точки зрения, поэтому я взяла широко и копала глубоко. И обнаружила, что безумно интересно написать про ранние советские годы и про то, что было до депортации. И чтобы получилась объемная картинка, а не просто фотографический снимок. Тут, как я понимаю, на помощь пришла сказка. Причем она родилась не из образа главного героя, который любит немецкую поэзию и немецкий фольклор. Она родилась из образа Иосифа Сталина. В книге он появился в результате моей творческой безысходности: в какой-то момент структура не выстраивалась, все главы казались слишком плоскими. А потом я позволила себе отпустить ситуацию и написать не то, что нужно, а то, что хочется. И сталинская линия вдруг подарила мне сказочный ключ к сюжету. Скажите, сейчас, когда «Дети мои» уже вышли, есть ли у вас ощущение свободы и легкости? Да! Невозможная легкость! Второй роман виделся мне такой высокой преградой – ползти не переползти. Это были очень непростые два года, и вот наконец наступил период эйфории. Гузель, это не первое наше интервью, назначенное на раннее утро. Вы жаворонок? Категорический. Бывали периоды, когда я оставалась одна и много писала, – и тогда вставала раньше солнца. Когда до восхода у тебя что-то написано, а то даже и много написано, – это просто высшее счастье, самое классное ощущение. Солнце только показывается, а у тебя есть текст. У меня чаще бывает наоборот: я еще дописываю, а солнце уже встает. Я тоже очень долго была совой, но меня перестроило рождение ребенка. Насильственно перестроило. Это был беспокойный период: год-полтора я вообще не понимала, кто я – сова или жаворонок. Спала в любое время. Ну а потом вышла на работу, когда ребенку не было и года (сейчас дочери Гузель Яхиной 14. – Прим. HB), и включился режим жаворонка. К писателям, которые нравятся, хочется подключаться через культурные коды: их любимые книги, фильмы и так далее. Что помогает понять вас? Если говорить о кинематографе последних десяти-пятнадцати лет, то мой номер один – это «Фауст» Александра Сокурова. Пересматривала с десяток раз и вряд ли остановлюсь. Дальше назову один из самых красивых фильмов, которые вообще в жизни видела, – «Испытание» Александра Котта. Необыкновенная картина, снятая без единого слова, и завораживающая притча. Мне нравятся притчи, и я к ним склонна сама, а «Испытание» – это еще и визуальное совершенство. Я бы включила этот фильм во все учебники по кинематографии. Что до книг, то настоящим литературным потрясением для меня стали «Благоволительницы» Джонатана Литтелла. После этого романа задумываешься, стоит ли тебе продолжать писать, и очень долго носишь его внутри. Еще из обязательного у меня «Лавр» Евгения Водолазкина – очень нравится текст. Я вообще очень Водолазкина ценю и жду с нетерпением его новый роман, который почти готов. А если говорить про нон-фикшн? Книга Александра Талала «Миф и жизнь в кино». Написана как учебник для сценаристов, но, на мой взгляд, подойдет всем, кто работает с вымыслом. Некоторые мысли даже помогли мне в написании «Детей», а где-то я нашла подтверждение своим выводам. Такой заочный обмен мнениями. «Зулейха» – книга о татарской девушке, «Дети» – только что с вами обсудили о ком. Куда планируете двигаться дальше? В какую культуру? Мне по-прежнему интересна граница между Востоком и Западом. Я на ней сама нахожусь: между русской и татарской культурой, одной ногой здесь, другой – там. И мне в этом ощущении невероятно комфортно. Это не конфликт, а выигрышная точка, очень перспективная позиция. На границе, на стыке сейчас рождаются главные феномены в науке, искусстве и моде. Да и в самой жизни – тоже. Ведь можно очень комфортно жить вот так, на границе.