Сергей Довлатов любил жизнь, но жизнь не всегда отвечала ему взаимностью. Ему хотелось стать известным писателем, публиковать свои произведения, но жизнь загоняла его то во внутренние войска охранять заключенных, то в какие-то многотиражки, а в Таллине и вовсе - в кочегарку (без трудового стажа в «горячем цехе» прописаться в этом городе не получалось). Довлатов не был убежденным противником советской власти. Он жил легко и непредсказуемо, а советская власть уважала тяжесть и предсказуемость. Он порхал бабочкой над ее угрюмыми реалиями, а она приземляла, давила его своей гравитацией. По складу личности Довлатов обогнал время, на которое пришлась большая часть его жизни. У него была психология современного молодого безнационального, мобильного, не утруждающего себя «проклятыми вопросами» и не слишком склонного к ответственной семейной жизни россиянина. Сегодня на одной работе – завтра на другой. Сегодня в Питере – завтра в Таллине, послезавтра в Вене, а после послезавтра в Нью-Йорке. Будь Довлатов чуть более циничен и собран, у него мог состояться компромисс с советской действительностью. Но он был несобран, размашист, простодушен, искренен, да к тому же еще талантлив, поэтому компромисс не состоялся. Государство в лице редакций ведущих литературных журналов раз за разом отвергало его прозу, остужало намерение превратиться в полноценного, а не подпольного писателя, дозволяя, тем не менее, Довлатову трудиться в официальных органах печати - в газете «Советская Эстония» (орган ЦК Компартии Республики Эстония), в ленинградском детском журнале «Костер» (орган ЦК ВЛКСМ). Советская власть, вообще, слишком многое принимала на свой счет, ловила отсутствующую черную кошку в темной комнате. Человек мог мрачно, как Петрушевская, или с веселой отчаянной безнадежностью, как Довлатов, воспринимать жизнь вовсе не из-за несовершенства политической системы СССР, а в силу собственной психологии и присущего исключительно этому человеку взгляду на мир. В любом, начиная с Древней Греции, обществе всегда существовали (и подвергались осуждению) люди, плевать хотевшие на сложившиеся правила поведения и приличия, представления о том, что можно, а чего нельзя. Довлатов был человеком «можно», когда «нельзя». И его произведения – роман «Заповедник», сборники рассказов «Соло на «Ундервуде», «Чемодан» и другие – повседневная хроника жизни персонажей, когда комично, когда трагично, а когда устало-обреченно преодолевающих шлагбаум «нельзя», перед которым осторожными законопослушными баранами замирают другие люди. Эти люди не знают, что такое запой, утренняя очередь к пивному ларьку, они не способны понять, что происходит в душе стоящего в этой очереди человека, когда прямо перед его носом окошко ларька захлопывается и выставляется табличка «Пива нет». Наградой за тоскливую и неудачную жизнь в СССР Довлатову стали публикации в популярных американских журналах, раскрепощенное вещание на радио «Свобода» и, увы, посмертное признание на Родине. Он умер, не дожив до пятидесяти, от сердечного приступа. Говорили, что при нем не оказалось правильной медицинской страховки, поэтому его повезли в другую больницу, но время было упущено. Он так и не успел, как обещал слушателям в эфире «твердой рукой взять билет до Москвы», чтобы посмотреть, как изменилась страна. В России всегда любили покинувших ее писателей. Довлатова, впрочем, любят не только потому что он был диссидентом. Он близок и понятен современному читателю простотой, юмором, главное же, своим скользяшим взглядом на жизнь, а еще больше ответами (точнее их принципиальным отсутствием) на вопросы, какие она непрерывно ставит. Писатель Иван Сабило, друживший в молодые годы с Довлатовым, назвал свои воспоминания о нем «Человек, которого не было». Но Довлатов был. Он и сейчас с нами, как свидетель и летописец времени, из которого многие хотели уйти, но не знали, как, а потому растворились в нем. И пока будут длиться (или повторяться) подобные времена, книги Довлатова будут жить.

Человек, который был
© Вечерняя Москва