Сухопутный мальчишка с Патриарших прудов всю жизнь ищет затонувшие корабли

85 лет назад из Мурманска во Владивосток вышел пароход «Челюскин». В Чукотском море судно оказалось полностью заблокировано льдами, начало дрейфовать и в конце концов было раздавлено ими и затонуло. Наш обозреватель беседует с участником экспедиции в Северном Ледовитом океане, нашедшей затонувший корабль, профессором, ученым, членом Русского географического общества, лауреатом премии Совета Министров СССР Иосифом Рабиновичем. — Иосиф Исаакович, насколько я знаю, экспедиций по поиску «Челюскина», в которых вы участвовали, было две с разницей в несколько лет, и вы нашли его только со второго захода? — Совершенно верно. В первой экспедиции, которая состоялась через 70 лет после гибели «Челюскина», в 2004 году, принимало участие свыше 20 человек. А во второй — в четыре раза меньше. — С чего началось ваше участие? — С любопытного знакомства. У меня в библиотеке хранилась старая книга 1935 года о челюскинцах в бархатном голубом переплете, отделанная серебром. И когда я попал на Чукотку, то решил передать ее в музей, где встретил классического музейного работника. Он был из старых интеллигентов, с криво застегнутым пиджаком, но обладавший поистине энциклопедическими знаниями. «Голубчик! — воскликнул он. — Такое издание на Дальнем Востоке есть только в Магадане, да и то подпорченное, не со всеми страницами! А почему бы вам не поднять «Челюскин»? Он ведь затонул тут рядом, недалеко». Вот такая была интересная встреча. Когда первая поисковая экспедиция все-таки стартовала, в ней было немало водолазов из разных мест, умеющих хорошо нырять. Начальником и душой экспедиции был Алексей Михайлов, он окончил МГУ по специальности «геофизика», с ним уже потом меня связала многолетняя дружба. Но тогда, в 2004 году, мы «Челюскин» не нашли. Ко второй экспедиции число желающих и верящих в эту затею подсократилось. Но нам крупно повезло. И в итоге мы подняли со дна стойку ограждения и кусок обшивки прожектора. На пирсе при возвращении в порт нас уже ждали представители прессы. Срез металла находок мы послали в Копенгаген, фирме «Бурмейстер и Вейн», где в 1932 году построили «Челюскин» и сохранились архивы. Они провели экспертизу и ответили, что да, действительно, это стойка ограждения данного парохода. В Москве прошла выставка. Из Питера приехала Карина Васильева, родившаяся на «Челюскине». Ее отца Василия Гавриловича включили в состав специалистов, которые должны были сменить вахту полярников на дальневосточном острове Врангеля, а он не захотел расставаться с беременной женой. Пригласили и Аллу Буйко, которую родители взяли в то плавание — ей тогда было два года. Папа ее ехал на остров Врангеля начальником полярной станции. У Карины родители остались живы. А у Аллы маму и папу потом расстреляли — она всю жизнь прожила в детском доме. Вот такие разные судьбы. Обе семьи плыли на пароходе, обе должны были быть высажены на Врангеле, зимовать на полярной станции. — Ну а как выглядели сами поиски? — Вышли из порта 13 сентября. «Семен Иванович», я так его для себя называю, — он хитрый, он от нас все время скрывался. Кошкой елозили целый день по дну, в месте, где мы «Челюскина» видели на экране гидролокатора, а ребята ныряли и не могли найти его в сплошной мути — видимость была не более полуметра! Но наконец зацепили. Сделали поплавок и по тросу стали вниз спускаться. Я очень надеюсь, что в год 85-летия гибели «Челюскина» мы все-таки сможем поднять с легендарного парохода другие интересные арте факты. — А что чувствует человек, когда погружается в толщу холодной воды на десятки метров? — Восторг, состояние полета. Погружение — это как невесомость. Ты же на глубине ничего не весишь. Но в той экспедиции, на глубине 50 метров и при температуре в полтора градуса (а морская вода замерзает при минус четырех), никакой романтики не было — это было похоже на открытый космос. — Впечатляет. А когда вообще начались ваши занятия подводным плаванием? — Еще в 1960 году, когда женился. Выяснилось, что моя любимая очень увлекалась подводным плаванием — слова «дайвинг» еще не было в ходу. Мы с женой вместе ныряли, с этого все у меня и началось. — У вас, наверное, были и тревожные моменты, когда ваши коллеги по экспедиции работали на дне, а не только эйфория? — Океан дарит много радости , но и катастрофы тоже случаются. Был момент, когда один из водолазов пропал — бывают там подводные течения. Мне потом капитан сказал, что у него сердце реально сжалось. А у меня просто все внутри похолодело. Потому что в моей жизни были разные случаи. Вот, например, у нас на физтехе, где я учился, а потом преподавал, был такой Андрей Кулагин — он водолаз от Бога: у него была аномально низкая растворимость азота в крови. А это означает, что кессонная болезнь наступала гораздо позже, чем у нормальных людей. Так вот, он погиб в день своего рождения под крейсером «Дзержинский». Они вместе с ребятами в институте применили первую в СССР подводную чистку. Такое вообще могло быть только в СССР: человек занимался халтурой, левой работой не для того, чтобы бабе своей купить шубу или водки выпить, а чтобы достать шланги у военных для своей же государственной работы! Андрей погиб под крейсером. Сегодня я дружу с его учениками. — У многих ученых и путешественников страсть к дальним морским странствиям и поискам затонувших кораблей начиналась с книг Жюля Верна — достаточно вспомнить Владимира Обручева, Фритьофа Нансена, Ричарда Берда, Свена Гедина. А как было в вашем случае? — У каждого из нас свой Жюль Верн. Во многом это определяется первыми прочитанными его книгами. Думаю, что все написанное им мало кто прочитал, а уж в России, где не все наследие писателя даже переведено, и подавно. Мой Жюль Верн — это в первую очередь «Дети капитана Гранта» и «Путешествие и приключения капитана Гаттераса», прочитанные в третьем классе, когда я заболел морем. Жюль Верн же мне понравился подробными описаниями экспедиционного снаряжения. В свои неполные десять лет я уже знал, что такое пеммикан, как делают флотские сухари, как запрягают в нарты собак и как сделаны эти самые нарты. Пусть мне потом в Чукотском море особенно и не пригодились эти знания, но детская любовь к полярным морям осталась навсегда. В середине ХIХ века, во времена Жюля Верна, Арктика и Антарктика занимали ту же позицию, что и космос в середине ХХ. — Вы однажды назвали себя «сухопутным мальчишкой с побережья Патриарших прудов»... — Так оно и есть. Я москвич в пятом поколении. Родился на Покровке, но вырос уже в послевоенной Москве в доме на углу Патриарших прудов. Там как раз и стояла скамейка, где Берлиоз беседовал с Коровиным. А вот никакого трамвая не было никогда — его Булгаков нафантазировал. Я интересовался этим вопросом. Вот и мой тесть, который с 1918 года жил на Малой Бронной, подтвердил: трамвай ходил только по Садовой и Бульварному кольцу. На Патриарших прожил первые 20 лет своей жизни. За исключением момента, когда с мамой уехал в эвакуацию. Москву надолго не покидал. Но одну бомбежку мы все-таки пережили: есть легендарная фотография в метро на Маяковской, куда спускались москвичи во время налетов. Я там тоже где-то есть на этом фото. В Москву из эвакуации мы вернулись только в 1944-м. — Ну и какой сохранилась в вашем памяти Москва послевоенная? — Голодное, хулиганское было время. Малая Бронная была выложена булыжником. Зимой он покрывался льдом, и мы, цепляясь за редкие проезжающие грузовики, катались по этому льду. А летом складывали горками портфели и играли в футбол. Во дворе взрослые играли в домино, посылали нас, ребят, за бутылкой: сдача считалась чаевыми. Мальчишеские игры послевоенной детворы были достаточно опасными. Соседские ребята набрали как-то в старую батарею порох. Я, пятилетний, подсматривал за действом из-под арки. Они подожгли, рвануло — мама не горюй! Мой сосед прибежал домой с криками, ему раздробило палец. А другого парнишку разорвало на глазах: радиатор кончался большой гайкой, и при взрыве она попала ему в грудь. Мать моя, железная женщина, перевязала парня и только после этого отправила его в больницу. А соседка все это время голосила от ужаса. А однажды зимой мы с ребятами полезли в обледеневший туннель, который отводил воду с Патриарших. Куда он вел, мы не знали. Ползли вперед, ощущая себя первопроходцами, вооружившись спичками. Через какое-то время я понял, что дальше ползти не могу — застрял. И назад двигаться не могу. Сверху уже собрались взрослые, кричали что-то. Очень медленно, по сантиметру, мучительно долго, я выползал. Мать, дежурившая у лаза с коляской, молча повела меня домой, ни слова не сказав. А потом велела ничего не рассказывать отцу, она его очень берегла. Отец был тогда доцентом в Бауманском. Очень интеллигентный, его можно было мять, но до определенного момента — внутри был железный стержень. В доме заправляла мама, но, когда отец говорил: «Так не надо», все сразу заканчивалось. Они были из тех пар, которые никогда не ссорились и ушли из жизни один за другим очень быстро. — Физтех считается очень сложным вузом. Почему вы решили идти именно туда? — В детстве я хотел быть моряком. В седьмом классе хотел поступить в военную академию в Ленинграде. А летом влюбился и вослед за своей девушкой надумал двинуть в техникум. Притом что седьмой класс окончил с похвальной грамотой. Папа, человек находчивый, сказал: «В техникум каждый дурак поступит. А вот под Москвой есть институт, в который тебе никогда не поступить — Физтех». Он купил меня за рубль-двадцать. Я возмутился и стал готовиться в Физтех. Поступил на аэромеханический факультет, который позже стал называться факультетом аэромеханики и летательной техники. Потом окончил еще и аспирантуру. Преподавал в Физтехе, заведовал лабораторией. Ну а уж когда возникла необходимость создания совместной лаборатории ВЦ АН СССР и ОКБ Сухого (П. О. Сухой — выдающийся советский авиаконструктор, доктор технических наук, один из основателей советской реактивной и сверхзвуковой авиации. — «ВМ»), академик Никита Николаевич Моисеев направил меня в КБ. Мы проработали 16 лет. Делали первую в СССР в авиационной промышленности систему автоматизированного проектирования летательных аппаратов, за что получили премию Совета Министров СССР. — Вы, конечно, не могли забыть тот день, когда в небо полетел Юрий Гагарин? — 12 апреля я был на кафедре МФТИ в Центральном аэрогидродинамическом институте им. Жуковского. Утром должна была начаться лекция профессора Струминского, мы шли по коридору, когда услышали голос Левитана. Сразу поняли, в чем дело. Каюсь, лекцию прогулял, дернул в Москву, в редакцию «Комсомолки», где уже печатался в ту пору в отделе науки и техники. Там все знали о готовящемся полете: был свой агент, которая работала в многотиражке то ли на космодроме, то ли в Звездном. Ее в те дни даже из редакции не выпускали — боялись утечки в конкурирующие издания. Она и спала в комнатах для приезжающих собкоров. Я видел, как она звонила, прикрывая телефон, чтобы никто не засек набираемого номера, и спрашивала у кого-то на том конце: «Юра или Гера?» Ее очерки о Гагарине начали публиковать уже вечером 12 апреля. В тот же день, в момент объявления о запуске, известный журналист и фотограф Василий Песков помчался из редакции на квартиру Гагариных и успел снять жену и дочерей Юрия Алексеевича до объявления о посадке. Эти снимки затем обошли весь мир. Но через пару дней «Правда» пояснила, кто в доме хозяин, и очерки агентессы печатались уже параллельно в обеих газетах. — Гагарин и Королев останутся в памяти поколений, так же как Магеллан и Колумб? — Гагарин останется. А вот о вкладе Королева, увы, могут забыть со временем. С периодом оттепели в нашей стране были связаны определенные надежды. Космические полеты были естественным «приварком» к разработке средств доставки оружия массового поражения. И Королев приложил немало усилий, чтобы добиться начала этих работ, нажимая на приоритет и международный резонанс. Во время полетов наука много нового узнала о человеческом организме. В нем обнаружились неожиданные слабинки в условиях невесомости. Однако в целом человек оказался во многом крепче, чем предполагала наука: психиатры опасались тяжелых последствий даже при краткосрочных полетах, но все обошлось. — Я знаю, что вы еще и в КВН играли в составе первой легендарной команды «Физтех-62». Сейчас все твердят, что КВН уже не тот. Ну а каким был ТОТ? Кто входил в вашу команду? — Не поверите: сплошь будущие кандидаты физико-математических наук. После первой передачи мы получили приглашение поучаствовать, приняла нас Елена Гальперина, редактор и мать-основательница КВН. И огорошила: вы выступаете через две недели. Организовали в Физтехе полный сбор, студенты обыграли педагогов… А вели КВН киноактриса Наташа Защипина и врач Альберт Аксельрод. К своей тогдашней известности, а ведь нас даже на улице узнавали, относились с физтеховским юмором. Началась череда побед, окончившаяся московским финалом, где мы с выездным конкурсом капитанов обыграли команду медиков, ведомую Гришей Гориным. Вскоре тройка Аксельрода перестала писать сценарии, нам было предложено перейти в авторы. Команда разделилась на три творческие группы, и началась наша новая жизнь в КВН. По нашим сценариям играли студенты Саша Масляков и Юлий Гусман, а позже Саша Масляков с новой ведущей Светой Жильцовой вел передачи по нашим же сценариям. Давно это было — больше 55 лет прошло, уже и внуки пооканчивали институты, но два раза в год команда, вернее, то, что от нее осталось, собирается. Стараемся, как лицеисты пушкинского набора, не нарушать традицию. — Да, вы же не только член Русского географического общества, но еще и член Союза литераторов РФ, автор шести книг стихов и прозы. И по крайней мере десять исполнителей поют песни на ваши стихи, которые звучали на концерте даже в Кремле. — У меня с годами все меньше стихов и все больше прозы. Однажды я написал строки: Проходят чередой мои года, И мало что навеки остается: Звезда, что виделась со дна колодца, Друзья. И старость, лишенная стыда.