Константин Райкин: Салехард – театральный город

На своих концертах он никогда не терпит вспышек фотокамер и запрещает видеосъемку. Потому что здесь все вживую, все живое, все по-настоящему. Выключенный свет, прожектор, пятном обозначающий место артиста на сцене и он – Константин Райкин, удивительно масштабный при своем не самом примечательном росте в 1 метр 63 сантиметра. Человек – театр, человек – голосовая симфония, способный даже своим молчанием удерживать зал очень долго. В столицу ЯНАО Константин Аркадьевич привез удивительно насыщенную по эмоциональной палитре стихотворную программу. В ней был и Давид Самойлов, и Николай Рубцов, и Осип Мандельштам… А еще живые, не отрепетированные заранее монологи, обращенные к зрителю: авторская попытка достучаться до каждого и поделиться своей сокровенной болью за тех российских поэтов, которых «отчего-то у нас любят всегда больше мертвых, чем живых». В Салехарде Райкин уже бывал с концертом ранее, о чем оставил теплый отзыв в 2014 году, поблагодарил публику за душевный прием. В этот раз сложилось иначе. За четыре года публика чуть помолодела, а потому не вся приняла предложенный артистом формат общения – поэтический вечер. Были те, кто вышел из зала. Это преимущественно молодые салехардцы старшего школьного и юношеского возраста. Впрочем, Константин Аркадьевич на них не остался в обиде. Поскольку были те, кто в знак благодарности встал в конце выступления, кто кричал браво на отрывке поэмы Давида Самойлова «Цыгановы», те, кто плакал на строках Заболоцкого про некрасивую девчонку... И те, кто внимательно отнесся к просьбе актера выключить свой мобильный телефон и прочие гаджеты. Выдержать два часа стихов, пусть даже и талантливо исполненных, под силу, как отмечает Константин Аркадьевич, «только умному зрителю, готовому к получению такого культурного десерта». Про гаджеты Кстати, объявление о просьбе выключить все приборы связи Райкин из-за кулис давал сам. И потом уже на сцене повторил, иронизируя над собственной внешностью: – Если вам кажется, что мне не видно, то я сообщаю, со сцены мне очень хорошо видно, как зажигается экран вашего телефона и подсвечивает снизу. Зрелище ужасное. Изуродованное сине-зеленым отсветом лицо! Вам это надо? Все равно страшнее, чем я, выглядеть не получится! Но на кажущийся шутливым тон покупаться не стоит. Со зрителем Райкин серьезен всегда. Иначе и быть не может. – Строгое отношение вообще должно быть, когда работают в зале. А гаджеты это просто безобразие, – считает артист и уверяет, что с московской публикой точно также договаривается о том, чтобы выключили все свои телефоны и прочие технические устройства. – Это во всем мире так. В определенном смысле это какое-то бедствие. Но в некоторых странах к этому есть такое отношение, что людей просто выводят из зала. Иногда это делают даже полицейские. Поймите меня, как артиста, что сейчас я еще могу отреагировать, потому что один на сцене. А если идет спектакль с какой-нибудь четвертой стеной?! Артисты не могут выйти из погружения и объяснить, что так делать нельзя. Здесь я создал работу с залом так, что все время направлен на него и могу что-то прокомментировать, как-то обыграть. Если идет пьеса и это сделать невозможно? Ну тогда вот приходят на помощь билетеры. Они на это дело, как бы сказать… натренированы они. Про провинцию С вопросом, вернее с его постановкой о том, что есть риски при гастролях поэтического спектакля в провинции Константин Райкин категорически несогласен. Во-первых, по его мнению, Салехард – это далеко не провинция, а во-вторых практически полный зал – лучшее свидетельство того, что и на Полярном круге живут люди, умеющие тонко чувствовать и любить поэзию, который готов к получению такого культурного десерта. – Я верю, что Салехард – не провинция. И при том я регулярно вывожу этот поэтический спектакль за пределы Москвы. Риска никакого нет. Это вам так кажется, что не поймут… Почему тогда зал так реагировал? Почему они встали в конце спектакля? Просто из уважения к моему папе что ли?! Я езжу с этой постановкой по разным местам в России, езжу за рубеж, и бываю в местах, гораздо более сложных, чем Салехард. Провинция, она же вообще вот здесь, в голове, а не на карте. Но если употреблять это слово, то я российскую провинцию очень люблю, потому что это очаги театральной культуры. Такие места, как Урал, скажем, волжские города, они же тоже не столичные города. Также Север: и Когалым, и Салехард, и Ханты-Мансийск – это очень театральные города со своими сложившимися театральными традициями. У меня много студентов, приехавших в Москву отсюда. Мои северные мальчики и девочки! Я беру по таланту, а таланты, оказывается, живут вот здесь. Понимаете, какая картина получается?! В Москве, мне кажется, провинции, о которой вы говорите, намного больше. Потому что там есть так называемые спальные районы, но на самом деле такие спящие. Душой спящие! Но в Москве есть и другая замечательная публика, которая идет на контрасте, с той, что спящая, невосприимчивая. Я бы не сказал, что мне в Салехарде сложно со зрителем. Здесь хорошие люди! Про книги – А если сейчас вернуться в детство: какую книжку детских стихов маленький мальчик Костя Райкин хотел бы обнаружить под подушкой на утро в Рождество? – Знаете, у многих замечательных поэтов есть не менее замечательные детские стихи. Очень банально: посоветовал бы открыть замечательного Корнея Ивановича Чуковского. Он сложный, и совсем не настолько однозначный простой и добренький, как можно подумать при первом прочтении. Он бывает в этих стихах очень даже не добренький. В том, что условно написано для детей, есть скрытая сатира. В свое время он тоже подвергался гонениям и партийным проработкам за «Крокодила» и всяких там «тараканищ». Он замечательный и интересный. А потом для детей есть удивительный Владимир Маяковский, и Мандельштам для детей очень хорош. Среди современных авторов есть очень выразительные детские стихи у Веры Полозковой. Прекрасные детские стихи! Здесь большой диапазон! – А самому что хочется прочитать из нового или перечитать? – Ну я читаю кое-чего… Сейчас, например, читаю Олега Радзинского «Случайные жизни». Это сын Эдварда Радзинского, интереснейший писатель. Прочел недавно книжку Жени Гришковца «Театр отчаяния. Отчаянный театр», и мы даже со студентами взяли на этюды некоторые вещи из этой книги для образов. Я вообще люблю этот мемуарный роман. Про режиссуру и «живого артиста» – Как вы относитесь к молодым режиссерам и Вашему актерскому опыту в спектакле «Дон Жуан», который поставил в этом театральном сезоне Егор Перегудов? – Я вообще к молодой режиссуре отношусь с большим интересом. И даже в эгоистических целях. Все-таки Егор представитель другого поколения. Но здесь все равно есть четкое разделение. В данном случае, я – подчиненный. Он мной командует, и поэтому я очень послушный, я ничего не делаю в этом спектакле без его ведома. Я еще рожаю эту роль, но я делаю только то, что позволил и подсказал мне Егор. А потом я вообще в такие моменты отключаю какие-то свои режиссерские замашки. Понимаете, я когда-то сам хотел ставить эту гениальнейшую пьесу Мольера. Но как только он захотел это делать, я начал слушать и слушаться. И поймите, когда я в подчинении у режиссера, нет руководителя театра «Сатирикон», есть актер Константин Райкин, и все. Руковожу я в свободное от репетиций время. – Как удается сохранить в себе живого артиста, о котором говорил Аркадий Райкин? Все-таки такая нагрузка дает о себе знать: и театр, и кино, и руководство «Сатириконом»… – Для меня не совсем понятен этот вопрос. В искусстве всегда есть что-то мертвое, отжившее. Точно также, как и есть что-то свежее и очень живое. Омертвение отцу точно никогда не грозило. Что касается меня, как актера, то есть внутреннее самонадеянное ощущение, что мне тоже это не грозит. И потом студенты мне не дадут закостенеть. Да и этого не даст мой характер. Я большой самоед. Я всегда самым первым о себе плохо подумаю, и всегда подумаю хуже, чем кто-то другой. Я всегда нахожусь на стреме!