Антон Белов: «Гараж» – прообраз России будущего»

В сентябре 2008 г. в Москве стало намного больше современного искусства: в здании Бахметьевского автобусного парка открылось выставочное пространство «Гараж», соучредителями которого стали Роман Абрамович и Дарья Жукова. Открылся громко: первой экспозицией стала ретроспектива работ Ильи и Эмилии Кабаковых, самых дорогих из ныне живущих российских художников, а на празднование были приглашены (и приехали) первые лица мировой арт-сцены. Увлечение миллиардера и его подруги поначалу восприняли как модную блажь, однако время шло, а увлечение не проходило и становилось лишь сильней. Сейчас «Гараж» стал музеем, обзавелся собственным зданием в Парке Горького, построенным по проекту Рэма Колхаса, занялся научной деятельностью. Руководить новой институцией почти с самого начала Жукова и Абрамович позвали Антона Белова. Жест тоже в духе перформанса: Белов, на тот момент 27-летний, был и остается самым молодым директором крупного музея, к тому же возглавившим столь амбициозный проект без серьезного управленческого опыта и даже без профильного образования. «Техническое образование – лучшее. Мой научный руководитель академик Александр Елютин говорил нам: «Моя задача – научить вас учиться, чтобы, придя в любую область, которая вам интересна, вы знали механику, как изучить ее целиком», – отвечает Белов на вопрос, как удалось осуществить переход от стали и сплавов к художественным выставкам и инсталляциям. – «Гаражу» в этом году исполнилось 10 лет. Многое изменилось с момента вашего открытия – страна, музейный ландшафт в Москве, отношение к современному искусству. Как эти годы прошли для «Гаража»? – Страна, мне кажется, меняется, как и все на свете: что-то в лучшую сторону, что-то в худшую, в любом случае она проживает свое постсоветское настоящее и будущее и медленно, часто с откатами, но все равно двигается вперед, и это здорово. Как и «Гараж». Если он начинался как проект, куда планировали только привозить выставки, то за эти 10 лет превратился в полноценную музейную институцию со своей собственной аудиторией и поклонниками. Институцию, постоянно развивающуюся во всех направлениях современной культуры и искусства. – На пресс-конференции по поводу открытия «Гаража» в здании Бахметьевского автобусного парка Жукова говорила, что видит его международной институцией. Как вы считаете, эту амбицию удалось реализовать? – Я думаю, да. Мне кажется, результат даже превзошел ожидания учредителей: «Гараж» стал не просто известным или популярным, он стал дружественной партнерской институцией для всех, наверное, главных центров современного искусства по всему миру. И если первоначальным посылом было просто встроиться в существующую систему, то за 10 лет мы преодолели большой путь: нас приняли и считают полноправным участником мирового процесса. – Полноправным, но в какой роли: как участник, который вписывается в мировые процессы или формирует их? – Мы отчасти формируем повестку – например, в части российского или постсоветского опыта. Наш архив – это уникальные вещи, к нему уже обращаются все мировые исследователи, когда обсуждают российское современное искусство. Мы отцифровали гигантскую базу, делаем архивные ленты, проводим ежегодные научные конференции, куда приезжает множество людей. Для некоторых институций мы организовываем встречи, помогаем организовать пребывание в России. В этом плане у нас уникальная роль: мы такие входные ворота для множества музеев, кураторов или любителей искусства со всего мира. Когда мы презентуем «Гараж» на международных конференциях, никто не верит, что такое вообще возможно. Например, что у нас есть инклюзивные программы сразу по всем направлениям: и для глухих и слабослышащих, для незрячих и слабовидящих людей с особенностями интеллектуального развития. Мы ввели новые жесты по искусству в русский жестовый язык и тренируем целую группу экскурсоводов. Параллельно мы издаем по 50 книг в год, переводим и распространяем на русском языке во всех русскоязычных странах. За год проходит более 3000 образовательных и публичных мероприятий. Многим кажется безумием, что можно делать столько всего одновременно, но этим мы подаем вдохновляющий пример, потому что многие мировые музеи не имеют такой динамики развития, несмотря на все ресурсы. В этом плане, конечно, «Гараж» – уникальная институция, которая создает абсолютно новое понимание того, что такое современный музей и как он существует. 70% нашей аудитории – молодежь. Всем, естественно, хочется понять, чем мы так притягательны. – За счет чего это удалось сделать? – Несколько факторов. Первое: мы открытая институция, с нами очень просто связаться. Наши кураторы и менеджеры путешествуют по всему миру, участвуют в конференциях, различных съездах, почти все имеют горизонтальные связи. И многие институции, естественно, когда обсуждают поездки, вспоминают, что есть такая интересная институция – «Гараж». Сейчас многим интересно приехать в Россию и в том числе побывать в «Гараже». У нас работают молодые люди, живые, жадные до всего нового, которые хотят развиваться, хотят покорять. – Еще успехи часто объясняют тем, что все хорошо с бюджетом. – Понятно, что без денег невозможно осуществить задуманное, естественно, что когда есть стабильное финансирование, то легче все планировать. Но бюджет не самое главное. Мы с вами прекрасно видим, какие сейчас проходят отличные выставки и в Третьяковке, и в Пушкинском. Не все понимают, как дорого и сложно привезти произведение искусства и смонтировать выставку. Возьмем, к примеру, «Шедевры живописи и гравюры эпохи Эдо» [в ГМИИ им. Пушкина] или большие сложные выставки, которые собирает Новая Третьяковка, – это очень дорогостоящие проекты. Мне кажется, что это больше вопрос не про деньги, а про идеологию. Когда мы обсуждаем, в чем отличие «Гаража» от всех остальных, то мы больше видим музей как институцию будущего, куда хочется приходить, ассоциироваться с ней. Мы представляем Россию, которая открыто говорит про будущее, привлекательна для всего мира, все хотят сюда приехать. Для нас «Гараж» – это прообраз России будущего, с которой всем хочется ассоциироваться. Музей соучредителей – Кто и как определяет выставочную политику? Насколько в это вовлечены соучредители? – У нас есть главный куратор, есть выставочный кураторский совет, я тоже в нем участвую, когда чувствую, что это необходимо. Главный куратор формирует программу, мы все ее обсуждаем. Плюс у нас есть разные направления деятельности – от архива и библиотеки до концертов и кинопоказов исходя из актуальных задач. Мы решаем, какие выставки, направления нам важно освещать. В любом случае мы, конечно, защищаем свою программу перед учредителями. – То есть учредители активно участвуют, не просто дали денег и все? – Конечно, музей был создан соучредителями и активно поддерживается ими. Но за эти годы мы смогли найти очень много партнеров и делаем успешные и в коммерческом смысле проекты. Мы развиваем программу лояльности музея, у нас 5000 человек – обладатели карточек Garage. Таких показателей нет ни у одного музея в России. У нас порядка 30 патронов – меценатов, поддерживающих нашу деятельность. Все они тоже участвуют в формировании программы. Мы год от года все больше и больше втягиваем их в участие, например в поездки с нами за границу на важные биеннале, фестивали или ярмарки, организовываем походы по мастерским художников. Мы делаем для них ежегодный отчет: рассказываем о сделанном и о планах на год. Я искренне надеюсь, что они станут настоящими попечителями современного искусства, которые смогут участвовать в жизни музея наравне с учредителями. А это действительно огромная и ответственная работа: привлечение единомышленников, развитие институции, решение ее проблем, выбор следующих проектов, решение о приобретении нового помещения или взятии его в аренду. Уже сейчас патроны начинают помогать, участвовать в нашей жизни, решают наши задачи. И мне кажется, это очень важно – растет поколение ответственных меценатов, которые воспринимают музей как своего ребенка, которого они опекают и помогают ему двигаться вперед. – Одной из причин того, что современное искусство не так популярно, как могло быть, называют отсутствие внятного арт-рынка. Он вроде бы есть, но какой-то тухлый. – Он не тухлый, он просто небольшой, но рынок есть, ничего не схлопывается. Да, может быть, никто ничего не продает очень активно, многое лежит по рукам, но, если бы сейчас что-то на рынке появлялось, я вас уверяю, все смели бы, потому что есть люди, которые разбираются в искусстве, собирают коллекции. Ярмарка Cosmoscow год от года растет. Да, качество, может быть, еще отстает от мировых стандартов, но мы не Лондон и не Нью-Йорк, чтобы быть столицей рынка, а для локального рынка это очень неплохая ярмарка, растущая и показывающая результаты. Аукцион Vladey нормально работает, есть онлайн-аукционы, на аукционах много чего продается, и за хорошие вещи всегда идет борьба. Плюс частные сделки. Давайте не забывать, в России все равно все любят делать всё сами, без рынка и без аукционов. Людям так проще: чем тише, тем целее будет. При этом я вижу, что есть много коллекционеров, есть очень хорошие коллекции. Да, не все хотят их ввозить в Россию, потому что не уверены, что вывезут потом, и коллекция остается как страховочный актив, хранящийся во фрипорте. Это вопрос к общей ситуации в России. Почему не строятся хранилища? Почему не сделать, например, фрипорт в «Сколково» или где-то еще? Чтобы люди могли хранить коллекции в том числе в условиях санкций. Пусть эти шедевры хранятся в стране, но с гарантией их полной безопасности. Многие люди, которых я знаю лично и которые действительно вкладывают большие средства в создание собственных коллекций искусства, предпочитают хранить их за пределами нашей страны. Однако я не думаю, что ошибусь, если скажу: если создать условия, то мы можем увидеть бум, наши частные коллекционеры будут просто блистать, потому что вы удивитесь, но у россиян очень хороший вкус, помноженный на классическое образование и все прочее. Может быть, они в какой-то момент не разбирались в современном искусстве, но многие уже нагнали в знаниях и свои потрясающие коллекции старого искусства комбинируют с новым, ультрамодным, и все это живет очень гармонично. Поэтому я как раз бы не говорил, что здесь все мертво, просто чуть-чуть скрыто и не носит явный характер. Как только немного поменяется система, то будет по-другому. И кстати, я считаю, что это простимулирует в том числе государственные музеи, потому что, чем больше будет публичных частных коллекционеров, тем проще будет всем искать патронов, меценатов, привлекать пожертвования, получать дары, формировать коллекции. – «Гараж» заметен не только в культурной, но и в светской жизни. Вам это помогает или мешает? – Я не суперфанат светской повестки, мне кажется, это просто одна из социальных функций. Для пиара, да, нужны фотоотчеты и нужно проводить открытия. С этой точки зрения мы выработали четкую, хотя, возможно, жесткую стратегию: мы приглашаем на открытия сезонов только наших патронов, партнеров и арт-сообщество, с которым мы работаем, тех же директоров музеев, кураторов, художников. Важным является их участие в мероприятиях, а не просто абстрактных тусовщиков. – Ходят слухи, что у вас есть стоп-листы. – Да нет никаких стоп-листов. Все воспринимают светские мероприятия «Гаража» как что-то заоблачное, куда обязательно надо попасть, а это просто очень хорошо организованное высококлассное мероприятие, к которому мы готовимся задолго. Заранее известно, как все будет выглядеть, что будет происходить, списки гостей. Но опять же для меня важнее не так называемое светское общество, которому при этом не интересно современное искусство как таковое. Нам важно, чтобы к нам пришли наши патроны, партнеры, художники. И мы рады светским гостям, если им интересны наши проекты. Пусть они будут без особенных нарядов, но я знаю, что они поддерживают музей, им интересно, что здесь происходит, они позовут своих друзей, которые тоже вовлекутся. И конечно, это тяжелая задача, но я считаю, что мы с ней справляемся. В какой-то момент к нам стали приходить именно те люди, которым интересно искусство и интересен «Гараж». Сегодня мы их зовем, потом они рассказывают, что видели крутую инсталляцию, на курсы записались, привлекают партнера по бизнесу, сами пригласят художника, чтобы он посмотрел «Гараж», в Нью-Йорке расскажут о нас кураторам. Вот это мне важно, а не просто светское мероприятие. – Роман Абрамович не общается с прессой, поэтому о его увлечении искусством никто ничего не знал и не знает. И большинству людей все-таки сложно поверить, что он на самом деле разбирается в современном искусстве. – Я, как директор музея, где он соучредитель, могу сказать, что он действительно разбирается в современном искусстве. Давайте так: если бы он не любил, не разбирался бы в современном искусстве, вряд ли бы у него так долго сохранялся интерес к музею, который – я снова это скажу – передовая мировая площадка и трансформатор социальных идей изменений в России. Но мне кажется, все видят, как «Гараж» динамично развивается, меняется, и в этом в том числе заслуга наших учредителей, и Дарьи, и Романа, которые посвящают музею свое личное время. При этом они доверяют команде и не занимаются так называемым микроменеджментом. Они, конечно, удивительные в этом плане учредители, которые очень помогают идеологически. Я абсолютно в них ценю такое визионерское видение и веру в команду. Это редкий дар человека-мецената-учредителя – готовность отпустить «ребенка»: если ты упал и не можешь встать, ты меня позовешь, если ты видишь преграду и тебе нужен совет, ты подойдешь, но я не буду ходить с тобой все время и тебя подстраховывать. Мне кажется, что это очень здорово, что есть люди, готовые так делать. – А к вашей активности в соцсетях тоже спокойно относятся? Например, вы высказываетесь о деле Кирилла Серебренникова. – Здесь важно разделять: есть институция, за которую я отвечаю в качестве директора, и есть моя личная позиция. Поэтому не понимаю: почему я не могу высказаться за Кирилла? Кирилл Серебренников – мой друг, я был на открытии проекта «Платформа», и я видел, как он сформировал целое поколение молодых людей, которые меняют сейчас культуру. Наталья Тимакова недавно правильно сказала – я могу иметь свое мнение по поводу того, что происходит с моими друзьями, с людьми, чье творчество мне нравится (цитата из интервью «Коммерсанту». – «Ведомости»). Человек, который делает постановки в Большом театре, объективно «Нуреев» – лучшая постановка Большого театра того года, человек, который представляет нас в Авиньоне, где, простите, ни одной русской труппы не было последние 5–10 лет, который делает фильмы и их показывают в Каннах. Я вообще таких людей ставил бы на флаг. Потому что наша страна сейчас все время в медиа ассоциируется с чем-то военным. А мы страна большой культуры, и нам нужны такие культурные деятели, как Кирилл. Это просто нелепость, что в стране, где за последнее время было столько коррупционных скандалов с участием высших чиновников, многие из которых закончились странным образом, обвиняется какой-то несчастный Серебренников, который даже не был директором, а только худруком. И когда говорят, что «Сон в летнюю ночь» не был спектаклем, а я был на премьере и видел каждую потраченную копейку, то мне просто стыдно не написать это. Я видел все эти спектакли, я лично знаю Серебренникова, я видел, как «Седьмая студия» выросла и превратилась в «Гоголь-центр». Это был мертвый театр, в который никто не ходил, и сейчас это Мекка, куда иностранцев водят. За мной на одном спектакле сидели кореец и китаец, которые приехали, чтобы посмотреть все главные театры в Москве, и в том числе «Гоголь-центр». Они написали в театр заранее, и им дали на английском распечатку, что происходит на сцене. А смотрели они «Кому на Руси жить хорошо». Представляете, сидели и смотрели «Кому на Руси жить хорошо» с английскими титрами! Я считаю, что мы можем выражать свое мнение – мы же не нарушаем закон. Но я считаю, когда мы рассуждаем о каких-то изменениях, надо начинать с себя. Хотим мы, чтобы не было свалок, – надо выбрасывать мусор раздельно, требовать от муниципалитета, чтобы ставили раздельный сбор мусора. Хочешь, чтобы у тебя были представители власти хорошие, – иди на муниципальные выборы сам, иди избирайся в депутаты либо становись наблюдателем, ходи, голосуй, агитируй других голосовать, как по закону положено. И я считаю, что даже смена одного лица во главе государства на другое ни на что не влияет. Придет, например, точно такой же, только другой, еще не известно, какой будет лучше. А все меняется благодаря поступательному движению, и я считаю, что это поступательное движение – наша с вами задача. Если вы можете высказывать свое мнение, оставаясь в рамках закона, то это нужно делать. Просто это важно делать аргументированно и в правовом поле. ЧУК и эндаумент – Как формируется ваш бюджет? У вас есть эндаумент и ежегодные поступления? – Мы работаем над созданием эндаумента. Изначально Дарьей Жуковой был создан фонд «Айрис», в самом начале вся деятельность велась в рамках этого фонда. После того как мы стали музеем современного искусства «Гараж», мы зарегистрировали ЧУК – частное учреждение культуры музей «Гараж». И у нас стало просто два юридических лица. Оба некоммерческие: фонд и музей. Поскольку наша деятельность очень обширная, то что-то проходит через фонд, что-то – через музей. Вся эта информация открыта и доступна (согласно отчетам поступления средств в 2015, 2016 и 2017 гг. составили 817 835 млн, 1,13 млрд и 1,28 млрд руб. – «Ведомости»). – Все средства, которыми вы оперируете, частные? – У нас есть пожертвования от учредителей, есть сумма, которую мы зарабатываем самостоятельно благодаря билетам, программе лояльности, финансовой поддержке партнеров, корпоративных патронов, поступления от частных жертвователей – патронов музея, из всех источников. Некоторые думают, что у нас есть непрерывный поток золотых монет. Это неправда. У нас есть очень жесткий бизнес-план, и по нему мы каждый год наращиваем ту сумму, которую зарабатываем. Мы составляем ежегодный бюджет, который согласовываем с учредителями на каждый год в начале и в конце предыдущего. – То есть перед вами как директором стоят задачи увеличения прибыли? – Я бы сказал, что у нас как у организации есть задача становиться все более и более устойчивыми, снизить финансовую нагрузку на учредителей и разнообразить источники доходов, чтобы они могли инвестировать больше в стратегические проекты, стройки, а на текущую деятельность мы могли бы все больше и больше зарабатывать самостоятельно. – Сейчас сколько сами зарабатываете? – Сейчас порядка 35%, что неплохо, учитывая, что у нас все-таки существенный бюджет. Я амбициозно хотел бы 50%. Хотя не все зависит от нас, есть политическая и экономическая ситуация. Для кого-то мы, может быть, ассоциируемся только с нашими основателями, а люди хотят собственную институцию или фонд. – Да, это тонкий момент: может, кто-то хотел бы поучаствовать, передать что-то в дар, но не хочет делать это для «музея Абрамовича». – Мне кажется, тут очень простая механика. Если вы понимаете, что ваши наследники не смогут толком распорядиться коллекцией, что-то захотят быстро продать по непонятным ценам, что-то вообще выкинут, потому что не понимают, и половина растворится, то возникает вопрос: либо при жизни успеть это все передать в надежные руки или за минимальную сумму продать «Гаражу», Эрмитажу, Третьяковке, Пушкинскому, региональному или любому другому музею, то лучше сделать это. – То есть вам дарят? – Нам дарят архивы, они и есть наша постоянная коллекция. Конечно, кто-то продает, и, если это разумные деньги, а коллекция действительно фантастическая, мы готовы приобрести за деньги. Люди уже начали осознавать, что «Гараж» – это константа, они верят, что он останется. Я считаю, что это абсолютно победа команды: мы показали, что мы не временный проект или чья-то игрушка, а смотрящая в будущее большая институция. Государственные vs. частные – В будущее хочет двигаться не только «Гараж», многие музеи хотят развиваться, стать местом, с которым все хотят ассоциироваться, но пока, несмотря на очевидные изменения, делать яркие проекты, заметные на международном уровне, не получается ни у Третьяковки, ни у Эрмитажа. Единственный пример такой истории – это выставка Цай Гоцяна в Пушкинском: успешный художник, большая мировая звезда делает проект специально для российского музея. – Давайте сразу обозначим, что это государственные музеи и они функционируют просто даже в другом юридическом поле. И я бы не хотел судить, но очевидно, что есть ряд законов, которые не всегда способствуют быстрому следованию за мировой повесткой. Например, нормы 54 ФЗ, которые предписывают проведение тендера, кажется, на все. С другой стороны, есть опыт Третьяковки, которая создала очень эффективный фонд, он аккумулирует деньги как пожертвование именно в фонд и реализует все гораздо более эффективно. Да, государственным музеям в России пока не хватает смелой практики. Я не фанат Цай Гоцяна, но та выставка была действительно потрясающая, она трансформировала государственную машину в нечто суперфантастическое. Мы же с вами понимаем, что сейчас государственные музеи интенсивно работают с партнерами, создают фонды или эндаументы, крупные, во всяком случае. Конечно же, там до сих пор работает очень много людей, которые вполне естественно сопротивляются изменениям в музее. Давайте не забывать, что есть такое понятие, как хранитель – хранители коллекций и всего на свете, – и эти люди не выпускают ничего из своих рук чуть ли не до смертного одра, хотя, конечно, нужно ставить новых людей, трансформировать музеи, приглашать независимых кураторов. Но, как мы видим, все проекты [в государственных музеях] все равно очень четко выверены. Хотя, с моей точки зрения, музей – это поле для дискуссии, для переосмысления. – Музеи можно понять – публика сейчас не очень жалует эксперименты: ругали инсталляцию Гоцяна перед Пушкинским, были недовольны выставкой Яна Фабра в Эрмитаже. «Гаражу» в этом плане проще, на вас не жалуются. – Если кто-то пожалуется, мы войдем в публичное поле, будем разговаривать. И в этом смысле мне не нравится деление музеев на государственные и частные: есть понятие публичного музея и есть глухая стена. И «Гараж», и Эрмитаж – это публичные институции, и если возникает в обществе дискуссия, то это повод выйти на новый уровень, обсудить вопросы, непонятные обществу. И Михаил Борисович Пиотровский говорил о том же: мы должны разговаривать. Но «Гараж» изначально все воспринимают именно как место для дискуссий, сюда приходят за всем новым и спорным. Здорово, когда госмузеи решаются на смелые шаги, хотя я понимаю, какое на них идет публичное давление. Мне кажется, что музеи должны объединяться в такой момент, защищать друг друга, отстаивать свою автономию. Частному музею сильно легче это делать. Не спорю, наш уровень свободы достигается намного легче. – У вас, как у частного музея, нет никаких контактов с госструктурами, с мэрией например? Вас никак не контролируют? – Мы взаимодействуем, конечно, потому что если мы участвуем в каких-то городских проектах, то мы должны подчиняться определенным правилам, и мы, естественно, все соблюдаем. Мы всегда стараемся наладить контакт, чтобы работать максимально эффективно. Например, [в конце сентября] открыли вход в Парк Горького с Ленинского проспекта. Это давно хотели сделать, разработкой проекта входа в свое время занимались великие архитекторы, и Власов, и Мельников. И все не получалось. И вот наконец благодаря взаимодействию с мэрией, которая пошла навстречу, удалось осуществить эту задумку. Я против того, чтобы считать, что мы все такие независимые. Мы все друг от друга зависим, мы же не существуем в абстрактном поле: мы платим налоги, соблюдаем законодательные постановления, получаем разрешения на работу кафе и т. д. – А сама по себе российская музейная среда как влияет на ваше развитие? Я имею в виду, что часто проще развиваться всем вместе, а от «Гаража» ощущение, что он, как ракета, улетел и существует где-то в другом мире. – У нас изначально была амбиция делиться всеми нашими знаниями, хотя мне кажется, что многие институции в России сейчас отчасти просто копируют какие-то идеи или стратегии «Гаража», начиная от хорошо организованного книжного магазина и нормального WiFi в кафе и до общения с партнерами, открытия программ и т. д. В этом плане мы как раз такая ракета, вырвавшаяся вперед. Но мы готовы делиться. Например, в плане инклюзии. Мы воспитали целое поколение глухих экскурсоводов, которые работают сейчас во всех больших и малых федеральных и частных музеях. И мне кажется, что мы с вами застанем трансформацию госмузеев, она на самом деле уже идет. Давайте признаем честно, Новая Третьяковка всегда проигрывала в популярности зданию в Лаврушинском переулке, а сейчас там идут глобальные изменения: они трансформируют постоянную экспозицию, сотрудничают с Колхасом, чтобы реконструировать ЦДХ, одновременно идут выставки Кабакова и Ларионова. Пушкинский стремится достроить свой городок. Плохо, что нет глобальной федеральной программы развития или даже понимания, чего от них хотят, каждый музей выстраивает свою стратегию, как может. Представьте себе, количество сотрудников в этих музеях – около 1000, по-моему, все новые директора даже рассказывали в интервью, как они удивлялись, что у них 15% сотрудников возраста 83 плюс. И эти люди еще могут занимать должности руководителя отдела, хранителя. Я не понимаю, как с ними можно говорить про цифровизацию, новую стратегию развития, новые стандарты экспонирования. – А посетители как изменились, научились понимать современное искусство? – За гостей всех музеев я отвечать не могу, но то поколение, которое выросло с «Гаражом», научилось. Стало очень восприимчивым к современному искусству и даже, наверное, более требовательным к «Гаражу». От нас ждут все более и более высокого уровня, причем не только выставок, но и всего остального – программ, дискуссий, лекций. Библиотека у нас постоянно забита. Когда-то это вообще казалось невозможным, был вопрос, нужна ли библиотека музею современного искусства, а сейчас у нас уже 28 рабочих мест и ее все равно не хватает. – Вы сказали, что у вас 70% аудитории – молодежь. Вас это устраивает? – Я уточню: под молодежью я имею в виду людей в возрасте от 18 до 35 лет. Я думаю, наша аудитория будет взрослеть вместе с «Гаражом», уже потихонечку начинает, но мы в любом случае делаем ставку на молодежь, это очень открытая и восприимчивая публика. Мы хотим работать с людьми 55 плюс, поэтому делаем для них специальную программу, где они учатся, чтобы потом водить своих друзей или знакомых из социальных центров. Естественно, мы работаем с малышами, чтобы родители приходили с детьми. Мы постоянно заняты расширением аудитории, но все равно понимаем, что наша ядерная аудитория – молодежь. Для нас это здорово, потому что мы можем очень быстро внедрять изменения, а посетители очень быстро откликаются, участвуя во всем. Музеи и бабушки – В классическом понимании музей – это институция с постоянной экспозицией, ведущая научную деятельность. – Вы сейчас заговорили, как музейная бабушка. Знаете, есть шутка, что бабушки-смотрительницы в Пушкинском музее – это когда-то давно отбившиеся от экскурсии дети, оставшиеся в музее. – Я могу принять это как ответ, но все-таки насколько современному музею нужна постоянная экспозиция? – Никому постоянная экспозиция не нужна, это все анахронизм. Я честно считаю, что нашим музеям нужно супербыстро адаптироваться к этому вопросу, потому что сейчас уже все крупные мировые музеи регулярно, минимум раз в три года, полностью меняют экспозиции, трансформируют их, работают с интеграцией в постоянную экспозицию нового искусства, перемешивают отделы. Перед всеми стоит задача актуализации. И не важно, что ты водишь бесконечные экскурсии китайских туристов под флажком или школьников, это не имеет никакого значения, они все равно никуда не денутся, как бы ты ни перевесил произведение. Но нужно постоянно обновлять, чтобы возвращались те люди, которым нужны новые знания. В этом плане постоянная экспозиция – отработанный фактор, она никак не помогает музею двигаться вперед. И сейчас все музеи это признают. Мы же видели, например, как во время [выставки 2014 г.] Manifesta в Санкт-Петербурге здорово были интегрированы произведения нового искусства внутрь основного Зимнего дворца, как задышал Эрмитаж. Или как был интегрирован Ян Фабр. Работы Фабра установили в зале Снайдерса, и Снайдерс – блестящий живописец, но много ли посетителей Эрмитажа на него обращают внимание, в первую очередь смотрят большие и важные вещи, тут, простите, не до Снайдерса. А появление Фабра оживило зал, Снайдерса стало интересно разглядывать, его произведения заиграли по-новому. И естественно, все хотят таких интервенций. Музей – это живой организм, он не может застыть. Поэтому, когда мы говорим про постоянную экспозицию, я, наверное, самый горячий поклонник того, что все должно трансформироваться. Я думаю, что «Гараж» никогда не станет на путь постоянной экспозиции. – Хорошо, с постоянной экспозицией понятно. А научная деятельность? – Мне кажется, что больше, чем мы, научной деятельности по современному искусству не ведет никто в России. У нас есть архив с восемью штатными сотрудниками, есть программа «Архивное лето», где мы собираем исследователей русского современного искусства со всего мира. Мы проводим научные конференции, основали и развиваем базовую кафедру с Высшей школой экономики, это действительно прорыв. Мы также разработали с нуля и откроем осенью набор на магистратуру по современному искусству там же, в НИУ ВШЭ, мы стремимся создать целую плеяду новых профессионалов, а также в дальнейшем дать возможность продолжать научную деятельность в аспирантуре. Помимо этого у нас еще есть множество разных программ, по которым международные кураторы-специалисты приезжают в Россию, мы им помогаем вести архивные исследования или поехать в конкретные точки, чтобы начать исследования российского постсоветского пространства. Мы стимулируем написание книг о российском искусстве в рамках грантовой программы «Гараж.txt», переводим книги и издаем важные вещи о культуре или на стыке с этим, благодаря нам очень многое вышло на русском языке впервые. И я бы не сказал, что мы делаем сейчас по максимуму, но каждый год обороты наращиваются. Это тяжелый путь, тот же архив для нас – это такая надежда, что со временем гораздо большее число исследователей со всего мира смогут изучать историю искусства России или СССР, интерпретировать ее, исследовать. Сейчас это происходит на основе разрозненных данных, нет понятной базы документов, фильмов, фотографий. Создать ее – это для нас главная академическая амбиция, которая сейчас начала воплощаться в RAAN: онлайн-версии архива, к которой присоединяются и зарубежные архивы. – Поговорим о триеннале российского искусства. Вы объявили о ее проведении в 2016 г. и провели в прошлом. Но многие оценивали собранные работы не слишком высоко, говорили, что они слабоваты. – Давайте начнем с очень простого: до нас никто такого среза не делал. Поэтому оценивать, слабоваты они или нет, нельзя, для этого надо с чем-то сравнивать – а не с чем. Второе. Признаюсь честно, что большинство художников (мы специально привезли более 100 человек на открытие) первый раз встретились друг с другом. То есть триеннале завязала наконец живую дискуссию. И третье: это не Премия Кандинского, чтобы оценивать, что слабо, что нет, у нас не было задачи собрать лучших. Была задача показать актуальный срез того, что происходит на территории России. То, как мы это увидели, как наши кураторы исследовали, слилось в такую симфонию. Я не думаю, что стоит по одной триеннале оценивать [современное искусство в России], слабое или не слабое. Там были как откровенно очень странные работы, может, не попадающие в общий контекст развития искусства, так и абсолютно международно интегрированные, понятные. Многие художники получили определенный контакт с международными, московскими, региональными институциями, и у кого-то потом сложились проекты, у кого-то появилась галерея, кто-то поменял город проживания, кто-то начал сотрудничать с кем-то. Я вижу триеннале таким большим инфраструктурным проектом, который помогает всем вместе обсуждать общие темы. До этого в принципе ничего подобного не происходило. Теперь же у нас все занялись регионами, исследуют их, все большие институции поехали в регионы, ГЦСИ, Третьяковка, что неплохо, опять же признак того, что мы попали в точку. Плюс мы видели, что такое искусство вообще есть в разных городах, не только в Москве. А где мы не находили художников достаточного уровня, то проводили дискуссионные платформы, посвященные регионам. Мы постарались пригласить все регионы в дискуссионную программу к выставке, включая художников из Крыма, которые рассказали, как им сейчас тяжело. Украина больше не сотрудничает с ними, это физически невозможно, много человек уехало по разным странам, а те люди, которые остались, зависли: либерально настроенная общественность из России с ними не работает, как бы проукраинская тоже. Они остались в своеобразном вакууме, хотя художественная жизнь там продолжается. Нам показалось важным поднять эти вопросы и обсудить с людьми. Но не съездив, не посмотрев, ничего этого не узнаешь. Мне кажется, что первая триеннале выполнила свою функцию знакомства и обсуждения, что у нас общего и что разного. – Как это будет развиваться, будете проводить в таком же формате? – Нет, все будет по-разному. Мы поставили себе задачу, чтобы триеннале не повторялись, механика каждый раз будет меняться. Разный отбор участников, разные кураторы, это же не постоянная экспозиция, которую ты раз в три года повторяешь. Будем искать новые пути взаимодействия, новые решения, которые в том числе должны быть интересны и самим художникам, и кураторам. И нам, как институции, чтобы было тоже нескучно. – Это все большие проекты. Как на рынке с персоналом разного уровня, хватает сейчас специалистов? Есть из кого выбирать? – Это, наверное, сейчас большая проблема любого музея. Специалистов, конечно, не хватает. Мы часто берем даже не из подходящей сферы, нам проще вырастить сотрудника внутри компании, потому что готовых специалистов на рынке нет, не важно, о какой сфере идет речь: менеджеры выставочных проектов, кураторы архива, фандрайзинг. Как отмечает бэк-управление, нужно искать тех, кто готов учиться, подтягивать других, брать ответственность, и в них инвестировать и их растить. Конечно, это все непрерывная работа с коллективом: обеспечение материально-технических условий развития, интеллектуальных интеграций, постоянное повышение уровня знаний. Это очень затратная вещь, думаю, в том числе поэтому государственные музеи этого не делают, хотя подвижки есть, некоторые музеи начали, но все равно нужно больше. – Большой вопрос госмузеев – зарплаты. Как у вас с этим? – Если сравнивать официальную госзарплату, а не доплаты и премии, то, конечно, у нас оплата труда лучше. Но если сравнивать зарплаты в успешном музее, который платит надбавки, и в «Гараже», то будет сравнимо. Наверное, у нас условия чуть лучше, чуть стабильнее, потому что это все-таки не надбавки, а официальные белые чистые зарплаты. Плюс очень крутые условия в офисе, покрытие половины расходов похода в спортклубы, йога, кафе бесплатные внутри офиса, обучение, командировки. В этом плане частной институции проще мотивировать сотрудников. – Искусство может быть реальной карьерой для молодых людей? – Смотрите, сколько сейчас будет открываться музеев. Пушкинский строит целый городок, представляете, сколько нужно будет сотрудников, чтобы его развивать? Третьяковка планирует реконструкцию. У нас к 2025 г. будет на уровне Москвы гигантская потребность в специалистах. И это мы тоже хотим восполнить в том числе с помощью академической программы в НИУ ВШЭ. Но даже без этого кадры обновляются. В любом случае думаю, что директора добьются рано или поздно, что можно будет обновлять кадровый состав, потому что это необходимо. Могут понадобиться целые штаты, причем люди совершенно разных специальностей. И это мы с вами не включаем регионы. Во Владивостоке сейчас просто музейный бум, они столько пооткрывали и собираются еще открывать! Я уже говорил, что нет рынка готовых специалистов, мы поэтому и организовали магистратуру по современному искусству – нам не хватает специалистов и для себя, и для рынка в целом. Будем готовить.