Разговоры вокруг дагестанского борца — чемпиона UFC в легком весе Хабиба Нурмагомедова — не утихают уже несколько недель. И дело тут не только в запланированном на 6 октября бое с ирландцем Конором Макгрегором. Недавние резкие высказывания Нурмагомедова, связанные с планировавшимся, а после отмененным в Махачкале концертом Егора Крида, всколыхнули не только Дагестан, но и всю страну. «Эти горские будут навязывать нам свои правила и говорить, что мы можем слушать, а что нет?!» — забурлила Махачкала. Пытаясь примирить стороны, в скандал вмешался сам Рамзан Кадыров. А «Лента.ру» отправилась в Сильди — высокогорный родовой аул Хабиба, чтобы понять, из какого теста делаются крутые парни и отчего их нравы строги, как цумадинские горы. …Что там было на самом деле, не знает ни одна живая душа. Поэтому сильдинцы, чуть поразмыслив, сделали то, что предпринимает в такой ситуации каждый нормальный человек, обладающий хотя бы минимумом фантазии: они придумали историю. История эта оказалась простой, как здешние нравы, и лаконичной, как окружающие аул склоны. «Когда-то давным-давно, лет пятьсот назад, тут стояла сторожевая башня. Башня на аварском языке — «си». В честь этого мы и называемся», — рассказывают они. А на вопрос, в каком именно месте эта башня находилась, лишь разводят руками, да хитро улыбаются: мол, ну, чего пристал, и вообще, какая разница. Сильдинцы могут многое порассказать: например, о том, как орлы, коих тут ненамного меньше, чем растущей на склонах алычи, хватают на лету футбольные мячи местной детворы, но не трогают (машалла!) греющихся на солнце мохнатолапых кур, или что здешние девушки могут, конечно, полюбить чужака, но никогда не будут этого делать. Сильди вообще сплошь соткан из камней, облаков и коротких, словно удар в челюсть, разговоров. Но чтобы понять это, любопытствующему придется преодолеть непростой путь, требующий изрядного количество сил, времени, нервов, терпения и бензина. Глава местной администрации — сухощавый и слегка небритый Абдурахман — встречает нас с карманным фонариком. Мы приползли в Сильди затемно, хотя намеревались быть тут к обеду. Говорят, что дорога из Махачкалы до крошечного аула Сильди, расположившегося на самой макушке Цумадинского района, занимает четыре часа. Враки! Мы добирались сюда восемь с половиной часов, большая часть из которых ушла на прохождение бесконечных блокпостов. Люди с автоматами, сложенные штабелем мешки с песком, невысокие строения, чьи стены выкрашены в маскировочный цвет свежих коровьих лепешек. «Откройте багажник! Покажите, что у вас под сиденьями! Предъявите документы!» Все это изрядно выматывает, однако же вполне объяснимо — Сильди находится мало того что в нескольких километрах от Грузии, так еще и недалеко от все еще не очень спокойных горных районов Чечни. Что тут происходило во времена недавних чеченских войн? «Сложные у нас места», — уклончиво говорят полицейские на КПП. «Ничего тут не было!» — произносят местные так быстро, что становится понятно: говорить правду им не очень-то и хочется. Как, впрочем, и нам задавать лишние вопросы: на последнем посту сотрудники ФСО выматывают последние наши нервы, справа с грохотом несет свои воды бурное, как здешние нравы, Андийское Койсу, слева возвышаются огромные горы, а сверху стремительно наваливается мрак беспросветной южной ночи. Вдобавок ко всему, у нас заканчивается бензин, а впереди, как оказывается, нет ни одной заправки. Машина едет где-то между небом и землей. Здесь нет указателей, зато полно едва заметных развилок. Мы поворачиваем наугад, ошибаемся раз за разом, глохнем и заводимся снова, скатываемся назад и прем вперед. Перед нами разбегаются голосящие ослы и не открываются молчаливые двери. «Есть кто из взрослых?» — спрашиваем у пацана-трехлетки в одном из домов непонятно какого аула. Он исчезает. Вместо него выходит девочка лет десяти — в хиджабе и платье до пят. Она смотрит на нас с подозрением — здесь не часто встретишь посторонних. Она не знает, где Сильди. Она не знает, как называется то место, где мы оказались. Она не знает, о чем с нами разговаривать, и тоже исчезает. Честно говоря, все это напоминает начало какого-нибудь фильма ужасов: ночь, тишина, отсутствие телефонной связи, бессловесные люди и мы, голодные и не имеющие ни малейшего понятия, что делать дальше… Кабы не добрый человек, проводивший нас в конце концов до нужного поворота, нам бы пришлось ночевать в машине там, где, как потом выяснилось, любят бродить кабаны и медведи. Однако же мы выбрались! И вот мы тащим свои вещи вверх — по узким и петляющим горным тропам, ведущим вглубь Сильди: в сам аул проехать на машине невозможно. Абдурахман освещает фонариком одну из дверей: «Ночевать будете здесь! Кстати, это дом самого Хабиба, а я его дядя». От дома Хабиба ждешь чего угодно, но особенно — масштабов и понтов, свойственных всем молодым и знаменитым дагестанцам. А тут — две отделанные отлакированной вагонкой небольшие комнаты, висящие на гвозде четки, видавший советскую власть холодильник, чайные пакетики, да мечеть за окном. Я засыпаю, как убитый. Ровно в 4.15 утра тягучий азан, перелившись через край покалеченного молнией минарета, заполняет мои уши. Наступает время утренней молитвы. Еще через полтора часа за мной заходит Абдурахман: «Встал? Тогда пошли завтракать!» И мы идем туда, где нас встречают его жена и внуки, сын и невестка, жирный плов и крепкий чай, домашняя сметана и только что сделанные лепешки, малина и мед с собственной пасеки, белый сыр и янтарные груши из сада. «Без нормальной еды тут никак! Ешь, а то сил не будет!» И я ем. А что еще остается делать? Где-то вдалеке истошно орет осел… Жизнь в Сильди начинается с самого рассвета. По узким проулкам мы с Абдурахманом идем к площади, где на годекане уже сидят, опершись на палки, поджарые старики, месят грязь груженые камнями ишаки и топают, громко мыча, на ближайший склон разноцветные коровы. Я стою посреди этого, думая: замечают ли люди, живущие здесь, в ауле, какая красота их окружает? «Нет», — отвечают люди, словно сговорившись, и улыбаются. Но, надеюсь, слегка лукавят, потому что, глядя на не любящих долгие беседы сильдинцев, вообще трудно разобраться, серьезны они или не очень. Вот, к примеру, Салман. Его внушительных размеров борода рыжа, как и покрытые лесами местные горы. Кажется, что осень застряла в ее волосах. «Я ее покрасил! Стричь бороды нам нельзя, а красить можно. Мне примерно лет шестьдесят, пожилой уже, а так помоложе немного выгляжу». Я интересуюсь, не для того ли все это, чтобы привлекать внимание местных красоток. «Не-не, для себя! — немедленно опровергает мою теорию Салман. — Мне не до того — я строительством занимаюсь. Что могу про Хабиба сказать? Во-первых, я родной брат его мамы. А, во-вторых, нормальный он парень — знает, как со старшими общаться, как с женщинами себя вести. Но про Крида и Тимати он еще мягко сказал! Нам по исламу нельзя петь, нельзя танцевать — это категорически запрещено религией. У нас тут в ауле никакой музыки нет!» «Он тут для многих пример, потому что таких успехов достиг», — подхватывает Фатхулла, женатый на сестре Хибиба. — Чего я хочу достигнуть сам? Мне и так хорошо. Строю потихоньку, семью кормлю». Выбор работы в ауле для всех его 220 жителей, распределившихся по 40 прилепленным к скале дворам, прямо скажем, не велик. Но не от ленности местной, а от того, что, ну просто так исторически сложилось. «Кто-то что-то строит, кто-то своим хозяйством занимается или скотом — коровами, быками, баранами. Вот сейчас как раз пастухи пригонят их с гор, а в конце ноября будем скот резать — мясо сушить, колбасу делать, — рассказывает Абдурахман. — А вообще больше всего у нас ослы работают: камни таскают, сено возят, детей катают...» Жизнь в ауле словно бы застыла как минимум лет сто назад. Городскому человеку тут странно почти все. В Сильди нет не то что больницы, но даже медработника. Случись что, ехать придется в Агвали — находящийся примерно в часе езды отсюда райцентр. Нет почты: почтальон приезжает только чтобы привести пенсии, да редкие письма. Нет детского сада, интернета и нормальной телефонной связи — поймать сигнал можно лишь у школы, стоящей в самой верхней части села. Магазин? Говорят, при советской власти был тут один, но потом закрылся. Так что теперь единственная надежда сельчан на «КамАЗ», раз в месяц-полтора доставляющий сюда муку, сахар, рис и макароны, на собственные машины, на которых можно проскочить в райцентр, да на свое хозяйство. Никто, впрочем, не жалуется. Более того, все уверены: при Советском Союзе жизнь здесь была куда тяжелее — не было ни нормальных дорог, ни водопровода, ни мечети — молиться приходилось тайно, втихаря собираясь для намаза в чьем-нибудь доме или мастерской. А что до возможности заработать, то сделать это можно было только пася скот в местном лесхозе, где платили — астагфирулла! — из расчета копейка за овцу. Говорят, когда-то в ауле было полно народа, но в начале 90-х годов процентов восемьдесят сильдинцев (среди которых была и большая часть семьи Хабиба Нурмагомедова) переселились за 200 километров отсюда, в Кизилюртовский район, где им предложили землю и работу. Да и возможность дать там своим детям нормальное образование была куда больше. «А здесь что? — вздыхает один из местных жителей. — Мне отец, который в 30-х годах работал в Сильди учителем, рассказывал, что тогда в здешнюю школу ходили в основном взрослые люди. И вот отец спрашивает у одного из них: «Сколько будет пять плюс пять?» А тот отвечает: «Не знаю!» Нынче в сильдинской школе обучают детей с 1 по 11 классы. Да еще и в две смены. Из открытого окна директора Магомеда Насрудинова тихо льется песня Return to innocence группы Enigma. Песня здесь — довольно смелый вызов местным устоям. Магомед — не из Сильди. Несколько лет назад он проработал в Махачкале, и его нездешность сразу же бросается в глаза: стрижка, белоснежная рубашка, пиджак и жилет. «Трудно ли мне дался переезд? — говорит он. — Трудновато. Какое-то время привыкал к условиям, дорогам, да много к чему. В городе же как? Дети после уроков идут дальше развиваться — кто рисовать, кто петь, кто бороться. А тут родители немедленно привлекают их к сезонным работам». «Очень сложно с детьми бывает, — подтверждает и прекрасноглазая учительница Умукусум Мусагаджиева. — Библиотека закрылась, книжки купить невозможно. Вот ребята практически и не читают. В кабинете информатики у нас всего один компьютер. А требования по сдаче экзаменов точно такие же, как в Москве. И что делать? А тут еще далеко не все нормально по-русски говорят. Да, детки стараются, как могут, но стимула учиться у них особого нет — все они после окончания школы остаются в Сильди, а здесь дипломы не нужны». Я хочу ее сфотографировать, но Умукусум меня останавливает: без разрешения директора не могу. Вокруг вертится любопытная малышня. «Кем мечтаете стать, когда вырастите?» — спрашиваю я у них. Девочки, потупив взор, молчат. Им нечего сказать, потому что все они станут просто женами и матерями. Зато откровенничают пацаны. «Врачом», — говорит один. «Экскаваторщиком», — отвечает другой. «Хабибом!» — кричит нестройный хор мальчишек, среди которого слышен даже тихий голос первоклассника Нурмагомеда, размахивающего упакованной в лангет рукой. «Подрался что ли?» — интересуюсь я. «С турника свалился. Тренировался». Тренироваться в Сильди особо негде: мальчишки от мала до велика толкутся на парочке площадок с самодельной перекладиной и ждут, когда Хабиб Нурмагомедов исполнит свое обещание и поможет со строительством в ауле спортзала. На то, что это могут сделать чиновники, тут давно никто не надеется. «Я пока никому не говорю, но попробую сделать так, чтобы сильдинская школа — независимо от того, как пройдет бой, — носила имя Хабиба!» — делится планами Магомед Насрудинов за секунду до того, как наш разговор прерывает рев бензопилы. Во дворе школы на глазах растет огромная гора дров — здесь готовятся к долгой зиме. Это, кстати, показатель прогресса: еще не так давно тут топили сушеным кизяком. Такая любовь к Хабибу слегка пугает, потому что кумирам принято подражать. Как смогут решать свои проблемы ребята, если герой их мечтаний решает вопросы в октагоне с помощью быстрых ударов и крепких кулаков? «Мы объясняем им, что есть много других способов выяснять отношения, — говорит Насрудинов. — Можешь не верить, но, клянусь, наши мальчишки — а они все вспыльчивые и с гонором — на моей памяти ни разу не подрались. Сам удивляюсь, но это так. В плане поведения с ними вообще проблем не возникает. В других селах детям надо рассказывать о вреде алкоголизма, курения, наркомании, а у нас ничего этого в помине нет. Воспитание!» Здесь из каждого дома пахнет пышным аварским хинкалом и чесночной подливой к нему. Здесь каждый зовет тебя накормить и расспросить, как дела. Здесь каждый готов предложить помощь. Здесь все кажутся невероятно милыми, но отчего же постоянно возникает вот это: разговоры о том, что, мол, таковы они там, в своих горах, а, спустившись с них, становятся большой проблемой. Правда открывается не сразу — как, наверное, и любая правда. Но она проста: нельзя сравнивать несравнимое. Здесь не Москва, не Махачкала и даже не Хасавюрт. Сильди — это, по сути, другая планета, где иной воздух, иной ритм, иные правила и иные ценности. Я пытаюсь представить: как протекает жизнь сильдинцев, — да что там, жителей множества других маленьких горных аулов, разбросанных по всему Дагестану? На взгляд горожанина, в Сильди абсолютно некуда пойти. «Если только в гости, — уточняет Фатхулла, — перекусить и посмотреть телевизор». Хотя многие мужчины предпочитают остаться дома — с одной из своих жен. У некоторых сельчан их тут по две-три. «У нас тут женщин больше, чем мужчин. Мужчины умирают чаще. Почему? Больше рискуют, потому что работают! А женщины домом занимаются», — объясняет осеннебородый Салман. Здесь невозможно развлечься, даже если бы на это и оставалось время. Любимое дагестанское развлечение — свадьбы — в ауле играют летом или осенью, но не часто. Да и не играют, а, скорее, фиксируют факт — если во многих селах Дагестана на свадьбу выделяют три дня, в Сильди обходятся одним: на то, чтобы посидеть, поесть и выпить чай, больше и не нужно. «Тут 99 процентов не пьет алкоголь, — говорит Абдурахман, — хоть на свадьбах, хоть на похоронах. Я сам последний раз водку в рот брал лет восемь назад». Я решаюсь на диверсию. Подойдя к группке ребят, задаю им вопрос: «Нравятся ли вам песни Егора Крида?» «Нееет! — дружно отвечают они. — Мы вообще не слушаем музыку. Нам нельзя». И вот тут-то и появляется он — соблазн с осуждением и превосходством сказать что-то вроде: да как так можно, это же позапрошлый век! Но штука вот в чем: именно этот позапрошлый век помог этим людям сохранить свой образ жизни, свою культуру и свои традиции. Традиции эти, будем честны, раздражают многих. Спроси жителя Москвы, Питера, Махачкалы, и тебе расскажут, приведя многочисленные примеры: ребята с гор, оказавшись в городе, частенько пытаются насадить там свои правила и порядки. Причем с методами не церемонятся: начнешь возражать — живо получишь в зубы. Горцы считают, что заставляют всех таким образом блюсти заветы предков, благодаря чему в одной только дагестанской столице в этом году пришлось отменить несколько городских праздников и концертов, показавшихся кому-то харамом и позором. Это раздражает, факт. Но, что намного хуже, формирует в общественном сознании образ горца, как диковатого накачанного бородатого мужика, размахивающего кулаками, цитирующего Коран и бескомпромиссно и грубо пропагандирующего средневековые нравы. «В семье не без дурака», — шутят по этому поводу завсегдатаи сильдинского годекана. «Бывает такое, — нехотя соглашается со мной директор школы Магомед Насрудинов. — Да, никто из наших ребят не едет город, чтобы там специально кого-то учить уму-разуму, но… так иногда получается. Все дело в менталитете. У нас же тут совсем другая этика и культура. Вот наши ребята, прожившие в ауле лет до 15-16-ти, не знающие городских правил, и не могут понять, что вокруг них творится и как себя вести, как общественным транспортом пользоваться и с городскими девушками разговаривать. Для них это шок! И от этого некоторые из них — которых на самом деле единицы — раздражаются, становятся агрессивными. Жаль, что именно по таким многие и судят обо всех горцах». Горцы, впрочем, не так просты, как кажутся. Я делюсь этой мыслью с Абдурахманом. Абдурахман распечатывает вторую за день пачку сигарет и молча жадно затягивается. «Вроде бы курить, как и пить, грех — разве нет?» — интересуюсь я. «Да, — легко соглашается Абдурахман и утыкается в экран мобильного телефона. — Но пить — большой грех, а курить — грех все же поменьше». «Чего, Абдурахман, опять сайт «Все девочки» смотришь?» - троллит его какой-то прохожий и заливисто смеется. Здесь умеют ловко лавировать между правилами, постулатами и запретами, выторговывая себе у Аллаха хоть немного свободы. «Тебе сказали, что здесь не слушают музыку? — спрашивает Магомед. — Я вот слушаю. И почти все дети слушают, потому что они же дети — им положено шалить. Не Крида этого, конечно, нет, но что-то на иностранном языке. И взрослые слушают, и телевизор смотрят, просто стараются это не афишировать». Кто-то назовет это двойной моралью, однако же это хотя бы маленький, но компромисс между веком позапрошлым и нынешним. На большее тут пока не согласны... «Почему я не уезжаю отсюда? — задумывается Абдурахман. — А зачем? Что там внизу делать? Здесь все свое: вода из родника, черника в горах, мечеть, спокойствие и горы. Так было испокон веков: мы набеги делали, на нас набеги делали, а горы нас защищали… В городе без этой защиты мне-то трудно, а ведь я много где побывал, в Кронштадте вот служил, в Сибири несколько лет провел. Молодежи же тем более сложно. Непривычные они к такому, вот и теряются, вести себя иногда начинают, ну, сам знаешь, как, пытаются сделать так, чтобы везде было, как дома...» Когда-то давным-давно, сев на коней, сильдинцы, как и жители многих других аварских сел, спускались из своего аула в низины за добычей. В нескольких дворах Сильди по-прежнему держат лошадей. На них нельзя пахать землю и возить грузы — эти животные не предназначены для подобной работы. На них нельзя отправиться в набеги, эпоха которых давно прошла. Как и их односельчане, эти красавцы застыли во времени, не зная, как приспособить себя к условиям все ближе подступающей цивилизации… В конце октября недалеко от Сильди должна заработать сотовая вышка. Этого события здесь очень ждут все, но особенно — молодежь, давно мечтающая об интернете. Новый век, который не остановят ни горы, ни Хабиб, стремительно ворвется в аул, сметая все на своем пути. Тишина исчезнет, а вместе с ней практически все то, что здесь есть, что собственно и составляет здешнюю жизнь. Сильдинцы не придут в город, но город явится сюда и бесцеремонно установит свои порядки. Я не знаю, готовы ли к этому сильдинцы, но, честно говоря, мне за них страшно.
