Он побывал на Севере и влюбился. А теперь снимает про него кино

Илья Поволоцкий успешно снимал рекламу, а потом побывал на Кольском полуострове и влюбился. Корреспондент «Ленты.ру» поговорил с автором документальных фильмов «Северяне» и «Пена» о том, чем люди на Севере отличаются от остальных, как они видят кино и почему Север по-прежнему манит своей романтикой. Первый раз я оказался на Севере уже довольно давно: в 2013-м или 2014 году мы поехали довольно авантюрно снимать в Териберку. У нас была история, скажем так, романтическая: юноша и девушка в поисках приключений отправляются в погоню за северным сиянием. Мы, в общем, мало себе представляли, что такое Север, мало себе представляли, получиться ли у нас что-то с северным сиянием. Но это был коммерческий проект, последняя серия сериала, поэтому делать было нечего. Мы отважились просто сесть в автомобиль и поехать по навигатору. Это был ноябрь, а Север в это время весьма суров, но невероятно красив. И это не только Кольский полуостров: мы проехали всю Карелию, доехали до Мурманска и дальше на повороте объездной дороги ушли на Териберку. Во-первых, никто не предполагал, что там есть жизнь и есть инфраструктура. Мы представляли себе Север таким, как его показывают в сюжетах новостей про Карское море. А Баренцево море, побережье Кольского полуострова отличается тем, что там довольно сильно действие Гольфстрима, поэтому и природа, и жизнь весьма разнообразна. Во-вторых, несмотря на то, что все эти поселки на побережье в довольно упадочном состоянии, жизнь там кипит — просто она не очень кричит о себе, но она там есть. И те, кто остались на Севере, довольно крепко стоят на ногах. И мы оказались в Териберке в прекрасной гостинице рыбзавода, где буквально за неделю до нас жила съемочная группа Звягинцева, который снимал там «Левиафан». А в прошлом году мы снимали коммерческий проект — арктический серфинг — для рекламы очередной модели Toyota. Это был апрель, дорогу в тундре замело, и в итоге мы там провели 12 дней. На рейсовом автобусе из Мурманска каждый день меняли табличку — от руки ее переписывали: со второго на третье, с третьего на четвертое... Потом, видно, водитель не выдержал и написал напротив времени отправления автобуса: «Когда будет дорога». Прошлым летом мы там начали снимать собственную полнометражную картину, которая называется «Пена». Мы как раз ее сейчас заканчиваем, я надеюсь, она в следующем году выйдет. Начиная с июня мы прожили на Севере три месяца во всяких небольших поселках, заброшенных военных частях, в самом Мурманске и наблюдали за теми взаимоотношениями, которые там возникают. Дело в том, что на Кольском полуострове вся инфраструктура, вся жизнь выстроена вокруг моря, а центром всего полуострова является незамерзающий Кольский залив, который круглосуточно и круглогодично принимает корабли. Понятно, что его работа подстраивается под режим погоды. Когда малая вода — порт спит, как только начинается прилив — эти огромные краны оживают, все начинает грузиться, корабли ходят и так далее. Тогда и родилась идея фильма «Северяне». Мы встречали многих людей, которые нам помогали во время транспортировок, перевозок и так далее, и они показались мне интересными как герои. Понятно, что здесь мы мало представляем себе, как устроена жизнь там, за Полярным кругом. Хотя, опять же, оговорюсь, что Кольский полуостров — это совсем не Арктика, там довольно комфортные условия для проживания, за исключением понятных природных явлений вроде полярной ночи или полярного дня. Не знаю, что хуже, потому что лично для меня полярный день хуже, чем полярная ночь. Отношения с Севером выстраивались долго, и сейчас я чувствую себя там как дома. У нас сразу была концепция, немного простецки звучащая: на воде, на земле и в воздухе. В августе мы рассказали об идее проекта коллегам, и 2 сентября я уехал на разведку локаций и поиск героев, а уже 27-го вернулся с конкретными кандидатурами. Поиск был довольно простым: я сел в машину и поехал в Карелию, где объезжал все делянки. Там же, в отличие от средней полосы, строительство всех дорог было обусловлено промысловыми задачами. Если мы говорим про трассу Москва — Владимир, то жизнь на нее как бы нанизана, а там ты можешь проехать 600 километров и не встретить ничего, кроме указателя с прекрасными названиями, то ли финскими, то ли норвежскими — в зависимости от широты. При этом жизнь там спрятана направо и налево от дороги. В первую неделю поиска я просто заезжал в каждый поворот в лес и знакомился с людьми, которые работают на делянках. Но большинство делянок, которые работают сейчас, оснащены техникой, а мы хотели снять валку леса по старинке, руками. Поэтому довольно сложно было найти людей, которые вот так вот, пилой, в любую погоду валят лес. В итоге я оказался в леспромхозе, где мне сказали: «Так тебе нужен Дашугин — ну, наш чемпион мира». Так я узнал, что есть чемпионат мира по валке леса, и познакомился с Володей. Мы встретились, поболтали пять минут, и я понял, что это или он, или про эту историю вообще можно забыть. Он тоже был сразу расположен, сказал только: «Слушай, так это все не вовремя. Сейчас рыба пойдет, сезон валки начался, еще надо поросят кормить», — я потом уже узнал, что он прикармливает кабанов, потому что в принципе не покупает ни мяса, ни рыбы, а все добывает сам. Игорь вообще единственный в своем роде, потому что социальные рейсы и санзадания обслуживает Вологодское авиапредприятие, где он командир Мурманского звена. Его было сложнее убедить, потому что он совершенно не искал никакой славы, но про него там знают все. Одна компания, три вертолета, Игорь и еще четыре или пять пилотов, которые с ним работают. Что касается морской истории, то изначально мы рассчитывали, что у нас будет лоцман, потому что это профессия удивительная. Когда читаешь все эти романтические книги про мореплавателей, как-то не обращаешь на нее внимания, а когда наблюдаешь в жизни работу порта — то понимаешь, что на воде нет человека главнее. Во всяком случае, в Кольском заливе это именно так. С одной стороны, это высококвалифицированный капитан, который ходил на десятках самых разных кораблей, с другой — это человек, который берет на себя координацию сразу нескольких пароходов, капитанов, команд и так далее. Лоцманы невероятно опытные, к ним относятся все с большим уважением, и понятно, что они эдакие баловни. Например, лоцманский корабль единственный не подчиняется скоростным ограничениям в порту. Но с лоцманом не то чтобы не вышло... У нас был герой Юрий Аркадьевич, которого мы планировали снимать, но из-за его семейных обстоятельств не получилось. Нужно было переносить съемки, а времени уже не было — начиналась полярная ночь. Так я оказался на причале с буксирами, мне разрешили поговорить с капитанами, с командами. И я нашел своего Василия Николаевича Зимина. Они довольно скромные люди и не понимают, зачем им это надо, кино какое-то. В работе с людьми, а не актерами есть одна штука. Если ты чувствуешь, что человек потенциально герой, то нужно постепенно стирать грань между непривычным для него действием и его вовлечением в процесс. Первый раз включаешь камеру, чтобы снять его среду, демонстрируя свою искреннюю заинтересованность. Потом ты начинаешь его расспрашивать, потом ты выходишь с ним в рейс, потом ты вдруг делаешь один его портрет, показываешь его. И он постепенно начинает вовлекаться в эту историю, несет штатив вместе с оператором, чувствует себя соучастником. Время года в самом начале полярной ночи было выбрано из-за света. Мы планировали снимать чуть раньше, но потратили чуть больше времени на поиски людей и локаций. Идеальное время на Севере — начало сентября. Невероятные режимы: до восхода солнца, восход солнца, сразу после захода. Немного более растянуто во времени само состояние режима, короткий день, длинная ночь — что может быть лучше? Это с одной стороны, а с другой — на смене времени года меняется и влажность, и давление, приходят туманы. Они бывают и летом, но именно осенью туманы на Севере невероятно изобразительны. Они сами по себе, без твоего вмешательства, создают какую-то невероятную атмосферу. Верхушки подсыхающего леса в тумане уже что-то значат. Всех наших героев, всех жителей Кольского и Севера Карелии объединяет похожая история. Они приехали сюда когда-то или на заработки, или по распределению, или потому, что бежали от чего-то или за чем-то. Не планировали задерживаться надолго, нашли себе дело, женились или вышли замуж и остались навсегда. Если спросить их, почему они не уезжают и остаются на Севере, все ответят: Север манит, Север затягивает. Но есть не только романтическая подоплека. Чтобы в Север вжиться, на Севере закрепиться, нужно, с одной стороны, некоторое количество усилий, потому что нужно научить себя не бояться подчинять свою жизнь природным циклам. Там на этом построено все. С другой стороны, нужно стать частью этой среды, потому что там не говорят много, там очень крепкие человеческие взаимоотношения, но нужно пройти верификацию. Люди, которые там закрепились, с одной стороны, как мне кажется, потратили огромное количество усилий на это, а с другой — стали частью чего-то большого. Они могут и не замечать свой фон за окном, но, думаю, знают ему цену. В какой-то момент привычка быть северянином у них вырабатывается и становиться частью натуры. На Севере выживает тот, кто делом занят. Там пьют не больше, чем в любом крупном городе. Разрухи хватает, самодурства хватает — как и везде. Север никогда не был густо населен. Там селились или те, кто бежал за свободой, или те, кто ехал туда за промыслом и связанными с ним заработками. Когда-то это была пушнина, а затем советская великая северная стройка, когда стало понятно, что там есть некоторое количество природных ресурсов. Жизнь туда пришла двумя способами: естественным — когда люди сами выбирали, и ударно-административным — когда людей туда направляли, мотивируя улучшенными условиями быта. И это общность людей себя взбивала-взбивала, а когда настали 90-е — уехали те, кого на Севере держали только блага. Остались те, кому там нравится. Количество людей, которые живут на Севере, сейчас возвращается к той норме, которая способна сама себя обеспечивать. Поэтому они и интересны. Они самодостаточны в хорошем смысле и при этом скооперированы в хорошем смысле. Одно дело, когда ты бросаешь косточку от винограда, и она прорастает в течении двух недель, а другое — когда уходишь в холодное море, дует практически постоянно, ни зги не видно, а вокруг тебя — давайте называть вещи своими именами — Ледовитый океан. Баренцево море, конечно, звучит красиво, но это акватория Северного Ледовитого океана. Любая шлюпка, проходящая мимо, может стать тебе спасением, может — человеческим разговором, а может, и тебе придется кого-то спасать. Там очень простые правила, которые работают. Ты поможешь кому-то — все помогут тебе. Ты не поможешь кому-то — никто не поможет тебе. Казалось бы, это нормально: соседские правила, которые применимы везде. Но там это просто условия выживания. Был случай, мы жили на самом краю полуострова в деревне, где нет ни света, ни другой инфраструктуры, кроме стен и кое-где сохранившихся окон, и к нам приходили люди, которые просто услышали, что мы тут снимаем кино, у нас заканчивается бензин, а мы из-за погоды не можем выскочить на лодках до Мурманска. К нам приходили на лодках браконьеры и привозили бензин, приходили люди и привозили еду. В бухте стояла рыболовецкая артель, они периодически приходили штормоваться. Не было ни одного дня, чтобы они нам не помогали. Доходило до смешного: мы направляем к ним гонца, чтобы взять луковицу, потому что у нас куча «Дошираков», «Сникерсов» и прочего, но при этом хочется просто суп сварить. И мы отправляем человека за луковицей, а он возвращается с огромным тазом отшкеренной нарезанной рыбы и говорит: они не давали луковицу, пока я не взял таз рыбы. Но это тоже не сразу происходит. Это не Юг России, не Кавказ, где тебя сначала будут проверять, нет — на Севере будут просто спокойно смотреть на тебя, наблюдать. Со временем мы научились принимать эти правила игры. Ты выходишь в море, значит, берешь с собой: на маяк девчонкам — молоко и йогурты, потому что это не входит в их паек; ребятам, которые рыбачат, нужно канистру бензина, потому что никогда не помешает… И как-то потихоньку втягиваешься. И, конечно, это очаровывает. Там это добрососедство распространяется не на лестничную площадку, а на целый мир. Люди на Севере не хуже и не лучше, чем на Юге, это все ерунда. Они просто другие. С северянами еще вот какая штука. У них у всех совершенно другое восприятие времени, его течения, внутреннего ритма. Это удивительно наблюдать поначалу. Например, северный ветер — штука, нам совершенно не понятная. В Москве ветер может быть южным, северным, западным — каким угодно. И будет на градус-другой теплее или холоднее, немного менее приятно находиться на улице — не больше. Там северный ветер — это регулярное явление, которое означает совершенно конкретные вещи: раз дует с севера — значит, приходят шторма, значит, приходят туманы. И это происходит как по расписанию. Только сменился ветер — тут же все заволокло, начинается накат на море, весь воздух пронизан леденящей, колющей опасностью. Все начинают готовиться. У моряков есть такой термин: штормоваться, или встать на штормовку. Означает встать на якоре в бухте, прикрыться скалой. То же самое с людьми. Закрываются окна, двери, и жизнь замирает, ты оказываешься в какой-то скандинавской сказке. Страшной. Про шторм я вообще молчу. Наступает время летающих собак. Когда ветер дует со скоростью под 40, под 50, собаки на острове Кильдин на привязи летают, ушами машут. На полном серьезе! Ветер страшный. Начиная от 35 метров в секунду — ты можешь на него лечь, тебе не надо ни за что держаться. А все, что выше, — ходить только по веревке. И это не то, что происходит случайно раз в год. С регулярной периодичностью в несколько недель. И в эти моменты все, не сговариваясь, начинают действовать иначе. Есть еще более регулярная вещь — это приливы и отливы. Казалось бы, чуть выше — чуть ниже. Но давайте с «чуть-чуть» разберемся. В период сизигии, когда высокие воды у приливов, амплитуда изменений может достигать девяти метров. Представляете себе причал: вы выгружаетесь на пароходе — стоите вровень с причалом. Приходите загружаться — а он на брюхе стоит где-то там внизу. И до него девять метров, ну или шесть. И этот цикл длится всего 12 часов, от полной воды до полной воды. Есть еще промежуточные положения — там полводы, когда уже можно начинать работать. Там ты лодку привязал, а ведь есть места, где сообщение только на лодках. Хорошо, если отливает, — она просто на камнях останется лежать. А если приливает? Ее снимет с привязи, а когда начнет отливать — просто унесет. И вот таких природных факторов, которые требуют внимательности, умения подстраиваться под них, учитывать их, много. Ок, не полгода, как любят утрировать, но полтора месяца полярной ночи. Но ведь это настоящая полярная ночь. Солнце не встает из-за горизонта. А жизнь-то не останавливается, она просто модифицируется, подстраивается под условия. Летом — то же самое. Полтора месяца солнце не заходит. Мне это дается очень тяжело. Мы заклеивали все окна, это невозможно, когда в два часа ночи солнце утреннее, одиннадцатичасовое. Любое мнение зависит от точки зрения. И «Левиафан» — отличное кино. Но такая данность существует не только на Севере, но и везде в нашей стране. Но демонизировать Север бессмысленно. А стереотипная история о Севере как депрессивном месте складывается потому, что страна большая, очень разнообразная по быту и нравам, а связывающих нитей не так много. Нет такого, чтобы люди откуда-нибудь из Перми летали на выходные в Архангельск. Мы, конечно, можем долго обсуждать, что в Турцию слетать стоит дешевле, чем из Москвы в Ижевск, и в Париж дешевле, я не говорю уже про Дальний Восток. Но у нас еще и этой культуры нет. Хорошо, что она начинает появляться. С 2013 года, когда я в первый раз побывал на Севере, я наблюдаю тенденцию по увеличению числа людей, которые туда приезжают. И иностранные туристы — немцы, норвеги и финны, которые вообще очень любят Кольский полуостров. Северяне вообще любят у себя путешествовать. Это очень круто, что люди туда едут на машинах на рыбалку или просто семье Север показать — из Москвы, из Петербурга, из Казани, из Саратова. Это круто, но это начало естественным образом складываться само. Раньше ведь как было: ты или по путевке летишь в здравницу на Юг, или тебя направляют по распределению в то или иное место. Поэтому у людей сложилось мнение, что на Север не ездят по своей воле. Мы с Володей, вальщиком леса, обсуждали, что основным потребителем их леса выступает финское перерабатывающее предприятие. И оно, прежде чем заключить контракт, приезжает с инспекцией на делянки, смотрит, как живут люди, как обстоят дела с экологией. Любая капля масла, пролитая в лесу, не там проложенная дорога, срезанное реликтовое растение приводят к тому, что они расторгают контракт. У русского человека мотивация кнутом всегда хорошо работает. При этом когда говоришь с Володей, который, по идее, должен сетовать на это, видишь, что он рад. Потому что все видят результат: приучение к уважению окружающего мира. И он постепенно, через вот эти вот связи людей между собой, начинает передавать это уважение другим. Точно так же и в съемочной группе, приехавшей на Север на работу. Кто-то один перестанет бросать окурки и начнет складывать их в карман — уверяю, через неделю вся съемочная группа будет это делать, какие бы люди в нее ни входили. И где-то на другой площадке потом начнут складывать. Люди, которые едут на Север, это тоже люди особенные. Они приняли решение протащиться несколько сотен, а то и тысяч километров, зная, что там еще не все хорошо с инфраструктурой. Гостиницы можно по пальцам пересчитать, курортов в нашем представлении там вообще нет. Едут те, кто принял серьезное и осознанное решение, при том что дорога недешевая, и сам регион недешевый. Я неоднократно видел, как на полуострове Рыбачьем туристы — ребята из Москвы, из Петербурга — идут вдоль дороги, собирают мусор в мешки и потом увозят эти мешки с собой. Наверное, все режиссеры хотят снимать большое по форме кино. И я хочу и всегда хотел. Но не брался осознанно, потому что казалось, что опыта нет, нет возможностей. Да и неплохо бы понимать, о чем ты снимаешь, что хочешь сказать. В конце прошлого года пришло понимание, что и нужно, и хочется, и возможность есть. Даже если нет возможностей — то есть желание их находить. Я имею в виду и время, не только деньги. Родилась концепция картины, называвшейся «Священная Римская империя», как реминисценция к «Священной римской кольцевой» (Sacro GRA — документальный фильм Джанфранко Рози — прим. «Ленты.ру»). Полифонический срез русской жизни из четырех-пяти новелл. В силу того что мы в прошлом году много работали на Севере и многое было там локализовано, мы поняли, что мы не поднимем картину, если снимать, как планировалось, на Урале, на Дальнем Востоке и так далее. И мы подумали, что Север обладает достаточным изобразительным потенциалом, и модель взаимоотношений людей на Севере достаточно универсальна, поэтому решили локализоваться там. Сейчас картина называется «Пена». Я не знаю, как правильно определить этот жанр. Это художественный фильм, но не игровой. То есть главные роли в нем исполняют обычные люди, которые играют самих себя. Отдельные новеллы и несколько резонирующих героев и локаций. Главный герой — молодой браконьер, как бы это ни звучало. Очаровательный парень, но при этом живущий не в ладах с законом. Его визави — пожилой морской волк, который не уехал после того, как расформировали военную базу. Он остался жить в поселке один. Это его выбор, он там, в общем, местная легенда. Отец с дочерью — морские перевозчики, что-то вроде маршрутки, если переводить на континентальный язык. Они возят людей, грузы, провиант на небольшом катере — такие частные предприниматели. И три водолаза-самоучки, которые поднимают корабли со дна Баренцева моря. Все это действие разворачивается в одной из самых красивых бухт Кольского полуострова — называется она Долгая Западная. Картина, как и «Северяне», определена течением времени и явлениями. Шторм — он же для всех происходит: и тех, кто в море, и тех, кто на земле. Но, конечно, уже гораздо больше драматургии. Это драма, а не наблюдение, как «Северяне». Мы только что закончили монтаж, теперь начинается постпродакшен: тонирование, цветокоррекция, озвучание. Полностью, с титрами, фильм будет готов в феврале. Будем отправлять его на европейские фестивали класса А — на все по очереди. Здесь не возьмут — там пригласят. Но, я думаю, весь следующий год, как в этом году с «Северянами», мы поработаем с фестивалями, а уже к концу года выпустим картину в кино. Не в широком, но все же в прокате, так как это полнометражный фильм. Сейчас как раз обсуждаем, кто будет потенциальным прокатчиком. За премьеру в Мурманске мы переживали больше всего. Тут же простая логика работает, человеческая. Ты везешь картину в Европу и думаешь: ну, может быть, они не поймут. Ну и хорошо — не поймут и не поймут. Это нормально. Но в любом случае это подготовленный зритель, он поймет какие-то языковые вещи, изобразительные, даже если не поймет что-то про людей или то, что происходит в кадре. Когда ты везешь картину в Мурманск — ты понимаешь, что там будут твои герои, которых ты снимал, будут их семьи, их дети, и не факт, что им понравится. С другой стороны, для них это событие. И если их друзьям не понравится — их же до конца дней будут подкалывать. Узнали на судне — узнали в порту, и уже каждый второй будет похлопывать тебя по плечу. Мы еще снимать не начали, а уже разговоры пошли: «Ну шо, Василий Николаевич, в Галливуд?» Премьера прошла в кинотеатре «Мурманск». Это старый большой однозальный кинотеатр, премьерный, на 450 мест. Было, конечно, очень переживательно. И весь показ почему-то хлопала дверь. Мне объяснили, что люди в Мурманске не привыкли, что в семь начало мероприятия, а показ может начаться в восемь. То есть для них формат сбора гостей был не очень понятен. И многие пришли за полчаса до начала сбора, и кто-то, устав ждать, отходил, шел домой кофе попить — это же небольшой город. И когда начался показ, те, кто отходил, начали возвращаться. Но я-то этого не знал, и каждый раз, как хлопала дверь, мне казалось, что люди выходят. Когда закончился фильм, пошли титры, зажегся свет, я обернулся и понял, что люди все это время только приходили. И это было очень круто. И вопросы, которые задавали мурманчане, и реакция зала превзошли все возможные ожидания. Во-первых, вопросы были интересные. Они точно понимали какие-то штуки: вот время, вот состояние, вот тут мы поняли. Кто-то сетовал, что мы вначале не написали титром, что это полярная ночь, потому что, как им показалось, нам удалось передать вот это постоянное вязкое состояние, которое существует на границе перехода изо дня в день. Словом, реакция была положительная, мне кажется. Нам тут кажется в Москве, что кино это больше авторское, нежели зрительское, но мурманский зритель сказал, что кино нормальное, смотреть можно. А может, мы просто недооцениваем зрителя? Все говорят: российский зритель не готов, а я вот в этом не уверен! Мы же все Чехова, Толстого и Достоевского читали в школе — в смысле, всех заставляли это делать. Кто-то продолжает жизнь с прекрасной литературой. Не все, но многие. Со многими случался Тарковский в кинотеатрах, потому что билеты продавались, и можно было в кино сходить посмотреть «Солярис». И это все никуда не делось. Оно, может, спряталось в какой-то момент за неким вещизмом, но оно возвращается. Прожив в Мурманске это лето, я наблюдал, как в город приезжают современные художники делать инсталляции. И это не вопрос кружка самодеятельности — это художники с мировыми именами. Да, у них чуть меньше людей приходят на открытия, чем в «Люмьер» или ММОМА, но они задают интересные вопросы, интересуются. Я знаю галеристов, которые худо-бедно привозят туда что-то актуальное. И они говорят, что вначале приходило 15 человек, которые просто не понимали, что перед ними. Потом пришли уже 20, и 10 из них понимали, на что они идут, потому что уже приходили. И люди начинают втягиваться, читать, понимать. Поэтому мне кажется, что зритель есть, с ним все в порядке. Очень разный зритель для очень разного искусства. Все хорошо с этим. Мы бы очень хотели, чтобы наша следующая картина «Пена» вышла в России, чтобы в следующем году «Пена» была на экране в Мурманске, и чтобы люди пришли. Это более зрительское кино, и тема, понятная мурманчанам. Хотя она всем понятная — и на Каспии, и на Урале, и на Дальнем Востоке, везде есть такая социальная проблематика. Я знаю ребят, которые не бывали никогда на Урале и считают, что там все сидят в шахтах, что там весь мир — это только Уралмаш. Но мы-то с вами понимаем, что Екатеринбург — это один их центров страны во всех смыслах. Отсутствие связей создает стереотипы. У нас о нашей стране стереотипы такие же, какими мы себе представляем стереотипы европейцев — про шапки-ушанки и медведей. Да мы про себя-то что знаем?