Леонид Агутин: «Я себя нормально чувствую сегодня, как раз на свои пятьдесят лет»

«Недавно Леонид Агутин отметил свой 50-летний юбилей,— пишет главный редактор ОК! Вадим Верник.— А мне кажется, что это человек без возраста. Лёня и сейчас восхищает и удивляет зрителей так же, как это было почти двадцать пять лет назад, когда он только появился на нашей эстраде. Возможно, популярность музыканта сегодня даже выше. Оставаться актуальным на протяжении стольких лет — это уже талант. Ну а музыкальный и поэтический дар Агутина вне конкуренции. Впереди его ждут юбилейные концерты. Первый состоится в Баку, на фестивале "Жара"» Лёня, мы сидим в твоем кабинете в продюсерском центре, а я сейчас вспомнил, как общался с тобой первый раз: я вел телепрограмму «Полнолуние» и в 1994 году записывал интервью с тобой. Да, это было знаковое для меня время — девяносто четвертый год, всё только начиналось. Был поиск себя, попытка ответить на вопросы, кто я и чем могу удивить людей. Слушай, а с какого возраста ты начал задавать себе такие вопросы? Тогда и начал. В юности как раз всё было понятно. Я всегда занимался тем, что нравилось: играл в театре, песни сочинял. А в каком театре ты играл? В школе мы делали драматические постановки. Это были и музыкальные истории. Мне повезло. Папа моего одноклассника Васи Борисова был цирковым артистом, и он рассказывал нам про режиссуру и сценическое мастерство. Меня всё это увлекало, я прочитал много книг, Станиславского читал... «Работу актёра над собой»? Да. Еще книги про Мейерхольда и актрису Веру Комиссаржевскую. А ты, однако, подкован! Мне всё это было жутко интересно. А в пятнадцать-шестнадцать лет, когда я учился в музыкальной школе, у меня появилась группа— «Кредо» называлась. Ты, конечно, был там лидером? Ну да. Потом было джазовое училище. А когда встал вопрос о высшем образовании, я почему-то остановился на институте культуры. Довольно странный выбор. Наверное, со своим бэкграундом ты мог рассчитывать и на более престижные вузы. Меня прельщало, что в этот институт поступают в основном профессионалы — те, которые где-то работают и приходят сюда не просто за «корочкой», а чтобы повысить свою квалификацию. А мне всегда было интересно общаться с теми, кто постарше. Я хотел поступать на фортепианный факультет, но понял, что это бесполезно: на репетициях перед поступлением я увидел таких людей, как Валера Маклаков, Руслан Горобец... Леонид Агутин, Вадим Верник на праздновании юбилея артиста Это тот Горобец, который руководил ансамблем у Пугачёвой? Да. В общем, такие серьезные ребята. Я понял, что мне не пробиться, и переметнулся на режиссуру эстрады, тогда это называлось «режиссура театрализованных представлений». Я любил этим заниматься — в школе не только играл, но и ставил, так что был немножко осведомлен в этом деле. При поступлении я хорошо себя проявил — например, надо было быстро придумать этюд, а у меня всегда были хорошие идеи, я даже делился ими с теми, кто поступал вместе со мной. Щедрый парень. Я был там самый молодой. В основном брали по направлению из совхозов, колхозов и тех, кто прошел армию. Вот-вот. Интересно, а родители сразу одобрили твой выбор? Мама одобрила, а с отцом мы тогда уже жили отдельно, и мне надо было доказать ему, что я самостоятельно могу поступить в институт, что я не бездарь. Меня ведь не сразу взяли, хотя баллы были очень высокие, но преимуществом пользовались те, кто «с направлением». А потом кто-то перешел на заочное обучение и меня приняли автоматически. Ты, конечно, был счастлив. Абсолютно. Сразу же поехал, как и полагается первокурсникам, на картошку в совхоз и там сколотил какой-то ансамбль. Вокруг тебя всегда творческая жизнь бурлила? Да, и в школе, и в армии тоже. Я служил на заставе и там организовал ансамбль, придумывал песни. А вот это, Лёня, отдельная тема. Ты два года служил в пограничных войсках, на советско-финской границе. Неужели не было желания всеми возможными и невозможными путями обойти армию стороной? А я сам хотел служить. Эмоциональный такой, любовь была безответная к однокурснице, прямо сердце рвалось, и я ничего не мог с этим поделать, так что надо было полностью поменять свою жизнь. В общем, я сам пришел в военкомат и попросился в армию. Но мне сказали, что набор заканчивается 15 июля, а поскольку 18 лет мне исполнялось шестнадцатого, то в военкомате посоветовали прийти осенью, что я и сделал. А мама не говорила: одумайся, сынок, отучись сначала в институте? Мама не знала, что я в армию собрался. Я пришел к ней, уже когда меня постригли наголо. Она долго не открывала дверь, потому что не могла узнать меня, когда смотрела в глазок: звонит какой-то незнакомый человек, да еще и на лестничной клетке было темно. (Улыбается.) Ну а потом, что ей оставалось делать? В принципе мама с ранних лет уже относилась ко мне как к человеку взрослому и самостоятельному. Леонид Агутин с родителями Скажи, Лёнь, когда ты почувствовал, что армия — это не убежище от личных проблем, а нечто гораздо более серьезное и жесткое? Да сразу почувствовал. На призывном пункте, когда нас провожали, кто-то принес спиртное. В поезде, когда мы ехали в Карелию, я напился за компанию и меня заставили мыть весь этот поезд. Нас привезли в город Кемь, построили, было ужасно холодно, осень промозглая, ноябрь. И прапорщик говорит: «Значит так, бойцы. Сюда Екатерина ссылала людей к такой-то матери, а мы с вами поедем еще дальше». Нас запихнули в грузовик, и мы ехали целую ночь, в Калевалу— там, на учебной заставе, всё и началось. Я многого ожидал, но, конечно, было тяжело невероятно. Что именно? На дворе минус сорок, всего дефицит: одежда не по размеру (какая досталась), валенки — оба на левую ногу, баня раз в неделю, пробежки адские — по пятнадцать километров, причем с полной боевой (автомат, ящик патронов, химзащита), а вокруг снег, ты постоянно весь мокрый. Спишь по три-четыре часа, ешь какую-то баланду ужасную... Было очень тяжело. То есть такой суровый курс молодого бойца. Что изменилось в тебе за эти два года? Можно сказать, что из армии ты вернулся другим человеком? Да ничего не изменилось. Просто армия сделала меня взрослым человеком, который отвечает сам за себя. Меня, как гастролера, ничего не пугает. Я могу сам постирать, погладить, приготовить какую-то еду, а если возникает сложная ситуация, я могу себе сказать: «Спокойно, сейчас всё решим». Потому что в армии с первого же дня все вопросы приходилось решать самому: как договориться с человеком, когда это кажется невозможным, как не остаться униженным, как победить, как быть сильным, как выжить. Ты начинаешь понимать, что ничего страшного нет, из любой ситуации есть выход. Ты говоришь очень важные вещи... Но давай о музыке. До института ты окончил джазовое училище. Это для тебя было принципиально? Меня всегда тянуло в эту сторону. Кстати, таких заведений, специализирующихся на джазе, в то время было всего два — в Москве и Питере. Искусство песенного жанра — это отдельная штука. Вот я сегодня днем записывался с «Би-2». Мне Лёва показал совершенно замечательную песню, в которой нет, конечно же, ни одного джазового аккорда, но есть такая рок-фанковая основа. У Лёвы свои мелодические ходы, он интересно это делает. Я четко сделал свою работу — грубо говоря, не изменил ни одной ноты, спел точно так, как придумал автор, а потом сел за пианино и говорю: «Для меня эта песня другая», — и гармонизировал мелодию так, как я ее видел. Получился какой-то Гершвин. (Улыбается.) Просто я мыслю так, и мышечная память всё время срабатывает. И то, что ты любишь джаз, для тебя становится одним из средств выразительности: ты это используешь где-то либо открыто, либо чуть-чуть и всё делаешь ради конкретного произведения. Можно не использовать джаз — можно применять приемы фламенко, рок-н-ролл, да что угодно, можно применять сегодняшнюю электронную диско-музыку. Главное — настроение. Леонид Агутин на праздновании своего дня рождения Вообще придумать простую, хорошую мелодию, которая была бы неглупой, осмысленной, с интересным текстом, не однодневной,— это же очень сложная работа. Я именно к этому и стремился, еще когда учился в институте. Ведь качественная поп-музыка объемлет очень многое. Меня пригласили в попсовую передачу «50х50», я спел песню, куда напихал кучу сложных аккордов, пытался сделать это фирменно, фанково, слова были не очень, а музон хороший. Стихи у меня получались, а вот песенные тексты — нет, на это нужно было время. На следующее утро после эфира иду по институту, навстречу парень с другого курса: «Слушай, чувак, это ты был вчера или мне показалось?» Киваю и жду с нетерпением, что он скажет. «Я три минуты смотрел и не понял, когда смеяться?» Потому что он привык, что в институте мы всегда делаем что-то такое, где обязательно должен быть прикол, какой-то смыслообразующий трюк, чтобы зацепить внимание аудитории. «Так я не шутил», — говорю. Это было очень странно для ребят из нашего института: мы тут занимаемся серьезными вещами, режиссурой, а он — поп-музыкой. Ты пытаешься сделать что-то простое, а само образование написано у тебя на лице. То, что мог сделать, например, Женька Белоусов, и это сразу был хит, никак не получалось у меня. Вот я и пытался найти себя: чем я могу быть интересен. Фирменный стиль босоногого мальчика ты сам придумал? Длинные волосы, свободная одежда... У меня была девушка в институте — скрипачка Света, замечательный совершенно человек, очень умная и талантливая. Она мне говорила: «Ты когда на сцену выходишь, у тебя такой вид, как будто студент физтеха собрался петь поп-музыку». А у меня после армии была такая короткая стрижечка. «Шрамы» зажили, снежный карельский налет сошел, а лицо московского интеллигента как было, так и осталось. (Улыбается.) Так вот Света говорит: «Тебе нужно что-то с собой сделать — отрастить волосы, придумать какой-то хаер. Ты поешь и играешь на пианино, это как-то не сценично, лучше возьми в руки гитару», — и так далее. В общем, девушка Света стала твоим первым имиджмейкером. Точно. Волосы, зараза, долго росли, это был адский период. Сначала я был похож на Бонифация, потом стали немножко свисать букли. Я стал изображать какого-то мафиози, гелем зализывал волосы назад, много экспериментировал, пока не нашел стиль вот этого хиппи. И тогда всё сошлось. Музыка, стихия, внешний вид. По внутреннему состоянию мне совершенно понятна эта джазовая свобода — такое интеллигентское раздолбайство, когда ты прочитал целый шкаф книг, но при этом не гнушаешься из пластикового стаканчика портвейшку с нормальными людьми где-то вмазать. Еще я помню, мне один парень — танцор из какого-то коллектива — поставил Джереми Джексона: «Вот видишь, какую электронную музыку он делает. Он играет на гитаре, и как будто в комнате подуло настоящим ветром, это не пластмассовая музыка, а с каким-то объемом». Меня это прямо поразило. А я слушал своего любимого Эл Джерро и думал: «Вот бы соединить понятную людям движуху, интересные живые инструменты, а чтобы внутри был культурный пласт, и сразу бы появилась атмосфера — как будто на площади сидят уличные музыканты и классно играют. Это то самое настроение». Так постепенно я нащупал свой стиль: записал «Босоногого мальчика» и просто обалдел, насколько всё сошлось воедино. Леонид Агутин Да-да, тогда была целая революция — стиль латино, который на нашу эстраду привнес Агутин. И это попало в десятку: ты сразу стал бешено популярным. А однажды наступил момент, когда ты вышел на сцену с аккуратной короткой стрижкой, в костюме-тройке, и это тоже была бомба — такого от тебя никто не ожидал. Я считаю, длинные волосы мальчишки должны носить. Морда для этого должна быть молодая. В сорок три я радикально изменил свой образ, хотя хотел сделать это еще раньше. Хотел, но при этом думал: дождусь пятидесяти лет. Слава богу, не дождался, иначе были бы выброшенные из жизни семь лет. (Улыбается.) И жена еще подначивала: «Ты со своими длинными волосами стал похож на армянскую бабушку. Просто уже смешно». И тут у нас появилась песня «Как не думать о тебе?». Я говорю жене: «Давай меня прямо в кадре подстригут, когда мы будем снимать клип?» Наш стилист Диана, бедная, волновалась больше меня, когда состригала мои волосы! Съемка была в Риге. После нее мы с друзьями сразу пошли плавать в море. Один мой друг совсем лысый, второй — с короткой стрижкой. И вот мы ныряем в воду, и волна так приятно начинает ласкать волосы. Я выныриваю и говорю: «И вы раньше умалчивали?!» У меня сразу наступило счастье, как будто отрезали промежуток мертвый, антеннки мои почистили, они заострились, и свежая волна дала прилив нового вдохновения. Здорово. И костюм на тебе смотрится очень органично. Знаешь, я себя нормально чувствую сегодня— как раз на свои пятьдесят лет. Я с радостью перестал выступать в джинсах, потому что у меня уже было ощущение, будто я забыл одеться на сцену, какой-то неряшливый вид, и в этом проявляется неуважение к зрителям. Я никогда раньше не замечал, в чем выступает Фил Коллинз, и где-то после сорока лет присмотрелся. Он исполняет в принципе рок. Вот он зажигает, у него стадионы огромные, он ведет себя абсолютно по-рокерски. И вдруг я обратил внимание, что он всегда работает в брючках и в такой рубашечке с воротничком, как будто он в гольф пришел играть. Главное — душа и песни, которые ни с чем не перепутаешь. Я понял, что такое настоящая органика на сцене. Недавно я выступал на рок-фестивале «Кинопробы» и чуть не попался, честно скажу. Там все — рок-имена, и почему-то меня позвали. На выступление я решил надеть майку, серые брюки, черные ботинки повыше. А перед самым выходом на сцену подумал: что я из себя идиота буду строить? Зачем я буду прикидываться? Ведь пригласили меня, а не какого-то другого человека. Я надел обычную свою белую рубашку, синюю жилетку с брюками. А во время выступления поймал себя на мысли, что люди совершенно не обращают внимание на то, как я одет. Они увидели того Агутина, к которому привыкли за последние семь лет, они знают мои песни, подпевают мне — зачем мне быть другим человеком? Абсолютно верно... Скажи, когда вы впервые встретились с Анжеликой Варум — с Маней, как зовут ее близкие, — тебе вначале ее голос понравился или то, как она выглядит? Сначала голос. Леонид Агутин с женой Анжеликой Варум Он у нее такой мягкий, вкрадчивый, обволакивающий... Когда я разговариваю со своей женой по телефону, то понимаю, что без этого голоса просто не могу жить. Ей, конечно, сам бог велел стать звездой — даже говорит она так приятно! А увидел я ее впервые в «Лужниках», на «Звуковой дорожке». Меня участвовать тогда не взяли. Я зашел в самом конце зала, а на сцене в тот момент выступала девочка-дюймовочка, ее почти не было видно. Маня пела «Полуночного ковбоя». Попсовее песни быть не может, учитывая еще мои музыкальные пристрастия и требования, но я встал завороженный, и у меня мурашки на коже появились. У нее еще голосок такой детский, инфантильный. Вот эти мурашки я помню до сих пор. Позже я увидел ее по телевизору, потом познакомился и с ее отцом — Юрием Варумом. А почему ты был таким нерешительным? Можно ведь было с девушкой сразу познакомиться? Мой тогдашний администратор рассказал мне, что у нее есть молодой человек Максим, с которым они чуть ли не с детства, и всё такое. Ну и у меня была девушка на тот момент. Мы встретились с Маней на «Песне года», я подарил ей свою пластинку, позже она сказала мне, что песни ей понравились, потом мы встретились на какой-то съемке, я сделал ей комплимент. В общем, я старался произвести на нее впечатление как-то ненавязчиво. Мне она казалась совершенно недоступной. Я даже боялся нашего сближения. В то время я знакомился со всеми девушками подряд, пил всё, что давали, и при этом всё успевал. А она мне казалась ангелом, и я понимал, что такой парень, как я, вряд ли бы ее устроил... Однажды мой продюсер Олег сказал: «Хорошо бы тебе записать дуэт». И мы сразу решили, что это будет Анжелика Варум. Я приехал к ее отцу домой, предложил песню. С Юрой мы в результате проговорили всю ночь. А Маня появилась в комнате только один раз. Она собиралась на съемку и сказала папе: «Как тебе мой костюм?» Костюм был кружевной, немножко просвечивающий, короткая юбка, улетная просто. Я чуть с дивана не упал: Маня повернулась спиной как бы к отцу, а на самом деле к нам обоим. Я потом понял, что это был тактический ход, великолепно исполненный ею. Тогда этим костюмом она убила меня окончательно! Мы записали «Королеву», сняли клип, даже начали выступать вместе. Но у нее по-прежнему был Максим (они всегда приезжали вместе), он работал в ее команде осветителем. Еще через год я написал песню «Февраль», которая предполагалась для финала наших совместных концертов. Эта песня мне очень легко далась: любовь, какие-то назревающие близкие отношения — всё это давало крылья. Мы поехали записывать песню в студию, и тогда у нас всё и началось. Позже, уже будучи моей женой, Маня мне сказала: «Я замучилась ждать, пока ты наконец-то сделаешь первый шаг, потому что «я сама не могу, я же дама». А у тебя к тому моменту уже старшая дочь родилась, да? Так получилось. С Машей Воробьёвой мы познакомились еще до встречи с Маней (Анжеликой). Я ей сразу сказал: «Маш, у нас всё хорошо, но я чувствую, что мы с тобой не муж и жена. Пока мы вместе, но если что-то в моей жизни произойдет...» А когда у нас с Маней начались отношения, я честно во всем признался. Сейчас мы с Машей в замечательных отношениях, у меня есть Полина, прекрасная дочка. Кстати, Маша и Маня родились с разницей в один день, обе Близнецы. Вот такая странная история. Леонид Агутин с дочерьми Насколько Полина старше твоей младшей, Лизы? На три года. Девочки общаются? Они стали общаться, когда Лизе было двенадцать лет. Причем Полька сама организовала эту встречу. Она хваткая девушка, говорит на многих языках, у нее очень подвижный ум. Поля продумала все детали нашей поездки в Париж, где она в тот момент жила: сама заказала гостиницу, все экскурсии. Девочки сразу подружились и с того момента постоянно переписываются. Каждый год в июле обе прилетают в Москву на мой день рождения: Поля по-прежнему живет во Франции, а Лиза уже много лет в Майами. А по энергетике в какой из дочерей больше угадываются твои корни? В младшей больше. Она очень музыкальная. У нее есть своя группа. На днях, кстати, Лиза выпустила первый клип. Мы как-то пытались записывать пластинку ее песен под моим руководством. Ей всё нравилось, но в конце она взмолилась: «Пап, ну это не я. Тут твой взгляд на аранжировки. Прости меня». О’кей, что я могу сделать? Я ее прекрасно понимаю, потому что сам такой же. Поэтому пусть ищет себя. Ну и о том, чтобы спеть вместе с 19-летней Лизой, не может быть и речи. Посмотрим. По крайней мере, мы договорились, что она будет выступать на моем юбилейном концерте в «Олимпийском» 10 октября. А старшая дочь от музыки далека, так? Полина учится в Сорбонне. Поступала в Ницце, сейчас переехала в Лион. Она занимается юриспруденцией. Ужас. (Улыбается.) Для меня всё это абсолютная загадка. Она сама поступила в Сорбонну, прошла колоссальный конкурс. Поле было четыре года, когда ее мама уехала в Италию, и она некоторое время жила в Москве с бабушкой и дедушкой. Я периодически занимался с ней, учил ее читать, писать. Ей всё это так легко давалось, мы ее называли Софья Ковалевская. Она, например, может мне так обыденно написать: я закончила школу с золотой медалью, или я закончила год лучше всех на курсе... Лиза меня, конечно, больше беспокоит. Она же музыкант, душа у нее мечущаяся, и эти проблемы я слишком хорошо знаю. Дочери Леонида Агутина Елизавета и Полина Лиза живет в Майами с раннего детства, и вы с Маней-Анжеликой часто там бываете. Что для тебя самое приятное в той части света? Прогулки на велосипеде, пробежки вдоль моря, что-то еще? Ну, меня прежде всего насыщает океан. Я это знал про себя давно, море с детства люблю. Я когда первый раз на море оказался, лет в двенадцать, сразу понял, что это мое, и всё. Это было в Грузии, в Кобулети. Мы туда приехали отдыхать, потому что отец помог одному грузину пройти без очереди, — тот опаздывал на вокзал. «Ты мой лучший друг. Приезжай отдыхать». И мы поехали всей семьей. Жили там десять дней, в небольшом домике на берегу моря. Я помню, отец денег хотел оставить за еду, так хозяин воспринял это как кровную обиду... Помню, я впервые вышел на берег моря и просидел там целый день, родители не могли меня оттащить. Эта стихия — морская, океанская — меня спасает, оттягивает всё лишнее и обновляет. Часто говорят: «Ты в Америке, ты в Америке!..» А дело не в Америке, собственно, а в Гольфстриме. Если бы в Подмосковье был Гольфстрим, я бы отсюда вообще не уезжал. Никогда. Лиза в Майами живет с вами или отдельно? Отдельно. У нее дома студия небольшая. Я подъеду, сыграю что-нибудь — для меня это счастливые моменты. Лиза меня накормит, мы пообщаемся, но всё по делу. Так чтобы «дочь, давай поговорим по душам», мы стесняемся, это все-таки больше с мамой. Лёня, не могу не спросить про «Голос». Что эта история дала тебе лично? Есть две вещи. Во-первых, я очень многое получил от тех людей, которым много дал, от моих подопечных. Мне, кстати, здесь помогло и мое режиссерское образование — я ведь принимал участие в постановке почти всех номеров. А второе... В Майами есть легендарная студия Hit Factory, ее организовали в свое время Bee Gees — кто только там не записывался! Я записал там две пластинки: одну — англоязычную, другую — русскоязычную. Кто я такой? Певец из России, который играл с Эл Ди Миолой? Ну о’кей, это же не сам Ди Миола. А когда ты говоришь, что ты коуч из русской версии «Голоса», на тебя начинают иначе смотреть. Это как будто у тебя есть значок, что ты избранный. А мне кажется, тебе одного значка достаточно, где было бы просто написано: «Леонид Агутин». Это и призвание, и высшая награда. Попутного ветра тебе, дорогой юбиляр! Спасибо, Вадим.