«Мама, мама, Анька горит!»: история екатеринбурженки, на которой в детстве вспыхнуло платье

Анне Осиповой 27 лет. Она работает специалистом по связям с общественностью, а до этого была журналистом. Симпатичная девушка невысокого роста... Под одеждой — на груди, животе и ногах — у неё большие шрамы от ожогов. За год до первого класса на Ане загорелось платье. Всё, что было до, девушка почти не помнит — слишком сильное потрясение буквально стерло из её памяти раннее детство. После травмы Анна неоднократно ложилась в больницу, перенесла множество пластических операций, но убрать рубцы не удалось. Девушка рассказала E1.RU, как научилась жить с этим. «Помню ощущение горящей на мне одежды» Это был декабрь 1997 года, мне исполнилось шесть с половиной. Мы тогда жили в селе Липовском, в 20 километрах от Режа. Все случилось незадолго до Нового года, но точную дату я не помню. И родители не помнят, как ни странно. Видимо, это такое событие, которое отшибает все чувства и память напрочь. Зимой дома было холодно, всегда работал обогреватель. Такие были распространены в советское время: выглядит как большая тарелка на ножке, а в центре спираль, которая нагревается. Вообще-то сверху она должна быть закрыта крышкой, но наш обогреватель был стареньким, крышка где-то потерялась. Обогреватель стоял под столом, и вроде бы его никто не задевал. А я была маленькая и глупенькая. Потянулась наверх, чтобы что-то взять со стола… На мне было синтетическое платье. Видимо, я подошла близко, платье задело эту спираль и вспыхнуло. Помню ощущение горящей на мне одежды… Со мной в детской была младшая сестра Лена, ей тогда исполнилось года полтора. Мне кажется, в этом возрасте дети совершенно несознательные. Но удивительно — она потянулась за одеялом, чтобы сбить пламя. Может быть, она что-то подобное видела по телевизору и у нее в памяти это отложилось. Но, понятно, совсем маленькая девочка всё равно не справилась бы... Она стала кричать: «Мама, мама, Анька горит!» Она сейчас, конечно, совершенно этого не помнит. У меня хватило ума выбежать из комнаты. Повезло, что родители были дома. У них шок, крики… В такой ситуации, как правило, мозги отключаются. У мамы первая реакция была — набрать ведро воды. Но папа, к счастью, рассудок не потерял и сразу понял, что делать. Схватил толстую ватную фуфайку, положил меня на пол и стал тушить. Я помню, как он прикладывает её ко мне, держит, потом поднимает, на груди всё в красных углях. Он снова прижимает эту фуфайку — и так, пока всё не потухло. Думаю, что родителям в тот момент было страшнее, чем мне. Мне было очень горячо, очень жарко, но не больно — боль пришла потом. Сейчас я знаю, что это «болевой шок» — организм просто перестал чувствовать на какое-то время, «отключил» нервы. Та часть мозга, которая отвечает за ощущение боли, просто, грубо говоря, засыпает, потому что иначе ты можешь умереть от одного лишь осознания того, как тебе больно. Помню, что сижу у мамы на коленях, реву, естественно, и спрашиваю: «А волосы тоже сгорели?». У меня тогда были длинные красивые волосы. Но они, кстати, не сгорели, повезло. «Скорая приехала только на следующий день» У меня сильно обгорела передняя сторона тела. Ожог на грудной клетке, на животе и чуть-чуть на ноге. Платье прилипло к коже и, видимо, сожгло её ещё сильнее. Мы вызвали врача, но какой уж врач в деревне... Да еще и в 90-е годы. Пришла фельдшер, нанесла на ожоги пантенол. Возможно, какой-то укол поставили обезболивающий, я этого не помню. На меня надели какую-то майку, я как-то поспала ночью. К утру эта майка, конечно, ко мне прилипла, врачи её потом разрезали и отдирали. Скорую из Режа мы тоже сразу вызвали, но она приехала только на следующий день. Для меня до сих пор загадка, почему так произошло. Отвезли в Режевскую ЦРБ. С врачом мне не сильно повезло: это был хирург, который специализируется на переломах, но не на пластической хирургии. Впрочем, откуда там было взяться столь узкому специалисту? Как и при любом ожоге, у меня вся кожа покрылась волдырями. Во время первой операции я почему-то очнулась под наркозом — ничего не чувствовала, но всё видела, разговаривала с врачами. Они мне говорят: «О, смотри, сейчас мы будем лопать тебе пузырики!» Одна медсестра сказала мне: «У тебя два шрама в форме бабочки, значит, ты будешь счастливой в жизни!» Не знаю, откуда она это взяла, но это мне очень запомнилось. Мне стали делать пересадку кожи — это было необходимо. Вырезали лоскуты здоровой кожи с ног и «пришивали» на место сгоревшей — как заплатки. Но, видимо, делали это не слишком профессионально, потому что после той операции у меня все бёдра в глубоких шрамах — таких же келоидных рубцах, как от ожогов, только правильной прямоугольной формы. Мне есть с чем сравнить: были еще пересадки, от них шрамы почти незаметные. В больнице я лежала месяца два, встретила там Новый год. Там был еще один ужасный момент... Медики нанесли на ожоги какую-то мазь — и началось загноение. Позже выяснилось, что у этой мази уже давно вышел срок годности. Конечно, случись такое сегодня, можно было бы дойти до суда. «Это перманентная боль, к которой я привыкла» Келоид — это красный толстый рубец, который стягивает всю кожу на себя. Самая большая его опасность в том, что он расползается. Изначально рубец может быть маленьким, но со временем он увеличивается, как будто растет. Существует процедура шлифовки шрамов, но с келоидом это бесполезно — у него сверху нарастает новый келоид. Шрамы всегда очень чесались. Ложишься спать, всё начинает зудеть, мама ругает, потому что нельзя их расчёсывать. Это было очень мучительно. Сейчас прошло уже 20 лет, до сих пор шрамы чешутся и иногда болят. Это такая перманентная боль, к которой я, в общем-то, привыкла. Вот мы сейчас разговариваем и у меня зудит шрам под левой грудью. Кожа на шрамах более чувствительная. Если его порезать, например, то это больнее, чем порезать здоровую кожу. На солнце шрамы очень сильно и быстро сгорают вплоть до пузырьков. Кроме того, они реагируют на жёсткую ткань. «Убрать шрамы полностью невозможно» Года три назад я обратилась в косметологическую клинику. После десятка процедур рубцы над грудью (самые заметные) стали более мягкими, светлыми и плоскими. Но это вижу я, потому что знаю, как было до. А другому человеку покажется иначе: «Ой, какой страшный шрам!» Рубцы, которые всегда под одеждой, я даже не пытаюсь убрать. Они на солнце не попадают, дискомфорта не доставляют. Их не видно. Большинство врачей сходятся в том, что можно сделать операции (это, конечно, недёшево, но доступно), вот только полностью очистить кожу невозможно. Мне говорят честно: «Идеально не будет, и ты должна это понимать». Причём это не одна операция, когда ты пришёл, лег — и на следующий день всё хорошо. Это долгий процесс. И пока мне кажется, что идеального или близкого к идеальному состояния достичь не получится, то, в общем, и не стоит оно всех этих мучений и денег. Хотя мне бы, конечно, хотелось... Если бы мне сказали: давай 500 тысяч, и мы тебе всё уберем, всё будет идеально, то я бы пошла и сделала. Но я же знаю, что этого нет. И даже за миллион этого нет. И даже за 10 миллионов этого нет. «Повезло, пальцем в меня никогда не тыкали» Я себя без шрамов не помню вообще. Как это, когда у тебя на теле чистая кожа, я не знаю. И, наверное, если бы со мной такое произошло лет в 13 или 20, это было бы тяжелее. А тут — я изначально жила в таких условиях, и для меня это норма. Конечно, ты смотришь на фото девушек в купальниках и понимаешь, что у тебя так никогда не будет… Ну и что? Я научилась к этому спокойно относиться. В школу я пошла уже со шрамами. Да, ребята спрашивали, что это такое. Но это обычное детское любопытство. Изгоем я не стала, пальцем в меня никогда не тыкали. Наверное, повезло, но люди всегда реагируют адекватно. Была лишь одна ситуация, но уже на работе — некоторые за моей спиной говорили: «Ходит тут, всем демонстрирует!». Хотя я ничего не демонстрирую, декольте до пупа не ношу... Это было очень неприятно, все-таки сознательные взрослые люди не должны так себя вести. «Платье с глубоким декольте, когда вся грудь в шрамах — просто неэстетично» Важный момент — я не стесняюсь шрамов. Но есть понятие эстетики. Между вариантом «красиво» и «некрасиво» ты, естественно, выберешь «красиво». Я понимаю, что надевать платье с глубоким декольте, когда у тебя вся грудь в шрамах, просто неэстетично. Это, скорее всего, вызовет естественную реакцию отвращения. Ну и зачем? Я подбираю одежду так, чтобы рубцы не бросались в глаза, но никогда не покупаю вещи, которые мне не нравятся, чтобы просто скрыть шрамы. Есть физические недостатки, на которые ты можешь повлиять. Например, если ты обленилась и поправилась на 15 килограммов, то все в твоих руках, можно привести себя в порядок. Но моя проблема — из тех, что не исправить. И ее не нужно стесняться, но и лишний раз демонстрировать зачем? «С мальчиками проблем не было» Конечно, слез было много пролито. Но это сугубо внутреннее, никто не заставлял меня думать, что со мной что-то не так. С мальчиками никогда проблем не было, никто ни разу не сказал ничего плохого, не было даже случайной реакции, из-за которой я бы начала комплексовать. Кстати, мой мужчина говорит, что на ощупь шрамы приятные — такой необычный рельеф на теле. Конечно, в подростковом возрасте на меня сильно влиял культ оголённого женского тела. Это именно загорелое, стройное, подтянутое тело, длинные ноги, большая грудь. Смотришь и понимаешь, что ты такой не будешь никогда, даже если поставишь силиконовые импланты. Есть одна вещь, которую исправить нельзя. Бывало очень обидно. Купальник я ношу только слитный (шрамы плохо реагируют на солнце), да и жаркие страны не очень люблю. Мне интереснее поехать куда-нибудь в Эстонию или Венгрию, чем лежать на пляже в Анталье. «Могу схватиться за горячую сковородку и не понять этого» Я рано повзрослела. Мне всегда было интереснее общаться с людьми старше меня. Своё детство толком не помню, очень урывочно. Сработал защитный механизм мозга, который постарался оградить от таких воспоминаний. И, наверное, повлияло ещё очень много наркозов. Интересно, что болевой порог у меня снизился: могу схватиться за горячую сковородку и не понять. Это прямо бесит иногда! Нормальный человек чувствует, что горячо, и сразу одёргивает руку, а я — нет, успеваю обжечься. Перед огнём тоже нет страха — спокойно могу поправить дрова в печке, если надо. Я очень хорошо чувствую, что такое огонь. Это прекрасная, сильная, но очень опасная стихия. И мне очень не по себе, когда горят леса, наверное, потому что знаю, каково это — гореть заживо. Лес ведь тоже живой.