Британский писатель о гомосексуальности в обществе и книгах
В Москву приехал английский писатель Алан Холлингхерст. На русский язык переведен его роман «Линия красоты», за который в 2004 году автор удостоился самой престижной британской литературной награды — Букеровской премии. Действие книги происходит в Англии в 1980-е. Выпускник Оксфорда Ник Гест по приглашению университетского приятеля поселяется в его роскошном лондонском доме. Отец приятеля — член парламента. Ник — гей, к приятелю испытывает не только дружеские чувства, но свидания назначает другим. В романе много беспорядочных половых связей, кокаина и красивых вечеринок. Гостьей одного из таких празднеств становится тогдашний премьер-министр Маргарет Тэтчер, и Ник приглашает ее на танец. О влиянии тэтчеризма на современную британскую политику, отношении общества к однополым бракам и традиционных ценностях с Аланом Холлингхерстом поговорила обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова. Визит писателя в Россию состоялся в рамках профессионального выездного семинара «Британская литература сегодня», который на днях прошел в Музее-усадьбе «Ясная Поляна». «Лента.ру»: Складывается впечатление, что британцы продолжают рефлексировать над эпохой Маргарет Тэтчер и теми переменами, которые произошли за то время, что она была премьером. Что вы думали о тэтчеризме, когда писали ваш роман в начале нулевых, и как это мнение изменилось сейчас, в 2018 году? Алан Холлингхерст: Да, это был особенный период очень быстрых перемен. Я был одним из множества людей, недовольных политикой Маргарет Тэтчер. Как мне кажется, определенная идея «британскости», британской идентичности в этот период снова оказалась в центре внимания. В том числе это была ностальгическая идея возврата к Британской империи, которая поддерживалась военными действиями и экономическим расцветом того периода. За последние десятилетия, как я наблюдаю, экономические дела у Британии идут не очень хорошо, и у общества есть соблазн вернуться к этой ностальгической идее «великой Британии». Но, насколько я понимаю, Тэтчер всегда поддерживала идею пребывания Британии в Европейском союзе, а сейчас получается, что мы стараемся изолироваться, отгородиться от ближайших соседей, и мне это кажется ужасной ошибкой. Все британцы, которые приезжают в Россию, говорят, что они противники Brexit. Но кто-то же за него голосовал! (Смеется) Возможно, это были люди, которые не могут себе позволить выехать за пределы страны. Но вообще я вас прекрасно понимаю: я за свою жизнь встретил всего двоих или троих проголосовавших за Brexit. В том мире, где я живу, в моем ближайшем окружении, все в ужасе от Brexit и от последствий, которые он принесет. Другой английский романист, Джонатан Коу, когда мы с ним об этом разговаривали, связал теперешнюю политику Великобритании с эпохой Тэтчер. Он уверен, что то, что происходит сейчас, — влияние тэтчеризма. Вы согласны с ним? В определенном смысле это мутация тэтчеризма. Я думаю, что эти тенденции связаны с нашим национальным упадком, с переходом от великой империи к все более и более скромному по размеру государству. При этом мне кажется, что сейчас есть и другие факторы, которые влияют на политику по всему миру. Скажем, массовая миграция и сопутствующий ей страх «другого». В определенном смысле это возврат к очень примитивным инстинктам. Я неслучайно завела разговор об эпохе Тэтчер — ведь именно в этот период происходит действие вашего романа «Линия красоты». Среди прочего эта книга — социальная сатира. Но даже такой важный эпизод романа, как танец главного героя с Маргарет Тэтчер, воспринимается из середины 2000-х, когда книга была написана, легче и шутливей, чем из 2018-го, когда с мировой политикой произошло все, что произошло. (Усмехается) По моей задумке, эта сцена должна была быть кульминацией той части романа. Если вы помните, в этот момент Ник находится под действием кокаина, и именно наркотик дает ему силы решиться на то, на что другие не решаются. Вообще в книге очень много кокаина. Мне показалось, что кокаин — хороший символ той эпохи, ощущения силы и смелости людей того времени. Правда, не стоит забывать, что Ник изначально аутсайдер, он сторонний человек в мире богатых влиятельных людей, и его танец с премьер-министром является высшей точкой его подъема, пиком его карьеры, после которого начинается падение. Общество богатых людей его отталкивает на периферию, он теряет свой иллюзорный рай. И все же роман заканчивается вполне оптимистично: Ник здоров, в отличие от многих его друзей и партнеров, которые умирают от СПИДа, и он не так уж огорчен тем фактом, что вынужден попрощаться с миром британских политиков и их семей. Тут надо сказать, что я все же хотел оставить финал романа открытым. Если помните, Николас сдал анализы на ВИЧ и еще не получил результат. Поэтому ни он, ни мы, читатели, не знаем, какой финал его ждет. И второй момент: как вы правильно отметили, этот роман я писал в 2000-х годах, и уже тогда этот роман был историческим. На наше теперешнее восприятие текста влияет тот факт, что мы знаем обо всем, что произойдет после того, как правительство Маргарет Тэтчер распадется. И задним числом все наши знания окрашивают восприятие романа. И в результате сегодняшнее время кажется еще мрачнее. (Смеется) Мне кажется, это общая тенденция: все политические циклы, которые начинаются с воодушевляющего оптимизма, заканчиваются разочарованием. К вопросу о циклах. Сейчас наблюдается странный параллелизм. С одной стороны, мы видим, что все возможные свободы достигнуты, и толерантность всех по отношению ко всем победила. С другой — возврат к «традиционным» ценностям. Под вторую категорию подпадает и Brexit, и влияние религии на общество, которое мы можем наблюдать во многих странах. Казалось бы, эти два явления не могут соседствовать. Но тем не менее. Как вам кажется, почему так происходит? Мне кажется, у этого такая же механика, как у приливов и отливов: сначала набегает волна толерантности, понимания других, борьбы за права человека, а потом наступает время тех, кому изначально все эти идеи не нравились. Это такая постоянная нестабильность. И, как мне кажется, политикам очень легко актуализировать недовольство тех, кто против свобод. И еще мне кажется, что ситуация разнится в зависимости от страны и конкретной культуры. Современная Британия очень отличается от того периода, когда происходили события романа «Линия красоты». В современной Британии открытость однополых отношения поддерживается. Мы сейчас проживаем эпоху лоббирования однополых браков. В целом это актуальная тенденция в нашем обществе. У меня есть много друзей — мигрантов из африканских стран, которым пришлось бежать, поскольку на родине их жизни угрожала опасность только потому, что они состояли в однополых отношениях. Никто не знает, что нас ждет в будущем. Я всего лишь писатель, а не политический аналитик. Считается, что когда писатель пишет роман, он преследует сугубо литературные цели, а общественно-политические высказывания нужны ему постольку-поскольку. Так ли это в случае с «Линией красоты»? Не думаю, что я писал «Линию красоты» прямо как общественно-политическое высказывание. Но роман успешен, если он воссоздает сложность мышления той или иной эпохи. При этом в современной жизни есть некоторые проблемы, которые меня беспокоят и которые я пытаюсь раскрыть в форме романа. Мой первый роман «Библиотека при бассейне» был написан в 1988 году, а действие его происходило в 1983. Когда я начал его писать, эпидемия СПИДа еще не разразилась, а когда роман вышел — уже бушевала. И это было мое сознательное решение — не касаться этой темы вообще. Я тогда не понимал, как об этом можно писать в формате художественного произведения. И взялся за нее только уже в своем четвертом романе, намного позже, в начале 2000-х, когда уже и сама эпидемия, и социальный кризис отошли в прошлое. Мне кажется, я из тех писателей, которым нужна дистанция между ними и той темой, за которую они берутся. Есть и другие авторы, которые хватаются за острую тему сразу же, как только она появляется. Прошло уже какое-то время с того момента, как вы получили Букеровскую премию. Как участник премиального процесса и как наблюдатель за работой жюри — как вы охарактеризовали бы эту премию? Мне кажется самым странным решение премии включить в список потенциальных номинантов все книги на английском языке — это означает, что мы включили американских писателей тоже. Британские писатели очень недовольны этой новой конкуренцией. Пол Бейти и Джонс Сондерс два года подряд получали Букера, оба они — американцы. Я слышу ревность в ваших словах. (Смеется) Так и есть. Мне кажется, это было частью идентичности, характера Букеровской премии — то, что она была закрыта для американских писателей. Есть ведь американские премии — Пулитцер, например, — которые не могут быть присуждены неамериканским писателям. С другой стороны, Букер — слишком важная награда, люди слишком серьезно к ней относятся. Это чудесный ход для продвижения книги, инициирования разговора о ней. Очень приятно попасть в шорт-лист, а уж тем более выиграть, но если ты и не получаешь премию — небо не падает тебе на голову. Мы живем в обществе, где слишком много премий, и это создает лишнюю конкуренцию и даже идет вразрез с тем, что для меня на самом деле является литературным творчеством. Литература — это не про то, что два писателя сталкиваются лбами и начинают конкурировать. Скорее это про то, что расцветают одновременно разные жанры и подходы. Если не ошибаюсь, в 1994 я попал в финал Букера со своим вторым романом. Мне было очень страшно, и тогда я не выиграл. Но для меня это было хорошей тренировкой, потому что когда я оказался в финале во второй раз — уже с «Линией красоты», я воспринимал происходящее уже более дистанцированно и победил. Но вообще вокруг Букера слишком много безумия. В частности, издатели мечтают, чтобы их книги попали в короткий список Букера или получили эту премию. Издатели очень накручивают молодых писателей. А когда писателям не удается попасть хотя бы в финал Букера, они чувствуют себя ужасно. Хотя ничего страшного в этом нет. Издатели дают рецепты писателям, как написать книгу под букеровский формат? Напрямую нет, но я помню, был период, когда таким рецептом было писать постколониальную литературу. Заходишь в магазин, видишь книгу с претенциозным абстрактным названием — и сразу понимаешь, что они целятся на Букер. Имена авторов и названия книг не скажу. (Смеется) Мне кажется, то, чем я занимаюсь, на фоне современной британской литературы выглядит очень старомодно, потому что я пишу исторические романы о ХХ веке. Но мне уже за 60, я вижу, что молодые писатели, особенно те, кто не принадлежит к мейнстриму британской культуры, разбираются с суперактуальными темами. Например, писатели, которые принадлежат к исламской культуре, пишут о терроризме, о войне на Ближнем Востоке. Возможно, они чувствуют какой-то ток современности. Я вижу эту тенденцию. Расскажите о том романе, который должен скоро выйти по-русски. Роман называется The Sparsholt Affair («Дело Спаршолта»), он вышел в Британии в октябре. Действие начинается в Оксфорде в 1940-м году, когда Вторая мировая война уже началась. В начале романа нас встречает группа студентов. Заглавный персонаж Дэвид Спаршолт выделяется своей гламурностью, эксцентричностью. Роман поделен на пять частей: действия других четырех происходят в 1966-м, 1974-м, 1995-м и в 2012-м. В ходе событий романа Дэвид оказывается вовлечен в очень большой скандал, частично сексуальный, частично деловой. Но книга скорее повествует о том, как этот скандал сказался на жизни сына главного героя. Мне было важно проследить развитие общественной морали, развитие отношения общества к гомосексуальности. И еще меня интересовало то, как в обществе эволюционирует понятие личного пространства. Я попытался создать пять портретов разных эпох, у каждого из которых своя мораль. Но в романе 500 страниц, так что то, что я рассказал, — это даже меньше, чем краткое содержание.
