Максим Виторган: Чем больше запретов, тем ближе финал

Мы встретились с Максимом Виторганом перед спектаклем «В Бореньке чего-то нет», который он поставил как режиссер и сам играет в нем вместе с «Квартетом И». Но интереснее всего было расспрашивать его о политике, об устройстве нашего общества, о выборах и об участии в них его жены Ксении Собчак. Впрочем, начали мы все-таки с разговора об актерской профессии. даты 1972 – родился 10 сентября в Москве 1994 – начал сниматься в кино 2010 – выиграл 100 тысяч рублей в шоу «Кто хочет стать миллионером?» 2013 – женился на Ксении Собчак 2018 – сыграл в сериале «Этюды о свободе» Владимира Мирзоева Как я играл Собчака – Максим, недавно вышел в прокат фильм «Килиманджара» с вашим участием... – С моим скромным участием, я бы сказал. Мой персонаж был сначала натуральным спецслужбистом, а после монтажа и переозвучки оказался работником сферы развлечений. Несколько съемочных дней прошло в Баку, и это были мучительные дни бесконечного переедания. Там едят круглосуточно и умудряются даже из яиц сделать сумасшедший деликатес – от знаменитой бакинской яичницы в принципе невозможно отказаться. Тебе ее приносят на сковородке размером с аэродром, и ты с трудом удерживаешься, чтобы не попросить добавки. – Кстати, про спецслужбистов. В 2013 году вышел французский фильм «Мебиус», где вы сыграли агента ФСБ по фамилии Собчак. Как так получилось? – Такая фамилия была написана в сценарии еще на самой начальной стадии съемок. Мы с Ксенией еще даже не были знакомы. Так что, когда я приехал в Париж на озвучание картины и рассказал режиссеру, что у меня теперь герлфренд с такой фамилией, он схватился за голову: «Черт, черт! Надо было назвать твоего героя Путин!» – Чтобы понять, какой актер Максим Виторган, что надо посмотреть в первую очередь? – Ой, что за странная задача такая? Не надо, может? – Просто хочется понять, как вы сами относитесь к фильмам, в которых снимаетесь. – Совершенно по-разному. Я не являюсь целевой аудиторией многих фильмов, в которых снимался. Но при этом своя аудитория у них есть, и слава Богу. Недавно прошел сериал «Садовое кольцо», в котором я участвовал... – И вызвал неожиданный резонанс... – Да, по-моему, вполне ожиданный. Это сам сериал очень неожиданный для нашего телевидения – по интонации и по теме. Он же пролежал на полке года два, и мы все были очень удивлены его выходу под чемпионат мира по футболу. Он вызвал большое количество споров (я видел в сети какие-то страшные разборки по этому поводу), но не стал, да и не должен был стать народным хитом. Потому что это жесткая, бескомпромиссная история уродливых людей. Там нет положительных персонажей. Все они покореженные и изуродованные жизнью. Валерий Тодоровский и режиссер Алексей Смирнов с самого начала говорили, что это будет такой взрывоопасный материал. Не знаю, было ли это целью, но они этого достигли. Способность сомневаться вымыта из общества – Вас не смущает, что герои сериала не рефлексируют ни капли? – Ну послушайте, далеко не всем людям свойственно рефлексировать. Большинство уверены в собственной непогрешимости. Это очень интересная особенность нашего сегодняшнего социума. Это, на мой взгляд, и является главной приметой путинского времени. Не какие-то там политические построения, всевозможные системы и стратегии, направленные исключительно на сохранение личной власти. Это все мы видели. Это не ново. Путинский период отличается от, скажем, позднебрежневского именно тем, что у нас стало принято совершенно не сомневаться в собственной правоте. Нынешняя чудовищная оголтелость идет, конечно, от неуверенности. Ведь человек начинает кричать и брызгать слюной от беспомощности. При этом общность хора этой оголтелости парадоксальным образом предоставляет человеку опору – «я не один, нас таких много». Изменилась идеология самого общества... Я тут прочитал в фейсбуке прекрасную историю Александра Тимофеевского о том, как когда-то в брежневские времена они с компанией выпивали и там был какой-то их приятель-гомосексуалист со своим другом. Поздно вечером они вышли на улицу ловить такси, и, пока Тимофеевский бегал туда-сюда, чтобы поймать редкую машину, эти двое, значит, стояли под фонарем и целовались. Мимо проходит какая-то женщина и говорит: «Нет, я, конечно, ничего против не имею, но в моем вологодском мозгу это не укладывается». Она не кричала, не плевалась и не кидала в них камни. Простая женщина выразила недоумение и сомнение в себе, и только. Вот эта способность сомневаться сегодня абсолютно вымыта из общества. Власть делает это очень расчетливо. Решая свои тактические задачи, она говорит: «Ребята, вы всегда чувствовали себя недообразованными, недоначитанными, недостаточно вежливыми, неинтеллигентными. Это не страшно, это не стыдно, ребята. Более того, это правильно, только так и надо. Все остальное – это интеллигентские заморочки». Способы манипуляции коллективным бессознательным максимально упрощены. И вот это сдвиг тектонический. И с этой точки зрения наша эпоха, конечно, очень интересная. Но стратегически все это все равно приведет к коллапсу. – Примерно те же процессы в обществе происходили при зарождении фашизма в Германии. – Наверное. Я сейчас читаю книгу «История одного немца» Себастьяна Хафнера, где рассказывается как раз о Германии, начиная с конца Первой мировой войны и заканчивая крахом фашизма. И самое интересное не аналогии в действии властей – они как раз на поверхности, – а потрясающие совпадения в поведении общества и проявлениях этого коллективного бессознательного в начале XX века в Германии и в начале XXI века в России. Поражаешься, что человек в своем социальном поведении – достаточно примитивное животное. – Теперь эти сопоставления практически под запретом. – Знаете, чем больше принимают запретительных законов, тем ближе финал. Запретительные законы говорят только об одном: власть испытывает необходимость затыкать какие-то дырки. Представьте, стоит бочка с водой и там одна дырочка появилась – ну и окей, ее закрыли пальчиком. Потом вторая – затк-нули еще одним. Но пальцы когда-нибудь закончатся все равно. То есть проблему затыкания дырочек надо было решать другим путем, но, к сожалению, путь запретов уже выбран и с него никто уже не свернет. Вот пожалуйста – чего только не приняли по поводу митингов. В итоге получили то, что люди стали выходить на несогласованные митинги в огромных количествах. Сейчас принимают новый, еще более жесткий закон по митингам, но через какое-то время и он перестанет работать. Фраза «Кто, если не Путин?» является главным обвинением в несостоятельности системы. Если ты в такой огромной стране построил систему, которая завязана только на запреты, ты неэффективный менеджер. Страна спецслужбиста – Людей умных и понимающих в России в достатке. Почему же ничего у нас не меняется? – Просто у нас есть большая историческая особенность. Она заключается в роли силовых ведомств в жизни государства. На самом деле нет никакого противостояния либералов и консерваторов. Если бы оно было, то в этой живой конкуренции идей рождалось бы что-то новое и интересное. У нас линия раздела происходит исключительно с людьми с мировоззрением Академии КГБ. Такие люди нужны, конечно, но как специалисты и в своей узконаправленной сфере. Но у нас-то мировоззрение спецслужбиста распространяется на всю жизнедеятельность государства, чем и объясняются многие нынешние войны и противостояния. Владелец ларька в Челябинске воюет с местным УВД, чтобы у него не отобрали бизнес, а люди, ворочающие миллиардами долларов, стараются балансировать между высокопоставленными фээсбэшниками, эмвэдэшниками, гэрэушниками и кем там еще. Недавно Владимир Владимирович сказал в интервью западным журналистам: «Я не изменился, я не знаю, о каком изменении вы говорите. Я стал президентом, когда был взрослым человеком со сложившимся мировоззрением». И я ему тут абсолютно верю. Человек с таким мировоззрением мог построить только такую систему. Вполне вероятно, что Путин совсем не хочет быть кровавым диктатором. И пытается противостоять этому. Но им же построенная система не дает возможности для маневра и настойчиво толкает его в сторону ужесточения, потому что во главе такой системы может стоять только в той или иной степени кровавый диктатор. – Вы наверняка обсуждали все эти темы с Ксенией Собчак – как минимум во время ее президентской кампании. И наверняка это были серьезные разговоры. – Более чем. Это было непростое время для нас. Мы в общем-то оба занимаем на этом поле достаточно активную – не в смысле деятельности, а в смысле наличия собственного мнения – позицию. Поэтому все разговоры в это время проходили насыщенно и остро. И их было много, конечно. Но я всегда ухожу от вопросов на тему этих «выборов», потому что рассказывать всё я не вижу возможности, а рассказывать частями – это будет неубедительно. – Когда Ксения принимала решение идти или не идти на выборы, вы же в этом наверняка участвовали? – Ну конечно. Но я не буду рассказывать, о чем мы говорили. Понимаю, что это интересно, но я оставлю это для своих мемуаров. – Ну хорошо. А что вы думаете о том, что отношение многих людей к Ксении изменилось после выборов? Многие уверились, что ее участие в них было абсолютно декоративной вещью. Ширмой. – Знаете, отношение к Ксении изменялось с разных сторон, и так по-разному, и столько раз за многие годы, что можно сказать, что ничего не изменилось – баланс остался тот же. Никаких серьезных изменений нет. Все зависит от того, в какой группе на фейсбуке вы находитесь. За жену не голосовал – А как на вашу актерскую карьеру влияет ваш брак? – Да черт его знает. После нашей стремительной свадьбы был период – целый год, – когда я вообще не снимался. Не знаю почему. Может, кто-то и руководствовался примерно таким мотивом: «Лучше лишний раз не связываться, а вдруг Собчак завтра еще на какие-нибудь баррикады выскочит – его запретят снимать, у нас положат фильм на полку» – и так далее. А может, нет. Я на самом деле достоверно знаю только про один случай, но это было еще до Ксении, в 12-м году, когда я потерял работу в кино, потому что продюсер просто идеологически был против. Он так и сказал: «Вот чтобы этого белоленточника у нас в кино не было». Ну а как сейчас влияет брак, не знаю, мне сложно это проанализировать. – Но, может, вас задевает, что женитьба на Ксении стала критерием вашей оценки? «Давай-ка мы Виторгана позовем сниматься, потому что к нему вон какой интерес». – Я уверен, что такого вообще нет. Уверен. Только обыватели думают, что люди руководствуются таким критерием. У нас была смешная история со спектаклем «Женитьба». Нам предлагали сыграть Подколесина и Агафью Тихоновну. Ксения загорелась идеей, мы походили на встречи с режиссером и в итоге сказали, что отказываемся. Потому что я понял: весь расчет режиссера строился исключительно на хайпе, как сейчас принято говорить. А через год мы получили предложение сыграть в «Женитьбе» Григоряна в Театре Наций. И мы на него согласились, потому что в этом случае уже был художественный подход, который нас убедил. Здесь мы уже были Подколесиным и свахой. И это было интересно. – А Ксения собирается дальше играть в театре или она плотно занимается созданием своей политической партии и вообще останется в политике? – «Женитьбу» мы в этом году уже закрыли. Этот этап позади. И у Ксении нет большого интереса к актерской карьере. Ну а ситуативно все может повернуться в любую сторону. Она человек непредсказуемый. А про партию мне известно только то, что они с Гудковым над этим работают, но никаких подробностей не знаю. – А вы это не обсуждаете, чтобы оградить свою частную жизнь от политики? – Не совсем так. Просто я не считаю это чем-то таким уж сильно значимым. Ну я, к примеру, точно так же не обсуждаю с Ксенией какие-то новые модели, скажем, Ульяны Сергеенко. Поймите, для меня это не такая значимая вещь, потому что, на мой взгляд, точка невозврата пройдена и никакие, даже самые лучшие партии эту систему не спасут. – Ваше сравнение с модельером красноречиво. Оно говорит о том, что это все действительно несерьезно. Это какие-то игры? – Во-первых, давайте так. Занятия политикой, и в том числе занятие партией, – это всегда какие-то игры. Нет исключений. Что это за игры и на каком поле – другой вопрос. Я уже говорил вам, как я вижу развитие ситуации в стране. И я понимаю, что в этом процессе создание или несоздание партии, регистрация Гудкова на выборах мэра в Москве или нерегистрация – это все по большому счету ничего не значит. – Максим, ну а все-таки что вы думаете о прошедших выборах? – Примерно то же самое, что о партиях. Я, конечно, считаю, что это никакие не выборы, что это даже не референдум, как это было на прошлых выборах, когда был Прохоров. Думаю, что это абсолютная формальность и разводка. Просто Ксения, идя на эту кампанию, пыталась сделать какие-то конкретные вещи. То есть имела достаточно благие цели. Оказать конкретную помощь конкретным людям. И я сильно ее уважаю за эту ее решимость. – А вы ходили голосовать? – Нет. Я, честно говоря, не понимаю, зачем избирателям было ходить на эти выборы. У участников-претендентов тут могут быть свои цели и задачи, а для избирателей это вообще бессмысленно. – Обсуждали с Ксенией вопрос, насколько ее использовали вслепую на этих выборах? – Ну конечно, обсуждали. И много раз. Вслепую или нет, но мы пытались прикинуть, что чего стоило. Это сложная система соотношения цены и качества. Все досужие рассуждения о том, что Ксения «делала все это ради какой-то личной выгоды» – слишком поверхностный взгляд на вещи. Я знаю состояние нашего бюджета. Он за время выборов не увеличился ни на рубль. Он сильно уменьшился. Бить себя кулаком в грудь, на каждом углу кричать, что нет никакой личной выгоды, что там вообще все не так, бесполезно. Ты все равно никому не докажешь, что не верблюд. * * * Материал вышел в издании «Собеседник» №34-2018.