«Мы должны беречь друг друга» – вышла книга Чулпан Хаматовой и Катерины Гордеевой
В «Редакции Елены Шубиной» выходит книга журналистки Катерины Гордеевой и актрисы Чулпан Хаматовой «Время колоть лед». Подруги поговорили о телевидении и театре 1990-х, поколении перестройки и благотворительном фонде «Подари жизнь». «Собака.ru» публикует несколько фрагментов книги. Про переезд в Москву Чулпан Хаматова: Неужели ты совсем не верила, что у тебя что-нибудь получится? Катерина Гордеева: Мне было так страшно, что я даже не думала, получится или нет. Было ощущение: сейчас все узнают, что я самозванка. Меня разоблачат и выведут из Москвы за ухо! Но еще было ощущение окна открывшихся возможностей. Метель, метро, в котором надо разобраться, путаница останкинских коридоров, люди в них, которые четко жестикулируют и уверенно говорят, — они другие, непохожие на тех, что я видела прежде. И вот у меня как будто есть шанс оказаться среди них. Чулпан Хаматова: Я тоже совершенно не представляла себе, как и что должно произойти, будет происходить со мной в Москве. Всё, что я намечтала, напридумывала себе в Казани, оказалось не соответствующим действительности и резко отличалось от всего, что со мной было раньше: я жила с родителями, а теперь вдруг сама по себе, и передо мной открывается бездна большой самостоятельной жизни, где я взрослая, отвечаю за себя и именно от меня зависит, осуществится моя мечта или нет. И эта новая жизнь, наполненная энергией развития, невероятно захватывала. Двадцать пять лет спустя мы курим на заснеженном пятачке перед Басманным судом Москвы. Каланчевская улица, дом 11. За углом — тот самый Казанский вокзал, на который мы, одна за другой, однажды приехали в Москву. Лед вокруг разбивают приезжие из Средней Азии в одинаковых ладно сшитых форменных жилетах. Аккуратный скверик у вокзала не подразумевает ни цыган, ни мешочников, ни палаток, ни бомжей. Милиционеры на европейский лад стали полицейскими, в метро все указатели продублированы на английском, ветки переименовали по цветам, а каждая следующая станция мигает на схеме внутри вагона предупредительным кружком. (Катерина Гордеева) Про больницы Зима 2008 года. Вечер, почти ночь. В отделении общей гематологии Российской детской клинической больницы полумрак. Кто-то из мам моется в душе, кто-то стирает, кто-то, сменяя друг друга, готовит на кухне. Кто-то, пользуясь редкой возможностью, бежит покурить. Курят на задней лестнице отделения. Там продавленный диван, заклеенное желтой бумагой окно и стоматологическая плевательница, приспособленная под пепельницу. Там родители наконец могут говорить вслух то, что думают и чувствуют. Там — слезы, страхи, горе, гнев, отчаяние перемешаны с бытовой суетой и угловатым больничным юмором. Болезнь становится такой же частью пейзажа, как окно, диван и плевательница. На продавленном диване курилки онкогематологического отделения, бывает, мамы передают друг другу «чебурашку» — крошечную бутылку коньяка. И в сотый раз пересказывают только в онкоотделении понятный анекдот про мальчика, который едет в лифте и бормочет: «Овен, Козерог, Водолей, черт, не помню», нажимает «Стоп», возвращается на свой этаж, вбегает в кабинет и спрашивает: «Доктор, я забыл, какой у меня диагноз?» Мамы так хохочут иногда над этим, наверное, самым популярным в 2008 году анекдотом больничной курилки, что какая-нибудь из них вдруг возьмет, да и заплачет. Обычно это та самая, которая купила коньяк. Та, у которой сегодня сдали нервы. Этот продавленный диван — самая психотерапевтическая из всех психотерапевтических кушеток. Иногда там плачут мамы, которым врачи сказали, что шансов нет. Или мамы, узнавшие, что, пока они тут лечат своего ребенка, где-то дома их муж и папа завел другую семью. Иногда, зарываясь головой в плешивую подушку дивана, смеются сквозь слезы мамы, узнавшие, что их ребенку нашли совместимого донора костного мозга, а значит, появился шанс на спасение. А иногда наоборот — донор не найден, поиски решено прекратить, и будут пробовать что-то другое; значит, шансы совсем невелики.Но чаще здесь просто разговаривают сразу обо всем. Это как солдатский привал у тлеющих головешек в окопе, в перерыве между сражениями. На диване тесно, мамы прижимаются друг к другу.Иногда с ними курит медбрат Коля. Как правило, он единственный мужчина в этой курилке. По ночам — единственный мужчина на весь этаж. Коля учится на четвертом курсе медицинского института. И окончательно решил, что никогда не пойдет в педиатрию. — Почему, Коль? — Я, когда поступал, мечтал лечить маленьких детей. Поступил, пришел сюда работать и сразу понял— это тяжело, прямо тупик: они же даже не могут сказать, где болит. Хуже, чем у ветеринаров, только тут дети: они смотрят на тебя и плачут, а ты ничего сделать не можешь! У Коли борода, из-за нее он выглядит немного старше своих лет. Из-под рукава — смешная подростковая татуировка. Тянется через всю руку и шею, заползает прямо на затылок. Татуировка выдает Колин возраст с потрохами. Иногда мамы просят Колю посмотреть за ребенком, когда бегут покурить. Иногда Коля сам вечером ходит по отделению, заглядывая то в одну, то в другую палату. Дети любят медбрата и уважительно называют его Николаем. Уже поздно, начало двенадцатого. В отделении почти все спят. Только из третьей палаты слышен тонкий голос. Это Чулпан Хаматова читает вслух «Золушку». Дело идет к концу: козни мачехи расстроены, Принц нашел возлюбленную. И тут Чулпан вдруг запинается: «…когда свадебный поезд отправился в церковь, то старшая сестра сидела по правую руку от Золушки, а младшая — по левую. И вдруг на карету налетели голуби. И тот, что сел справа, выклевал левый глаз… Ой. Ну, поклевали голуби зерна и, высоко взлетев, сели на карету и проводили всю веселую компанию в путь. Целую тебя, мое счастье, спи», — это уже она шепчет на ухо семилетней Даше Городковой, девочке, ради которой после спектакля, между съемками в «Бумажном солдате» и катанием в «Ледниковом периоде», поздней ночью проехав через весь город, Чулпан, как и обещала, прочла сказку на ночь.«Никогда в жизни не знала, что в «Золушке» были какие-то голуби, которые выклевали сестрам глаза. А вы встречали такой финал? — спрашивает Чулпан медбрата Николая. И, не дождавшись ответа: — Хорошо, что Даша уснула и этого не слышала». Коля провожает Чулпан до выхода из отделения, закрывает на ключ дверь. Хаматова — последний на сегодня волонтер Российской детской клинической больницы. Доехав до дома, она курит на улице, чтобы перевести дух. Дома в ее кровати спят две дочери, Ася и Арина, Дашины ровесницы. Чулпан освобождает себе место между девочками, забирается под одеяло. Спохватывается и заводит будильник на 7:30. Она обещала позвонить и пожелать Даше доброго утра перед пункцией. (Катерина Гордеева) Про друзей У нас умер друг. Сергей Кушнерев. Человек, сделавший самые лучшие — светлые и искренние — передачи российского телевидения конца девяностых — начала двухтысячных. Так мало, увы, успевший сделать. Автор идеи и многолетний главный редактор программы«Жди меня». Чулпан дружила с ним. Дружила глубоко, близко, по-настоящему. Со мной поделилась этой дружбой несколько лет назад. Представила нас друг другу как людей, которым необходимо работать вместе. Мы послушались. Придумывали совместные проекты, редко встречаясь, мечтали, как поменяется мир, и можно будет, наконец, делать такое телевидение, ради которого мы выбирали эту профессию. 27 февраля 2017 года Сережи не стало. Зная, как тяжело и несправедливо он прожил последние несколько лет, я не могу придумать ни слова, чтобы разговаривать с кем-то о его смерти. Звоню Чулпан. Молчу в трубку. Она тоже молчит. Это длится, наверное, минут пять. Мы молча курим по разные стороны телефона. Вдруг говорит: «Странно, когда я услышала, что Серёжа умер, у меня почему-то возникло единственное желание — позвонить Юре Шевчуку. Почему? Непонятно… Они не были даже знакомы друг с другом… Ну что я ему скажу? Скажу, что мне плохо, что я скучаю и почему, пока мы живы, мы так редко общаемся? Скажу, что очень боюсь опоздать, боюсь не успеть проговорить, прошептать, прокричать слова любви, преданности и дружбы. Какая глупость, думала я, Юра жив! И, я надеюсь, будет жить долго. Но позвонить мне нужно было обязательно. Только я никак не могла разобраться, для чего мне так необходим этот звонок. Я просто держала телефон в трясущихся руках, тупо уставившись в пустой экран. Долго. Просто смотрела. И просто держала. Первым из оцепенения вышел телефон. Он вдруг истошно заорал, показывая на экране имя звонившего: Юра Шевчук. «Привет, старуха, хочешь, я тебе свои новые стихи почитаю?» Ответить я не смогла. Разрыдалась оттого, что так не бывает, и оттого, что так хорошо, что он есть на свете». Чулпан рассказала мне эту историю на следующий день после того, как Сережа Кушнерев умер. Рассказала, а потом добавила: «Я всё время думаю, как нас мало вообще-то: тех, кто может просто почувствовать, что надо позвонить. Мы должны беречь друг друга. Мы должны друг друга такими запомнить». (Катерина Гордеева)