Александр Лыков рассказал о своей актерской судьбе и молодых актерах

Александр Лыков влюбил в себя всю страну после роли Казановы (капитана Казанцева) в «Улицах разбитых фонарей». В 1998 году! И мог бы эксплуатировать удачный образ всю оставшуюся жизнь. Но вместо этого довольно быстро порвал с популярным проектом, но в кино играл и играет много и разнообразно. Сейчас он блистает в комической роли отельера-олигарха в сериале «Гранд» на канале «Супер». С этого корреспондент «Вечерки» и начал разговор с артистом. — Александр Анатольевич, ваш герой — большой босс, хозяин гостиницы. Пришлось изучать гостиничное дело? — Не так уж важен опыт отельера. Я же не курсы веду для людей, которые хотят заняться этим бизнесом. Вот если мы будем снимать документальное кино о том, как ведется хозяйство в отеле, наверное, задачи будут другие. — Для вас важны удобство и комфорт? Придирчиво относитесь к сфере обслуживания? — Я непридирчив. Я из советского времени. Тогда могли послать вообще, а иногда просто не заселить, потому что мест нет. И когда появляется сервис — для меня дико. Я этим не развращаюсь. Заселили — хорошо. Слава Богу, что не обокрали, матом не послали — и то приятно. Вода есть горячая, чистое белье без вшей — уже прекрасно. (Смеется) — Ваше участие в любом проекте, безусловно, придает ему вес. Как у вас происходит общение с молодыми актерами? Побаиваются они вас? — Боялся больше я, потому что я персонаж новый, вошедший в сложившийся коллектив. Но, конечно, этого не показывал. Важно было изнутри не разрушить сложившуюся ситуацию. Она хорошая и устойчивая. Я все заранее посмотрел. Поэтому задача была одновременно влить нового героя и вместе с тем, чтобы он стал там своим. Все, по-моему, получилось. — А когда вы делали первые шаги в театре, в кино, какое отношение было к мэтрам, к мастерам? — За водкой посылали... В советском кино много выпивали водки, но при этом нельзя было показывать это. И актеры, из тех, кто пил, практически все выпивши на экране, но этого никогда не видно. Это было одним из условий существования в советском кинематографе — как ты себя ведешь под «этим делом». И тебе могли просто дать выпить стакан и смотреть, как ты себя поведешь. Если в кадре ты начинал выбиваться за рамки, ты уже там ничего не мог сделать больше. Не для слабаков. — Можно сказать, что нынешнее поколение актеров сильно отличается по характеру, по мировоззрению… — Конечно, да. — Со знаком плюс или все-таки слишком много лишнего позволяют себе? — Нет, нет… Это совсем другое русское кино… У нас не было такого производства. У нас и актеры существовали по-другому. Время-то поменялось. И именно этому времени, этим мыслям, этому сердечному ритму соответствует то, что происходит сейчас на экране. И я очень доволен, что существуют такие сериалы, о которых я до определенного времени вообще ничего не знал. Они как-то делались, делались, я знал только названия, мельком глядел что-то и, поскольку не работал в них, то мне было и не очень интересно, что там происходит. Актеры в это время набирали силу, сценаристы набирались опыта. Сейчас уже поняли, как нужно делать. Я вижу, что сейчас очень серьезно работают со сценарной базой, этому придается огромное значение. И это действительно главное, так и было в советском кинематографе — сначала писали, потом редактура работала и только потом допускали к съемкам. По-другому не могло быть. Потом был период, когда к сценариям относились «с левой ноги», типа какая разница — деньги есть, группа есть — снимем. Я работал в таких проектах. Потому что чего ждать? Надо было работать. Мы собирались и писали новую сцену, так как не знали, что делать дальше. Это один опыт. Но я располагаю богатым и всесторонним опытом… Кроме, может быть, работы в очень богатых современных картинах. Хотя одна была в моей жизни — это «Турецкий гамбит». Мы прямо кино снимали, которое можно смело назвать голливудским. — А какой актерский ансамбль в этом фильме! — Да, да. После этого я не работал в таком кино. Больше ни разу не было, чтобы с таким отношением, с такой выработкой, с таким составом и привлечением пост-продакшена мощнейшего. — В одном из интервью вы говорили, что в детстве у вас был индивидуалистический ум. А как же сложилось, что выбрали профессию, когда постоянно на виду, каждый оценивает? — Знаете, у Михаила Александровича Чехова был очень сильный индивидуалистический ум. Он учился, сначала играл в театре в Питере, потом его пригласили к Станиславскому. И Станиславский уже учил его по своей системе, которую одновременно разрабатывал. У него был очень индивидуалистический ум. Абсолютно! И при этом он всю жизнь работал в театре, до самого конца. Представляете? — Это вопреки? Постоянная борьба с собой? — Я просто прочитываю дневники людей, которые хотели их написать. Олег Борисов, например, Вуди Аллен… Они все обладают исключительно индивидуалистическим умом и при этом работают в коллективах. Это сложное сочетание, но тем не менее это происходит. А чего с этим поделать? Ты же не можешь свой ум нагнуть в какую-то сторону коллективного ощущения. Кто-то любит работать в команде, а кто-то нет. Но работает, сохраняя индивидуальность… — Вы учились в театральном вузе — и вдруг армия, Север, стройбат… — Если бы у меня такого не было, я не знаю, что бы из меня получилось. Я уже был законченным придурком к концу обучения.... Меня оценивали хорошо, уже хвалили Алиса Фрейндлих и Игорь Владимиров, меня сразу взяли в театр. И я был такой весь утонченный, прямо эстет и артист-артист. А стройбат, Север — это серьезные вещи. Там было не до театра, там надо было просто сохранить себе жизнь. И если бы у меня не было такого слома, после которого я забыл вообще, что такое театр, то я не вернул бы себе ощущение реальности и нормальной земли, которое потерял. То есть для меня это было абсолютно необходимо, хотя жутко страшно. Нереальная жуть была. — Ну, можно же было устроить подающего большие надежды актера в Театр Советской армии. — Меня и устроили… Так, чтобы я ходил в театр на спектакли, играл... У нас был такой ансамбль в Питере, на Дворцовой площади. Все нормально, все служили так. —Почему сломалось все? Потому что я пришел к замполиту, сказал: «Слушайте, мне ваша армия вот где… Мне надо играть в театре, поэтому будьте любезны, обеспечьте мне свободный выход в город по тем дням, которые я считаю нужными». А это был самый страшный замполит Ленинградского военного округа. Он меня выслушал. Сказал: «Ага, понятно». И все. Через две недели я поехал в Мончегорск. Ничего не помогло. Меня снимали в каком-то кино белорусском, и я должен был по нулевому приказу уйти в отпуск, демобилизоваться. Командующий Белорусского округа писал командующему Ленинградским округом: «Такого-то сержанта уволить приказом номер ноль». А я ушел — последний! Всех штрафников уже выслали, а я — последний. Конечно, ни о каком кино речи не могло быть. — Но вас не сломало и вернулись в театр… — Вернулся. А куда было идти-то? Но в первом театре я все равно не удержался. Потому что я уже ничего не боялся после стройбата. И был такой сильно свободный. — Я слышала, что актер должен быть как чистый лист и для этого в театральных институтах ломают личность… — Владимир Викторович Петров, который нас обучал, потомок, хотя не прямой, Багратионов. Он был аристократичным человеком, интеллигентом. И нас не ломал вообще. У него был другой подход. Он сказал нам вначале: «Значит, научить я вас ничему не могу. Вот чему хотите — сами научитесь». Это было в течение четырех лет. А после он сказал: «Ну, все, обучение завершилось. Теперь забудьте все то, что вы здесь учили. Идите, играйте». Дима Нагиев у него учился, Игорь Лифанов, Толик Журавлев… и Лариса Гузеева — моя однокурсница. — Все с характером! Да. Он любил всех характерных. Очень любил. Он не воспитал практически ни одного, так сказать, чисто героя. Он был сам характерный, хотя при этом образ у него был все равно героический. И нас воспитывал так. — У вас очень долгий период работы в кино и театре, за это время в нашей стране происходило разное… Не было никогда мысли: «А, гори все синим пламенем, бросаю я эту профессию»? — Я много чего повидал и где поработал. В 90-е годы где можно было, там и работал. Но я все время начинаю сначала. Вроде как-то начинает развиваться карьера, потом бах — вместе со страной все обрушилось. И, конечно, многие люди не выдерживают, уходят и даже погибают. Я думаю, ну, ничего — сейчас, сейчас. «Неужели опять все сначала?». Ну и начинаю. Потом раз — опять что-то случается: я сижу на даче, копаю картошку, дрова рублю, кошек кормлю, да и забывать начинаю про все... Потом вдруг опять здесь сижу с вами и думаю: «Ну, какое-то опять, что ли, движение началось?» Я уже раз в четвертый начинаю все сначала. — Не боитесь начинать сначала? — Выбора-то нет. Вот в чем все дело. У меня, конечно, разные периоды бывают. И сейчас я, может быть, переживаю не лучший период в своей жизни. Но это к профессии никакого отношения не имеет. Дело должно делаться. Обучен я прилично очень. Поэтому как я могу свои собственные настроения вплетать в ткань профессии? Вот Михаил Чехов, допустим, пропил всю революцию. Он был социофоб страшный и год просидел в квартире. Он просто пил целый год и не то, что не выходил, — он не знал ничего о революции, он не переживал по этому поводу, он переживал совсем за другие вещи, за своих друзей, за Вахтангова, за Сулержицкого. Он не переживал каких-то мощных катаклизмов, у него в дневнике об этом нет ничего. Ничего я не нашел. Идет разговор только о профессии, но при этом он же не вплетал свои собственные эмоциональные переживания, которые были на грани помешательства, в то, что называется профессией. Нет. Делал, работал, создавал потихонечку школу… Великая американская актриса Мэрилин Монро училась у него, Энтони Куинн и многие другие. Когда Чехов уехал в Берлин, он работал вообще с цирковыми артистами. Он туда «Гамлета» привез. А главный продюсер говорит: «Ты будешь клоуна играть». Представьте, Чехов, который здесь состоялся, о котором писали, говорили в 20-х годах… Нормально? И он начал это делать. В полном одиночестве, никто его не поддерживал, на немецком языке играл клоуна. Все это говорит об одном — позвали, значит, надо делать что-то. — Не могу не спросить про «Улицу разбитых фонарей»… — Прекрасная работа. — В то время никто такого не делал, это сейчас тема эксплуатируется везде… Какие у вас воспоминания остались? — Изначально сценарий писался под одного Лешу Нилова. Андрей Кивинов именно так написал историю. А потом, когда поняли, что, оказывается, все могут быть героями, мы стали коллективным портретом. Это спасибо режиисеру Владимиру Бортко, хотя все заложил Александр Рогожкин, снявший две первые серии. Он нас открыл, он нас собрал. Он, конечно, дядька очень одаренный, потрясающий художник. Мы этой значимости не увидели тогда, потому что мы же на ленфильмовских картинах были воспитаны, на классическом репертуаре, где такие артисты играли! А здесь… Мы были молодые пацаны и хотели куражной истории. И Рогожкин только приветствовал это все и помогал нам это осуществить. Мы друг друга знали, нам не нужно было знакомиться друг с другом, мы понимали все с полуслова, все четыре года вместе отирались друг о дружку... Поэтому там и возникали такие вещи. Сейчас такого, конечно, нет. Это такое уникальное явление. — Вы не ходите на ток-шоу... — Мы не воспитаны на обсуждении личности других людей. Я если даже туда приду, ничего говорить не буду, никого обсуждать не буду. Зачем тогда приходить? — А ваши взрослые дети обсуждают ваши работы? Говорят что-то? — Дочка сказала, что на сайте у актера Биковича, который, оказывается, очень популярный серб в нашей стране, есть комментарий про меня типа: вот этот дядька, который там появился — хороший. Дочка говорит: «Слушай, это важно». Я говорю: «Ну, наверно, это важно». Бикович — красивый мальчик. Это фактура, которая есть только, может, у него и у моего сына. — А у вас как складываются отношения с соцсетями? — Нет, я в соцсети не хожу, меня там нет нигде. Поэтому когда пишут от моего имени — все это неправда. — Не нужна вам такая обратная связь с поклонниками? — В этом нет никакой необходимости. — Мы в начале говорили, что сейчас появляются хорошие сериалы. Успеваете смотреть? — Смотрю, чтобы быть в курсе, потому что сериальное производство стало гораздо интереснее, чем кино. Теперь смотрю постоянно, хотя все не пересмотришь. Столько хорошего наснимали, что даже если смотреть по три часа в день, все равно понадобится три года. — Многие сетуют, что сценаристов у нас не хватает. У вас не было никогда желания самому сценарий написать? — Я начал работать со словом. И что-то написал уже, какие-то есть рассказы. И даже Димке Певцову читал их вслух. Ему понравилось. Но сценарий — это серьезно. Если напишу, буду доволен. Я даже, может, сдавать его никуда не буду. Но мне хочется просто решить этот вопрос для себя. Я как профессионал не могу говорить: «Это плохо» — и все. Надо сказать, как бы я это сделал.