Леха Никонов: Время сейчас немного древнегреческое. Стихи следует снова читать вслух

Алексея — или, как всем привычнее, Леху Никонова, поэта из Выборга, — муза впервые посетила в 1993 году, когда ему было 20. В 1995 году издал свой первый сборник. В тот же год стал играть с Эдуардом Старковым, лидером андеграундной группы «Химера». В 1996-м Никонов собрал с ним же новый коллектив — «Последние танки в Париже». В начале 1997 года Старков повесился. Никонов переживал, что поздно начал: его любимый Артюр Рембо закончил писать стихи в 19, а рок-герои не живут дольше 27. 20 лет, 10 альбомов и 500 стихотворений спустя, в сентябре 2018-го, Никонов выпускает уже шестую свою книгу. «Тотальный джаз» назван по песне «Химеры» и рассказывает о том удивительном периоде жизни Алексея, когда парень привыкал к мысли, что он поэт и музыкант, а вокруг был Петербург 90-х. — Вы неоднократно говорили, что прозу писать не умеете, считаете это мучительным занятием, поэтому занимаетесь другими формами. А теперь вышли с мемуарами. — Прозу-то я особенно и не пишу. Я не отказываюсь от своих слов. Новая книга — это в первую очередь поэтический сборник, там напечатано 60 моих стихотворений, в том числе собственно «Тотальный джаз». Считать эти воспоминания прозой можно только формально. Это прозаическая поэма. Когда я начинал книгу, то действительно думал, что это будут толстые мемуары, полноценные такие воспоминания — последовательные, изложенные свободно и по делу. Но в процессе работы я, тяготея к привычным формам, пришел к симбиозу. Есть такой замечательный современный писатель Антон Секисов. Он создал один из лучших российских романов прошлого года — «Север». Так вот, когда я дал ему почитать свой текст, он сказал мне: «Леша, это же документальная поэма!» Благодаря ему я понял, как определить жанр. Представляю «Тотальный джаз» как метамодернистскую документально-мистическую поэму в прозе из девяти глав и эпилога, рассказывающую о 1990-х, создании группы ПТВП, моем знакомстве с лидером «Химеры» Эдуардом Рэдтом Старковым, бандитских разборках и всей жизни, что тогда у нас была. — Она поддерживает ностальгический тренд или разрушает миф о той эпохе, как Монеточка в нашумевшем клипе «90-е»? — Лиза — талантливая барышня, но мне не нравится, что она делает. А так — все времена плохие! Из-за чего бы стоило какое-то из них хвалить или ругать? Главное — что мы тогда делали. Для меня место и время действия не так важны, как само действие. А в «Тотальном джазе» свойства эпохи скорее послужили декорациями для него, так что особой рефлексии 1990-х нет. Мне кажется, что события, изложенные в книге, могли произойти и в 60-е годы. Просто я жил не в 60-е, а в 90-е. Книга эта — о феномене творчества. Описательные моменты не так важны, как исследование самого момента творения. Как появляется замысел. Стих. Песня. Что служит толчком, причиной для творчества. Почему вообще оно существует. Текст об этом, и именно поэтому он поэтический факт, а не прозаический. — Так, а метамодерн в каком смысле? — В самом широком и буквальном. Упрощенно, метамодерн — это рациональный романтизм. Кажется, у меня получилось этому соответствовать. Герой моей поэмы постоянно колеблется: он то у бандитов, то с музыкантами — то в материи, то в идеале. Может быть, эта осцилляция не такая драматическая, как требуют от нас французы, но тем не менее она там присутствует. Опять же мемуаристические биографические элементы. Я думаю, это все по метамодерну. Мне хотелось отринуть привычный постмодернистский инструментарий, создать текст без иронии и цитат. Ну, кроме той, что была вынесена в заголовок — в этом, конечно, некоторый парадокс. — Вы решили использовать в книге QR-коды, при помощи которых читатель может послушать Вашу декламацию. Почему донести голос оказалось для Вас важным? — Я всегда записывал аудио, прочитывал написанные стихи вслух. Время сейчас немного древнегреческое. Поэзия снова становится аудиоискусством, снова для нее важно устное исполнение. Я всегда это понимал и соответствовал. Теперь совпало так, технический прогресс может сделать книгу говорящей. Эту книгу можно читать и слушать одновременно и не быть при этом со мной в одной комнате. — Вы дали страшную клятву не вспоминать о временах основания ПТВП и 20 лет ее придерживались. Что это было? — Да, я действительно пообещал не раскрывать некоторых фактов, попавших в книгу. Кому? Ну, любая клятва дается не другому, а прежде всего — порядку вещей. — Можно ли судить по последнему вышедшему треку «Такси», в каком направлении будет двигаться ПТВП на третьем десятке? Такой постпанк для грустных дев? — Там скорее такой поп-постпанк... не знаю, не уверен. У нас в этом году была такая дилогия из двух песен: «Последние слова» и «Такси», тексты написаны в одном ключе. Тогда у меня просто был такой период в личной жизни. Нам было интересно сделать что-то в этом стиле — наверное, пока хватит поп-постпанка. Может быть, следующее песня будет совсем тяжелая, мы же разные все время. — Вы говорили, что для Вас важна тема расставания как смерти. — Тему расставания я отрефлексировал. А тема смерти — она же вечная. Каждый творческий человек любым своим высказыванием говорит о смерти. Даже если он думает, что говорит о любви. — Как Вы за собой ухаживаете? — При помощи книг. С утра встал, чтобы взбодриться — немного «Генеалогии морали» Ницше. Днем, чтобы попуститься — Шопенгауэра, а к вечеру после такого дня можно уже и Деррида читать.