Tablet (США): Я, Ю, Баку, Куба (часть II)

Прежде чем продолжить свое повествование, скажу пару слов про «Интурист». В советские времена это был единственный отель для зарубежных гостей — без выбора, без вариантов. Он настолько постарел и обветшал, что его пришлось снести. Но когда гостиницу снесли, некоторые руководители из нефтегазовых компаний почувствовали такую ностальгию, что решили построить в квартале от этого здания с вонючей канализацией и мигающими лампочками его точную копию. Горский еврей заехал за мной с опозданием. Это был приветливый юноша двадцати с небольшим лет, довольно мужественного вида, в слишком тесных джинсах и слишком тесной черной футболке, с богатой растительностью на не очень чистом лице и с немного азиатскими раскосыми глазами. Если бы мне надо было определить его этническую или расовую принадлежность по одному только внешнему виду, я бы ни в коем случае не признал в нем еврея, азербайджанца или какого-то другого кавказца (которые для меня все на одно лицо). На мой взгляд, это был обычный возмужавший мальчик из той категории людей, которые обычно не имеют ни работы, ни семьи. Поэтому неудивительно, что он с радостью согласился помочь мне. Правда, я не совсем понял, что это значит. Может, он был рад поработать на богатого еврея, на Хабад… Имя его мне придется придумать, потому что из-за некоторых рассказанных им историй у него могут возникнуть неприятности с горскими евреями. Да и с властями тоже. Кроме того, он попросил меня об этом. Я не мог отрицать, что являюсь писателем. Никем другим я быть попросту не мог, потому что записывал каждое слово этого человека, пока мы ехали на его автомашине грязного цвета, которая, тем не менее, оказалась очень чистой и опрятной внутри. Он говорил на татском языке (джуури), называя его горским, а также на азербайджанском и русском. А со мной этот человек общался на ломаном иврите и английском. Ну, типа того. Назову я этого человека Ю. Потому что так звучит местоимение You (вы) на английском языке, а именно с вами я и попытаюсь поговорить. Мы договорились на два дня, по 40 манатов в день. Он должен был показать мне памятные для горских евреев места. В Баку, Кубе и так далее. Но когда мы остановились на заправке ГНКАР, и я заплатил за бак бензина, Ю повез меня к зороастрийскому огненному храму. Там из земли сочится так много нефти, что в некоторых местах достаточно зажечь спичку, и загорится воздух. Он будет гореть до тех пор, пока не закончатся запасы нефти на месторождении. Зороастрийцы строили свои храмы вокруг таких природных огней — вокруг отдушин, через которые выходила нефть. Правда, сегодня этот храм, носящий название Атешгях, подсвечивается искусственно, потому что его древнее пламя погасло из-за буровых работ, проводившихся неподалеку. Из-за таких подземных месторождений землю там копать нельзя (разве что в поисках нефти и газа), и хоронить людей тоже. Вот почему зороастрийцы хоронят людей на открытом воздухе. Они кладут тело человека на скалу. Слетаются стервятники. А теперь представьте себе все это вместе: пламя, тело на скале, стервятники, клюющие его печень. Прометей, да и только. Ю отвез меня к грязевым вулканам (местные жители называют их отдушинами, которые извергают только грязь после того, как запасы горючего вещества в залежи заканчиваются). Затем он показал мне Олимпийский стадион и Олимпийскую деревню, провезя меня мимо этих объектов и весело улыбаясь, когда я начал недоверчиво усмехаться. Проблема была не в Ю (хотя проблемой это было только для меня), а в том, что в Баку никогда не было Олимпийских игр. В 2015 году этот город провел Европейские игры, и видимо, правительство настаивало на том, чтобы их называли Олимпиадой, наплевав на законы об интеллектуальной собственности. В 2017 году здесь должны пройти Игры исламской солидарности, которые Ю назвал исламской Олимпиадой. Я спросил его, будут ли участвовать женщины. Ю сказал: «Как они могут участвовать?» Позже я выяснил, что женщин не только не пускают на Исламиаду, но для них больше не проводят женскую Олимпиаду после 2005 года, когда Тегеран организовал Игры исламской солидарности только в мужском составе. Я угостил Ю ужином из кебаба. Он в ответ отвез меня к своему другу, тоже горскому еврею, хотя друг это отрицал. И лишь когда я признался в своем замешательстве, он объяснил: если ты не в деле, то это не считается. (Что означает следующее: быть этническим горским евреем это не то же самое, что быть профессиональным горским евреем, то есть мафиози.) Мы встретились с этим человеком (назову его для разнообразия Задницей) в салоне видеоигр возле мойки машин и поиграли с ним в Монополию. Увы, это была лондонская версия. Мы держали в руках пульты и пили чай — неизменно черный, не зеленый и не красный, без каких-либо трав. Задница и Ю непрестанно курили, а я после каждой игры оставался банкротом. Ю не хотел играть ни в какие другие игры, потому что от них отказывался Задница. Ни в Пакмана, ни в Тетрис, ни в старый настольный советский футбол. Футбольное поле было таким грязным, с таким количеством царапин, что игроки могли только догадываться, где в данный момент находится мяч. Игроков мужского пола было слишком много, и за ручки они дергали слишком активно. А женщин не было ни одной. Ну, надо сказать, что и в других местах в этой стране женщин я не видел — разве что в сопровождении мужей или братьев. Я спросил Ю, как он встречается с женщинами. Ответил Задница. Ну, как бы ответил. Он погасил сигарету прямо о пульт, и сказал, что все курящие женщины — потаскухи. Все сидящие за рулем женщины — тоже потаскухи. Он имел в виду не тех женщин, которые «много занимаются сексом ради удовольствия и бесплатно». Он имел в виду тех женщин, которые «много занимаются сексом, и у которых много денег». Я спросил: «А как насчет женщин, которые курят за рулем?» Задница ответил, что они «потаскухи вдвойне». Я снова проиграл и надел куртку, сигнализируя о том, что готов вернуться в «Интурист». В этот момент Задница спросил: «Разве Ю не говорил тебе, что красное носить нельзя?» Я не увидел ни одного мужчину в красном. Почему нельзя? Красное носят только геи, заявил мне Задница. Они так подают сигнал другим геям. Следующее утро выдалось ненастным. Дождь, слякоть. Отвратительно. Встретив меня возле «Интуриста», Ю тут же начал предлагать альтернативные маршруты. Но я был непреклонен: мы едем в Кубу. Ехать нам предстояло в горы час или полтора. Но у Ю на это ушло два или три часа, как будто он боялся этой поездки. Я пытался выяснить причину, задавая вопросы и пытаясь казаться простодушным. Я задавал вопросы о его жизни, о Заднице, а потом начал расспрашивать о Кубе и о пользующихся дурной славой жителях этих мест. Однако Ю сгорбился за рулем, и на каждый мой вопрос задавал свой собственный. Он хотел знать, сколько стоит моя квартира (Включая электричество? А интернет?), во сколько мне обошелся мой телефон (Вместе с тарифом? А тариф какой?), сколько будет стоить его машина в Америке (где машины дешевле), сколько стоит заправить бак в Америке (где, как это ни парадоксально, топливо тоже дешевле). Мне пришлось признаться, что я ничего не смыслю в машинах, и что не хочу показывать ему данные со своего телефона, а также расходовать на его просвещение телефонный аккумулятор. Женщинам в Америке все равно, если ты не иметь машина? Нет, сказал я. По крайней мере, в Нью-Йорке. Почему? Потому что ты должен еще иметь самолет, вертолет, яхта? Мы проехали мимо придорожного прилавка, где продавали шаурму с осетриной — куски зажаренного на углях осетра, политые гранатовым соусом, приправленные шафраном и завернутые в лаваш. Ю начал настаивать: обед. Пока мы ели, Ю показывал пальцем на гору, рассказывая о том, что там есть пещера, а в той пещере имеется множество каменных наростов, напоминающих пенисы. По его словам, мусульманские девушки сразу после помолвки отправляются в эту пещеру, становятся перед пенисами на колени и целуют их, дабы обеспечить первосортную потенцию своим будущим мужьям. Из вежливости я съел всю скользкую и маслянистую рыбу, которая начала опасно плескаться в моем желудке, заполненном йогуртом, яйцами и немытыми овощами из интутристовского буфета. Пора было ехать дальше, но Ю был непреклонен: теперь чай. Однако я все еще жил на кофеине от предыдущей ночи, ведь если посчитать разницу во времени, то я вообще не ложился спать. Мы поехали вверх в горы, проезжая мимо яблоневых садов. Видимо, Куба славится своими яблоками. Я рассказал Ю об импортере яблок из Бруклина, который познакомил моего друга и меня с Кубой, и из реакции Ю понял, что этот человек наврал мне о своем занятии или просто пошутил. Если ты из Кубы, и какой-нибудь лох спрашивает, чем ты зарабатываешь на жизнь, надо отвечать, что импортируешь яблоки. Это такая гангстерская версия приколов Лиги Плюща, члены которой на вопрос о том, в каком университете они учились, отвечают: в Нью-Хейвене, что в Бостоне. Куба это не просто захолустье. Это вонючее захолустье. Воняет выхлопами машин, воняют близлежащие фабрики, воняет канализация. Это ужасно. Куба известна не только яблоками, но и коврами. Шерсть для ковров надо обязательно вымачивать и мыть. Отсюда и запах. И если некоторые официальные магазины выставляют свой товар в витринах на всеобщее обозрение, то на базарах торговцы скатывают ковры в рулоны, связывают их и прислоняют к стене, как будто вывели их на расстрел. Эти ковры похожи на пестрые с узорами тела, на пестрые с узорами мешки для трупов. Город заканчивается речкой с названием Кудиялчай. Я спросил Ю, что означает это название. Он ответил: Кудиялчай. Парень был не в настроении для разговора, однако он ощутил мое разочарование и сказал: название имеет какое-то отношение к воде. На противоположном берегу Кудиялчая находится единственный в мире населенный пункт за пределами Израиля, где все 100 процентов жителей являются евреями. Это Гырмызы Гасаба/Еврейская Слобода/Красная Слобода. Первую остановку мы сделали на кладбищах — сначала на новом, потом на старом. Ю отправился к могиле матери, чтобы отдать дань уважения и прочесть молитву по усопшим. Свежие могилы украшены надгробными камнями с шикарными/дрянными изображениями усопших во весь рост. Там были портреты людей чуть старше 20 лет в костюмах, как будто взятых из фильма «Лицо со шрамом». Почему они умерли в таком возрасте? Я спросил, но Ю не ответил. Вместо этого он указал пальцем на памятник, где был изображен тучный горский еврей, который, по словам Ю, умер в тринадцатилетнем возрасте от диабета. На другой могиле был портрет семьи, погибшей в авиакатастрофе в небе над Сибирью. Над портретом был выгравирован самолет. Наверное, летчики были неопытные либо пьяные. Или и то, и другое. Самые старые могилы находились на другом холме, возле усыпальницы раввина Гершона бен Реувена (адмора Гершона), который основал этот город. Вроде бы он был мудрецом и волшебником, но легендой для других еврейских общин он не стал. По моему настоянию Ю разбудил депутата азербайджанского парламента от Кубы Юрия Нафталовича, у которого хранились ключи от синагог, ешивы и миквы. В плане красноречия этот человек не мог похвастаться ничем, только фактами: в настоящее время в Красной Слободе проживает около 2 тысяч евреев; за последнее десятилетие поселок потерял 75 процентов своего населения, большая часть которого перебралась в Баку, Россию и Израиль; последний главный раввин Красной Слободы Давидов уехал в Иерусалим; другой раввин Лазар переехал в Москву. Все это мне пришлось вытягивать из него как клещами при помощи Ю, который переводил мой английский на горско-еврейский и русский, а рассказ Нафталовича с горско-еврейского и русского на английский. Сколько сейчас осталось синагог? Две. А сколько было до Советов? 13. Синагога Гиляки, названная в честь иранской провинции Гилянь, это зимняя синагога, потому что там есть отопление. Синагога Кузари с шестью куполами — летняя синагога, потому что там отопления нет. Но погодите — зачем одну синагогу называть в честь иранской провинции, а другую — в честь хазар? Означает ли это, что горские евреи ведут свое начало из Персии или от племени татар-шаманов, которые занимались бартерной торговлей и перешли в иудаизм? Нафталович пожал плечами. Кто-то именно так и говорит. Потом он повел нас дальше. Этот фашиствующий церковный сторож получал извращенное удовольствие от того, что заставлял меня и Ю снимать обувь в каждом памятном месте. Скорее, это было в большей степени связано не с необходимостью сохранить ценные ковры, а с желанием продемонстрировать свою власть, указать этому американцу его место на священной земле и посмотреть на его дырявые носки. Сначала у меня замерзли ноги, а потом и тело. Я был раздражен, и не в последнюю очередь из-за того, что все мои вопросы были на 100% безобидные и носили историко-теологический характер, а этот человек пренебрежительно их отклонял. Какого порядка при произнесении молитв придерживаются горские евреи, как они читают Тору: как ашкенази, как сефарды или как бухарские евреи? А может, у них свой собственный порядок? Без комментариев. Признают ли горские евреи Талмуд, как это делают крымчаки, или отвергают его, как караимы? Без комментариев. Я читал, что главным праздником у горских евреев является Девятое ава — день, когда были разрушены первый и второй иерусалимские храмы. Почему так? Нафталович просто поднял руки ладонями вверх, как бы говоря: а почему бы и нет? Я решил пойти более простым и легким путем, основанным на цифрах и требующим односложных ответов типа да/нет. Я попросил Ю задать Нафталовичу вопрос о том, сколько Тор у них в общине. Но этот тоталитарный ключник просто дал мне в руки молитвенник, напечатанный в 2014 году в Израиле на бумаге, которая на ощупь напоминала туалетную. Я попросил Нафталовича открыть ковчег, но тот ответил отказом. Тогда я положил в коробку для пожертвований пять манатов, а потом еще пять, и Нафталович, состроив презрительную гримасу, открыл дверцы. Внутри лежали многочисленные свитки Торы, украшенные серебром и золотом, и обернутые в шелка. Сколько лет самым старым из них? Более 300 лет. Откуда они? Из Ирана. Не подтверждает ли это теорию о том, что горские евреи пришли из Персии при Сефевидах? И кстати, если в вашей зимней синагоге, которая, судя по всему, не отапливается, находится персидская Тора, которой более 300 лет, а посему она является одной из старейших сохранившихся персидских Тор, то почему вы не сказали об этом ранее? Но Нафталович уже запирал ковчег, собираясь на выход, а Ю встал на колено, чтобы завязать шнурки. Юрий Нафталович провел нас мимо синагоги, где сегодня располагается аптека. По его словам, другую бывшую синагогу превратят в музей горских евреев, но на эти цели удалось собрать всего 200 тысяч манатов. Ремонт — дело дорогостоящее. Дороги и экспонаты, включая интерактивные компьютерные терминалы (интерактивные компьютерные терминалы должны быть в каждом азербайджанском музее, хотя половину рабочего времени они не работают). Внезапно разговор перешел на деньги, и Нафталович взял эстафетную палочку из рук Ю, заговорив о том, как дорого содержать микву, сколько денег уходит на ешиву (парты, стулья, книги, обеды). В одном из классов ешивы сидел десяток детишек, изучавших еврейский алфавит. Это было странно. Это было похоже на постановочную сцену. На потемкинскую деревню. Заходишь в ешиву — совершенно случайно, наугад, в один из дней в конце октября, то есть на втором месяце азербайджанского учебного года, и видишь, как десяток детей корпит над первыми буквами алфавита. Это все равно что прийти совершенно случайно на стадион и обнаружить, что там проходит финальная игра чемпионата мира. На стене ешивы висел календарь с фотографиями синагог горских евреев, по одной на каждый месяц. Синагога в Дербенте (снимок был сделан либо до, либо после ее ремонта, который понадобился из-за того, что синагогу в 2012 году подожгли чеченские мусульмане). Синагога в Махачкале (снимок был сделан либо до, либо после ее ремонта, который понадобился из-за того, что синагогу в 2007 году осквернили вандалы). Синагога в Нальчике (снимок был сделан либо до, либо после ее ремонта, который понадобился из-за того, что синагогу в 2000 году разгромили вандалы. А в 2002 году российская ФСБ предотвратила попытку чеченских мусульман взорвать ее). Синагога в Буйнакске (сегодня она закрыта). Синагога в Огузе (открывается время от времени). Синагога октября была самой новой, и существовала она только на бумаге. Решение о ее строительстве приняли в 2013 году, а местом строительства стал Грозный. Календарь издал Международный благотворительный фонд горских евреев СТМЭГИ. Это серьезная благотворительная организация, которая также вполне серьезно освобождена от уплаты любых налогов. Учредил ее уроженец Кубы Герман Захарьяев, который сегодня проживает в Москве. Этот человек тоже является миллиардером и занимается строительством («Сезар групп»). Он отличился тем, что внес новый праздник в еврейский календарь благодаря своим успешным воззваниям к правительству Израиля. Сегодня вся эта страна отмечает день 26 ияра (9 мая, российский День Победы в Великой Отечественной войне), называя его «днем спасения европейского еврейства». Я перевернул страницу календаря на май. Да, праздник был там отмечен. Через Ю я попросил Нафталовича отдать мне календарь. Он отказался. Через Ю я спросил Нафталовича, можно ли купить календарь. Нет. Где в таком случае его можно купить, и как? Нигде и никак. Это что, единственный экземпляр? Да. Вся эта вопиющая бедность была какой-то бессмыслицей. Гуляя с Нафталовичем и Ю посреди старых еврейских достопримечательностей, я не мог не заметить (а Нафталович не мог не проигнорировать) одну бросающуюся в глаза особенность. Всю эту старую резьбу по дереву, древние стены и даже шесть куполов с их шестиконечными звездами затмевала собой до безобразия роскошная новая недвижимость. Поясню. На кубинском берегу Кудиялчая были куры, коровы, трактора и хибары. В общем, тоска и мрак. А здесь, в Красной слободе, стояли «Ламборгини», «Феррари» и виллы, которые по своей вычурной претенциозности вполне могли соперничать с самыми безвкусными архитектурными образчиками американских предместий. На всякое барокко найдется свое рококо, как на каждый Вегас найдется свой Дубаи. Но здешняя архитектура была настолько нелепой и диковинной, что была похожа не нечто инопланетное. Просто дальше уже некуда. Некоторые виллы были пятиэтажные, некоторые шестиэтажные. У большинства имелись башенки и лифты. Фонтаны во дворах, горгульи, купидоны. Сторожевые вышки, заборы с острыми пиками, повсюду камеры видеонаблюдения. В одном доме на крыше была вертолетная площадка. Я попросил отвести меня к Захарьяеву, намереваясь спросить, не завалялся ли у него лишний календарь. Но Ю не спешил переводить мою просьбу, как будто он одновременно забыл и горский, и русский. А Нафталович нахмурился, как будто начал постепенно вспоминать, что и он тоже понимает английский язык. Я настаивал, спрашивал, где дом Года Нисанова, где дом Зараха Илиева. И тут как по мановению волшебной палочки моя аудиенция у официального хранителя летних домов самых богатых и влиятельных россиян подошла к концу. Юрий Нафталович, это горделивое чмо с ежиком вместо усов под носом, затолкал нас в машину и поспешил обратно в свою ешиву. Уезжая, Ю скрежетал зубами. Я молчал и злился. Поэтому Ю сунул провод своего телефона в стереосистему и на максимум включил какую-то израильскую клубную музыку, после чего переключился на гнусавое хоровое пение Хабада: ай-ай-ай-ай. Мы поехали обратно в Баку, а за нами по пятам гнался дождь. Но вдруг Ю съехал с шоссе и неожиданно бодрым голосом объявил (или прокричал), что у нас остановка (очередная). Он объяснил, что внезапно вспомнил одно местечко на морском берегу. Прошло полчаса, и когда мы парковались на пустой стоянке, Ю с влажными глазами поведал мне, что это место дорого ему с самого детства. Это был ресторан — в таком жалком состоянии, что он наверняка забыл собственное название. Состоял он из рассыпанных по пляжу обеденных беседок, которые чем-то напоминали дачные домики. Они пустовали, как и сам пляж, который упирался в бетонную площадку с ржавой каруселью и полуразрушенным неработающим зоопарком. Все животные сбежали из этого зоопарка, за исключением пары шимпанзе, которые по идее существа разумные. Обезьяны носились по клетке и орали как одержимые. Успокоились они лишь после того, как Ю сунул им несколько сигарет. Нет, не курить, а есть. По его словам, эти шимпанзе ничего больше не едят, только сигареты. Ю курил красное «Мальборо» (эрзац китайского производства). Подошел официант гигантского телосложения и роста, и равнодушно уставился на нас. Мы, высшие приматы, гуськом пошли за ним в беседку — самую дальнюю от центрального павильона, где находилась кухня. Этот жест, как и любой другой жест азербайджанского хозяина/гостя, казался одновременно уважительным, оскорбительным и спорным. Беседка была из бревен, в щели между которыми задувал ветер. Пластиковое окно выходило на Каспий. Высокие волны бились о берег. Я задрожал от холода и спросил, работает ли батарея, и можно ли отрегулировать температуру. Ю в ответ просто заверил меня, что летом здесь намного приятнее. По его словам, он приезжал сюда прошлым летом с девушкой из Баку, в которую влюблен. Она работает по снабжению в компании, у которой есть контракт с американскими военными (база, пункт дозаправки?) Ю отмахнулся от моих вопросов, сказав лишь, что американские военные есть в Азербайджане. Любой разговор о любом человеке Ю начинал и заканчивал одинаково: кем этот человек работает и сколько получает. У человека могла быть хорошая работа и плохая работа, хорошая зарплата и плохая зарплата. Никакой середины, никакой относительности. Да, про девушку. Которая работала по снабжению в компании, что-то делавшей вместе или для американских военных. Что бы это ни было, работа у нее была хорошая и деньги она зарабатывала тоже хорошие. Девушка красивая, и тоже его любит. Он хочет жениться на ней, но не может. Потому что она не еврейка? Да, сказал Ю, но не только поэтому. А почему? Он не может на ней жениться, потому что у него плохая работа, и он мало зарабатывает. Потом он поправился. Официально у него нет никакой работы, и нет никакой зарплаты. А слова «нет работы» еще хуже слов «плохая работа». Он привез девушку в это место на последнее свидание. Оба знали, что это должно быть их последнее свидание. Она собиралась замуж за другого человека, у которого хорошая работа и хорошая зарплата в той же малопонятной компании. Этот человек тоже работает по снабжению. Ю повторял это постоянно, как бы желая вбить эту мысль в мое сознание. Наверное, потому что сам он не очень понимал, что означает эта работа. Я сидел и кивал, слушая как Ю, преодолев момент неловкости, начал расхваливать своего соперника. Ю хотел выглядеть страдальцем и великомучеником, явно пытаясь утешить себя и утверждая, что он просто счастлив за жениха. И за невесту. Но особенно за жениха. Вернулся официант и встал во главе стола, положив свои ручищи размером со стул на спинку стула. Он так и стоял там с отсутствующим взглядом — и с отсутствующим меню. Ю заказал лепешки с начинкой — кутабы. Их жарят на сковороде с выпуклым дном, которая называется садж. Начались переговоры, на которых Ю выступал в качестве переводчика. Темой переговоров была начинка: говядина, зелень, верблюжатина. Говядина оказалась обычной говядиной, зелень — обычной зеленью, похожей на траву. А вот верблюд наверняка был больной, хромой и очень старый. Мы поели и закурили. Принесли чай. Неотвратимый чай. Если ты пьешь, что тебе наливают, тебе приходится постоянно отливать. Если надо отлить, а в беседке нет туалета, надо выходить наружу. Я открыл дверь и спугнул бродячую собаку, которая приставала к обезьянам. Пес ринулся вперед и залаял на меня с пеной у рта. Я торопливо пописал на песок, на ступеньки беседки, на свои ботинки, и поспешно ретировался внутрь. 26.10 Шалом, хавер, как дела? Просто сообщаю тебе, что вернулся в Нью-Йорк, весь измочаленный и уставший. Как ты? По поводу того животного, которого продавали на базаре, а ты еще сказал, что где угодно достанешь его бесплатно. Я вспомнил, что ошибался. Это не дикобраз, а еж. Разные животные. Буду искать для тебя девушку, не волнуйся. Правда, в Тель-Авиве у тебя шансов будет больше, это точно. Когда туда поедешь? Да, по поводу Юрия Нафталовича. Нафталович это отчество (имя отца) или фамилия? Если отчество, то какая у него фамилия? И еще, как официально называется его должность — просто глава еврейской общины Кубы? Пока. Джошуа. 30.10 Йо, йо, как дела? Какие новости? Надеюсь, ты получил мое последнее сообщение. Получил? Даже если ты занят, или у тебя депрессия, или и то, и другое, черкни мне пару строк. Просто если тебя посадили, то я продам Уайтхолл, Флит-стрит или какую-нибудь компанию, и вытащу тебя из-за решетки. Просто хочу знать, что у тебя все кошерно. У меня есть и другие вопросы, и хотелось бы получить от тебя ответы, если не возражаешь. Простые вопросы, ничего сложного. Пока, пока. Дж. Парень, как дела? Что нового? Между нами все нормально? Ты мои сообщения получаешь? Мне не очень понятно твое молчание, ведь в Баку мы прекрасно ладили. Я беспокоюсь. Так что даже если ты чертовски занят, катая туристическую группу русских блондинок в храм огня номер 9, найди минутку и пошли мне весточку, дымовой сигнал или еще что-нибудь. Ты хоть там? Злишься на меня? А может, мои сообщения блокируют? Ты пользуешься кодированием? 14.11 Пишу тебе с другого адреса, поскольку ты не ответил ни на одно мое письмо, отправленное с Gmail. Может, моя колумбийская почта сработает. По Скайпу можешь со мной связаться? Как насчет кодировки? Может, Алиев читает мои сообщения? Эй, диктатор-президент, ты читаешь почту моего друга? Ты лучше с ним не связывайся. Я такой немного важный американский писатель, о чем пишут некоторые глянцевые журналы и «Нью-Йорк таймс». Ничего. Я не получил ни одного ответа. Ни слова. Я написал раввину бакинского Хабада и попросил передать Ю, чтобы он со мной связался. Не уверен, что этот хабадник передал мое сообщение, но по крайней мере я уверен в одном: я ничем и никак не обижал Ю. Ну, то есть, я просто делал свою хорошую плохую работу за хорошие плохие деньги, и ничего плохого специально не делал… Я захлопнул за собой дверь беседки и сел, тяжело дыша. Ю улыбнулся и долил мне чаю. Потом я закурил, и когда табачный дым распространился по беседке, он продолжил разговор про девушку. Какая она красивая, как они любят друг друга. Как он не может ни о чем сожалеть. Потом он упомянул о смерти своей матери, о своем отце, который волной накатился на его детство, а потом схлынул. Как все это стыдно. Стыдно перед всеми, перед общиной. Он получил шанс восстановить свою честь и имя лишь после того, как у его матери обнаружили рак. Ю говорил мне что-то, но я не совсем понимал, что. Что-то о своей жизни, о жизни девушки, о семье. Что все это значит для еврея, который не ездит по миру. Для еврея не из Америки, а с гор. Что это значит — быть безотцовщиной в Кубе. Своим повествованием он пытался объяснить тот прием, который был нам там оказан. Итак, был человек из общины. Он был старше, из поколения его матери. Этот горский еврей мог знать его отца, но никогда не упоминал его имя. Он владел крупным коммерческим хлебозаводом у подножия Уральских гор в Сибири. На заводе пекли хлеб, торты и поставляли их в магазины, супермаркеты и гипермаркеты по всей России. Никаких бабушек в платочках, месящих тесто и ожидающих, когда оно поднимется. Нет, это были промышленные объемы, консерванты, целлофановая упаковка. Но хлебозавод были лишь малой частью деловой империи этого человека. Он также владел торговыми центрами, магазинами одежды и постельного белья, фабриками по пошиву одежды и постельного белья, причем не только в Сибири. Но Ю нужно было думать только о хлебозаводе. Этому человеку понадобился парень на должность управляющего, которому он мог бы доверять, один из своих. И хотя эта работа требовала определенных знаний и опыта, этот человек в силу своей эмоциональности хотел помочь нуждающемуся молодому горскому еврею. Ю пережил непростые времена, и жизнь его закалила. Почему бы не оказать ему услугу? Однако успешный оптовый торговец хлебом, одеждой и постельным бельем объяснил Ю, что он не оказывает ему услугу, а выполняет мицву. Это означало, что Ю обязан согласиться. Его отправили в Сибирь, в город Пермь, где он стал руководить хлебозаводом. Это была хорошая работа, и деньги платили тоже хорошие. Ему дали квартиру, в квартире был телевизор с плоским экраном. Там была посудомоечная машина с сушкой. Квартира была просторная и находилась в центре города. Все дни Ю проводил на заводе, руководя работой. Он следил за дисциплиной хлебопеков, следил, чтобы правильно клали ингредиенты. Чтобы обслуживали оборудование. Следил за контролем качества. Но чаще всего он просто бездельничал. Хлеб и торты пеклись сами по себе. Все вели себя хорошо. По вечерам он возвращался в квартиру и просто сидел там. Сидел и ничего не делал. В Перми у него не было друзей. И конечно, не было семьи. Владелец хлебозавода вечно был в разъездах. Он постоянно разъезжал между своими предприятиями. Ю иногда неделями ни с кем не разговаривал. Ну, на личные темы, не по работе. Рабочие на заводе боялись его. Сам он тоже боялся с ними сближаться, чтобы не показаться мягким, уступчивым, робким. Ему было больно от одиночества. От разговоров по телефону с матерью становилось еще больнее. Она тоже была одинока, болезнь прогрессировала, и от этого боль Ю усиливалась. Русские на улицах принимали его за чеченца, за мусульманина, дразнили его, угрожали ему. Они даже пытались порой избить его. Чаще всего он убегал. Ю задумался о самоубийстве. А потом он просто уехал. Уведомив начальство. Или не уведомив. Он забыл. На накопленные деньги (те, что он не отсылал матери) Ю купил билет и полетел в Баку. Владелец Сибири был в ярости, а поэтому в ярость пришли и его партнеры по бизнесу, которые были родственниками бизнесмена — близкими и дальними. Теперь уже никто не хотел помогать Ю. У него был шанс, но он его упустил. Перед ним закрыли все двери. Выставили на улицу. Навсегда. Теперь он был ничей. Мицва была не для него. Шансов жениться на ком-то из общины тоже стало меньше. Да и не из общины тоже. Еврей без денег и перспектив — партия незавидная. Ю не мог надеяться на брак с девушкой, которую любил, которая любила его — прекрасная мусульманка, работавшая по снабжению. По его словам, он работал только для того, чтобы завоевать расположение ее семьи. А чтобы завоевать расположение семьи прекрасной мусульманки, работающей по снабжению, еврей должен зарабатывать много. Начался дождь. Официант, бросая камни в бродячую собаку, принес счет. Ю сказал, что заплатит, и никаких возражений. Он подумывал о переезде в Израиль. Джошуа Коэн (Joshua Cohen) родился в 1980 году в Атлантик-Сити. Он написал роман Book of Numbers (Книга цифр) и серию рассказов Four New Messages (Четыре новых сообщения). Он пишет для «Нью-Йорк Таймс», «Лондонского книжного обозрения» и прочих изданий. Коэн живет в Нью-Йорке.