«Советскому человеку нужно было сделать пространство пустым»

На неделе Института «Стрелка» в Санкт-Петербурге эксперт Куба Снопек прочел лекцию «Архитектура соучастия. Как вместе построить общественное пространство». В ней он рассказал, на каких принципах строилась планировка центра крупных городов в СССР, как советские площади пережили приход капитализма и как сегодня при помощи краудсорсинговых проектов можно создавать общественные пространства на пустом месте. Постсоветское пространство: общественно-необщественное В таких городах, как Нью-Йорк, существуют частные владения, и общественное пространство там – это все, что не частное. Но если мы говорим про постсоветский или посткоммунистический город, там с этим все не так очевидно. Если посмотреть на картинку с изображением типичного микрорайона из советского учебника для архитекторов 1960-х годов, на ней, можно сказать, что все общественное. Есть здания, но они стоят в общественном пространстве. Есть парк, похожий на Central Park, но он ничем не отличается в реальности от этого пространства между домами. Это все принадлежит государству. В постсоветском пространстве это в некоторых случаях может принадлежать муниципалитету. И дома тоже общественные, потому что построены государством. Так что тут слово или понятие «общественное пространство» до 1991 года не имело особого смысла, потому что все было общественным. И хочу еще рассказать о проекте одного из моих студентов на «Стрелке» в 2014 году – Николаса Мура. Он смотрел, как это выглядит в Москве. Например, есть дом, который принадлежит государству. Потом некоторые квартиры в нем приватизируются, в итоге там большинство квартир - частные, но подъезды муниципальные. В итоге получается, что собственное тут – это такой пэчворк. Это очень много разных собственников, большой хаос, и очень сложно говорить об общественном пространстве в такой ситуации. Если мы выходим на улицу, то видим, что всюду есть какие-то заборы, которые непонятно что от чего отделяют, всюду какие-то бордюры желто-зеленые. И вот оно постсоветское пространство: общественно-необщественное, частично приватизированное. Этим я хочу сказать, что мы можем говорить об общественном пространстве в целом, как о феномене. Но я в каждом проекте, который делаю, сначала стараюсь выяснить, о каком пространстве мы вообще разговариваем, что там происходит, какова его суть. Потому что они могут выглядеть очень похоже, но работать совсем по-разному. Проект «Площадь спектакля» Первый проект, о котором я расскажу – «Площадь спектакля», я сейчас делаю, он не закончен. Это будет выставка в Варшаве, инвестор или клиент которой – Варшавский музей современного искусства. У нас в Варшаве есть площадь возле высотки, построенной после смерти Сталина в 1955 году. Площадь перед ней была открыта в 1955 году, и она огромна. Варшава – город, где масштаб архитектуры и застройки примерно как в Петербурге. А эта площадь просто нереальных размеров - 10 гектаров. После распада коммунизма с этой площадью случилось то, что вообще случается с такого рода огромным пространством: с одной стороны появился рынок, с другой – какие-то контейнеры, кто-то что-то застроил. В прошлом месяце там поставили самолет, в котором находится бар с кебабом. И это такой пустырь в городе, с которым никто не понимает, что делать. Сейчас Варшава как раз делает конкурс и выставку, чтобы многие люди рассказали что-нибудь про это пространство. Меня попросили сравнить эту площадь с разными пространствами на восток от Польши: из России, Украины, Грузии, из разных стран, которые раньше входили в состав Советского Союза. Вместе с друзьями мы сделали исследование. Во-первых, посмотрели на западные площади, очень много прочли о том, как перестраивался Париж и Чикаго – это очень интересно. Чикаго – типичный капиталистический город XIX века, очень чистый пример. Там в 1909 году был подготовлен очень красивый план Burnham Plan of Chicago, где архитекторы старались оптимизировать пространство под этот капитализм XIX века. Еще мы прочитали практически все архитектурные издания из Советского Союза про площади. Мы это все сравнили, и решили сделать проект, который сравнивает пространство капиталистического и социалистического города, на основе Burnham Plan of Chicago и Московской площади в Петербурге – это проект Льва Руднева, который также является автором площади и высотки в Варшаве. Эти два проекта нарисованы одинаковым образом, это подобный стиль рисунка. Там появляются очень похожие архитектурные элементы, но по крупному счету все очень сильно различается: размеры, пространство, способ проектирования озелененных пространств, масштаб и форма улиц, аллей и так далее. С одной стороны, поначалу кажется, что все абсолютно одинаковое, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что все очень разное. Ленинские годы – логика СМИ Чтобы рассказать побольше, откуда берется разница между этими двумя картинками, нужно посмотреть, что случилось в России и СССР после 1917 года. Во-первых – огромные площади стали политическими пространствами, чем раньше до такой степени не являлись. Это было пространство, как тогда писали архитекторы, немного похожее на греческую агору или римский форум: пространство, куда все могут прийти, что-то сказать, где могут проходить митинги. Второй очень интересный момент – с 1917 года в СССР началась разработка того, что сегодня называется СМИ. Сначала это было радио, потом – телевидение. Можно сказать, это был авторский проект Ленина о том, как можно быстрее разработать «говорящую» газету. Мы нашли информацию о том, что только 30 процентов пролетариата и крестьян, поддерживавших Ленина, умели читать. Поэтому нужно было сделать пропаганду проще: создать радио, - такое СМИ, которое гораздо быстрее, чем газета, будет распространять всю эту информацию. Мы, например, нашли информацию, что в 1920-е годы в Москве на шести площадях с девяти до одиннадцати вечера читались газеты. Собирались тысячи человек, слушавшие таким образом новости. Поэтому общественная функция площадей была усилена развитием радио. На площадях также проходили авангардные театральные спектакли. И очень важно, что например, Дворцовая площадь стала местом создания мифа о взятии Зимнего дворца, хотя историки сейчас говорят, что это была неправда, а на самом деле не больше 8-10 человек взяли Зимний. Возьмем в качестве еще одного примера первую площадь, построенную в СССР с нуля, - она находится в Харькове, который тогда был городом номер три в стране. Вокруг нее находится улица с трамвайными остановками. Можно сказать, что вся архитектура или урбанистика площади придумана таким образом, что массы, которые на нее приезжают, должны выйти с остановки, пройти через парадные ворота, а потом – вокруг большого сквера на центральное пустое пространство, где проходят парады, митинги и шествия. Видно, что логика кадра, СМИ, того, что потом нужно будет эту картинку показывать, повторять, копировать, родилась за долгое время до Инстаграма. Еще один интересный проект – неосуществленный план перестройки Арбатской площади в Москве. При взгляде на его визуализацию кажется, что она очень логичная, оптимизирует это пространство, движение становится более логичным и хорошо организованным. На самом деле, тут есть одни ворота, через которые можно пройти, другие ворота, через которые можно проехать, амфитеатр, где люди могут сидеть и смотреть какой-то спектакль, а еще есть ворота, образованные фонтаном. И видно, что тут эта логика кадра и камеры сильнее, чем просто практическая логика использования этот пространства. Такой подход повлиял на то, как формировались площади в самом начале советской эпохи. Сталинские годы - военная логика Потом в сталинское время в город вернулась военная логика, которой не было в проектировании пространства в годы правления Ленина. Во-первых, площади и проспекты должны теперь быть пустыми, чтобы можно было их быстро и эффективно контролировать. С другой стороны, они должны быть покрыты асфальтом, чтобы можно было убрать газ из города, если будет газовая атака. Потом строится метро, которое одновременно является бункером. Милитарная логика возвращается в город, и перестраивается Москва. На самом деле, тогда создавалось очень много площадей. Это очень интересный материал для исследования, потому что можно прочитать, что говорили архитекторы в это время, как они понимали общественное пространство. И это можно сравнить с тем, что писали архитекторы в капиталистических странах, например, в Чикаго. Мы это называем «проектирование пустотой». Это значит, что при перестройке Москвы пустота была самым главным способом проектирования. Нужно было сделать пространство пустым. Ну, а пустота в городе – это как раз площадь. Поэтому в 1930-е годы в Москве появляется очень много проектов площадей. Для выставки мы сделали модель двух видов городских площадей: площади циркуляции и площади спектакля. Они практически нигде не существуют в своей чистой форме, это теоретическая модель. Но площадь циркуляции – капиталистическая, а площадь спектакля – та, которая родилась в социалистической части мира. У них другие источники вдохновения. Площади на Западе продолжают традицию рынков, торговых площадей, а на Востоке скорее вдохновляются агорами и форумами. Пространства циркуляции – это инфраструктура, которая стимулирует экономику. Там широкие тротуары, очень много входов в магазины, плотная застройка вокруг, и все спроектировано так, чтобы люди циркулировали: заходили, выходили. А площади на Востоке прежде всего создавались, чтобы обслуживать большие мероприятия, события, спектакли. Поэтому тротуары там не настолько важны. Гораздо важнее, чтобы сама площадь была огромной, пустой, чтобы было место. Очень важно подвести к ним магистрали с общественным транспортом, которые привозят массы людей. На Западе субъектом этого пространства является один человек, который должен циркулировать, покупать, ходить в кафе. А на Востоке субъект – это массы, которые нужно привозить общественным транспортом, чтобы они участвовали в параде, митинге, или в чем-то подобном. Это теоретическая модель, но нам удалось найти площади, которые идеально под это подходят. Burnham Plan of Chicago показывает как раз эту циркуляцию людей, которые ходят между разными фасадами, и все оптимизировано под экономику. И если посмотреть на советский плакат 1930-х годов, то на нем можно увидеть народные массы на параде на Красной площади. Возвращаюсь к площади в Варшаве, про которую я говорил. В 1950-е годы там было организовано два парада. Если посмотреть на их снимки, то мы увидим, что на них есть все элементы той стилистики: знаковое здание, которое локализирует место на фотографиях, люди с фотокамерами и киноаппаратами, масса людей, которые проходят через это все. Видно, что площадь работает идеально, так, как было спроектировано. Но интересно, что после смерти Сталина все поменялось. Например, через полгода после парада 1955 года, во время «польской оттепели» тут все вышло из-под контроля. Оказалось, что это общественное пространство, которое больше не контролируется государством. Например, там прошел митинг, на который пришел миллион человек. Коммунистический лидер, который как раз предсказал, что будет оттепель, предложил людям вместе с ним сделать реформу коммунизма, и люди начали кричать «Кардинал Вышиньски – в бюро Коммунистической Партии!». Люди предложили, чтобы один из главных священников стал членом коммунистической партии, что, мне кажется, является доказательством, что все вышло из-под контроля. Таких площадей было спроектировано и построено очень много, особенно после войны: в Минске, Тбилиси, Баку и очень многих других городах появляются большие пустые площади, которые оптимальны для парадов и разного вида официальных государственных спектаклей. После 1956 года там везде начинают происходить разные вещи. (...) Происходили протесты, такие, как «демонстрация семерых» после введения советских войск в Прагу в 1968 году. На Сталинскую площадь в Варшаве приехал Папа Римский, и миллион человек пришло на службу. Это мне тоже видится доказательством того, что площадь живет своей жизнью, и никто уже не контролирует, что на ней происходит. А в 1991 году практически на все эти площади в восточном блоке вышли миллионы человек, чтобы попрощаться с коммунизмом. (...) Москва в 1990-е годы – это мой любимый период, когда в общественных пространствах проявились акционизм и художники. Например, группа «ЭТИ», которая использовавшая большие коллективы людей в общественном пространстве. Интересно, что милиционеры хотели остановить их перформанс, но художники им сказали, что снимаются на телевидении, и культ киноаппарата был настолько сильным, что их оставили в покое, и перформанс завершился. Он представлял собой как раз деконструкцию того, что происходило в 1930-е годы, когда люди своими телами писали «Привет Сталину!». (...) Советские площади сегодня Самое интересное, что площадь спектакля уже не существует в реальности, потому что 30 лет назад все поменялось, появился капитализм, и эти площади начинает застраиваться. С ней много чего происходит. Например, наиболее радикальный проект - небоскребы на территории, которая раньше была Александерплац, огромная площадь спектакля в восточном Берлине. Архитектор Ханс Кольхофф предложил внедрить туда такой вид плотной застройки, как в Чикаго, Нью-Йорке. Очень много подобных попыток было сделано, и практически все эти площади каким-то образом перестраиваются. В Варшаве там рынок и хаос. Под Манежной площадьь разместился торговый центр. На Триумфальной площади– установили качели, разбили ее на много маленьких кусочков, на каждом из которых что-то происходит. Практически все эти площади перестраиваются, и мне кажется, если смотреть на то, каким целям может служить спектакль или циркуляция, то это очень интересно. Потому что оказывается, что все эти общественные пространства очень разные. Где-то они могут использоваться, как политические пространства, где-то нет. Где-то они более свободны, и ты можешь выйти, сделать, что хочешь, а где-то они по-прежнему под контролем полиции. Все должно получиться без денег Если проект для музея в Варшаве был чисто теоретическим, мы просто его делаем, чтобы начать какую-то дискуссию про роль площади в городе. Другой проект - «Сцена», в котором я был методологом, балансирует на грани между теорией и практикой. Это общественное пространство. В историческом городе Днепр с типичной екатерининской застройкой, в 1930-е годы был построен деревянный амфитеатр с видом на реку, недалеко от дворца Потемкина. Это интересное классическое сооружение с иерархической структурой, с разделением между публикой и актерами. Это архитектура, которая не совсем соответствует тому, как театр выглядит сегодня, когда часто не понятно, где проходит граница между сценой и не сценой. Этот амфитеатр был уничтожен во время Второй Мировой войны. Там ничего не осталось. Только рельеф. Осталась просто площадка в парке, там в 1970-е годы построили круг, и на нем встречались пионеры, происходили какие-то игры. К нашему времени пространство оказалось заброшенным. Никто туда не приходил. И ребята из местного фестиваля культуры и искусства «Конструкция» хотели что-то с этим сделать. Мы начали с ними разговаривать, они говорят «Может, организуем так какое-нибудь пространство, восстановим этот амфитеатр? Может, построим там что-то для людей?». Мы начали с ними об этом говорить. Оказалось, что там нет бюджета, но есть прекрасная команда, есть фантастические люди, которые очень сильно мотивированы и хотят что-то делать. У меня сразу возникла идея. Они были в состоянии организовать там субботник, убрать это место, чтобы что-то происходило на площадке. Я вместе с Изабеллой Цихонской и Каролиной Поперой делал проект «Архитектура седьмого дня» - исследование про церкви, которые были построены в Польше после 1980 года, во время солидарности. Интересно, что так построили около 3700 храмов. Практически все было сделано независимо от государства. Люди просто приходили и делали это своими руками. Не было никакой поддержки, материалов, машин. Все было построено средневековым методом, и получались очень интересные формы. Это хорошая архитектура. В итоге получалось что-то на уровень выше обычной архитектуры, построенной государством, у которого было все. Мы пришли к выводу, что, наверное, у этих архитекторов и строителей был очень хороший метод, и начали делать исследование, которое продлилось два года. (...) Мы начали разговаривать с архитекторами и реконструировать, как они это сделали. Написали большую книгу – 450 страниц – про этот метод, который мы приравняли к краудсорсингу. Само это слово было придумано только в 2006 году редактором журнала Wired, и обозначает метод работы через интернет. Организован он следующим образом: есть некая организация или институция, которая создает структуру работы и разделяет все задание на маленькие кусочки. Потом любой желающий может взять такой кусочек и сделать его. Тысячи или миллионы этих маленьких кусочков соединяются в один проект. Важно понимать, что, например, «Википедия» - это не краудсорсинговый проект, потому что у нее нет конечного результата, нет видения того, что должно быть в конце. Это просто ресурс, который развивается сейчас и будет бесконечно развиваться. Краудсорсинг тем и отличается от «Википедии», что в нем всегда есть видение конечного результата, к которому идут все участники, для чего каждый выполняет свой кусочек работы. Мы поняли, что так было с теми церквями: архитектор создавал видение, а потом приходили люди. Кто-то принес кирпич, кто-то – два, кто-то доски. Главное задание архитектора было понять, какие люди есть в приходе, кто когда свободен, и организовать их работу. Поэтому получалось делать просто неимоверно сложные конструкции, очень большие здания, используя труд простых прихожан. И, кстати, никто не погиб за это время. Так что в городе Днепр мы решили попробовать при реконструкции амфитеатра использовать тот же метод. В проекте участвовало очень много людей. Можно сказать, что главным архитектором был мой друг Томаш Ветлик, а я был как раз методологом, который старался организовать все, как у польских строителей храмов. Идея была такая, что все должно получиться без денег, просто так, здание должно возникнуть из интернета. Первое, что мы сделали – это написали бриф, ТЗ. Там было 12 или 14 страниц пожеланий людей, которые будут этим пространством пользоваться. Сначала мы идентифицировали разные сообщества, которые могут приходить туда. Не только участники фестиваля «Конструкция», а абсолютно разные люди, которые теоретически могут туда приходить и пользоваться этим зданием. Мы провели в интернете опрос, собрали очень много отзывов. Выяснились две вещи: во-первых, в городе Днепр очень много мест, где можно проводить концерты, лекции, но они все спроектированы в рассчете на большие сообщества. Например, амфитеатр, который находился в этом месте раньше, был рассчитан на 5000 человек. Другой, который стоит в парке – на 2000-3000. А большинство сообществ в городе насчитывает по 50-100 человек. Во-вторых оказалось, что всем потенциальным артистам, которые могут выступать на площадке, нужен какой-то звук, и организовать его очень сложно. Потому что, если пойти в какой-то концертный зал, там нет ключа, человека, который за это отвечает, нужной бумажки. В общем, везде какой-то недружелюбный интерфейс. И мы решили, что это ТЗ для нас - место, где можно сделать любой вид мероприятия. Максимально пустое, так как это площадка для спектаклей. Максимально гибкое. Но важно, чтобы там две вещи: маленький масштаб, более уютный, и какое-то устройство, которое позволяет получать усиленный звук. Мы начали все это проектировать тоже методом краудсорсинга. Было очень сложно, и я до сих пор не до конца понимаю, как у нас все получилось. Я пригласил в проект около 10 архитекторов, и мы разделили его на несколько частей, и каждый разрабатывал разные элементы. Идея была такая, чтобы каждый из них работал мало, а суммарно получился проект. В процессе работы мы постоянно связывались по интернету. Оказывается, нет софта для коллективного проектирования. Если кто-то из вас разработчик каких-то стартапов, мне кажется, тут есть рынок. Просто вообще невозможно проектировать, двигать 3D, делать заметки. Такого софта вообще нет. Получилось так, что главная ось, которая идет от дворца Потемкина в сторону реки и сцен – там нужна стена, чтобы был звук, есть некие функции, есть вход. В проекте появился бокс, в котором помещаются разные вещи, которые нужны для этой сцены. Плюс маленькое пространство для воркшопов, которое смотрит в сторону реки. На крыше мы решили поставить акустическую трубу. Это механический усилитель звука, как в граммофонах. Если есть эта труба, не нужно электричество. Можно просто усилить звук механически. Это не до конца получилось, потому что мы в итоге поставили туда маленькую колонку. Но все равно удалось создать такую трубу, которая усиливает звук и не требует электричества извне. Пространство должно хорошо выглядеть Очень интересный момент - у нас в команде был геометр. Мы попросили его, чтобы он создал иконическую геометрию, потому что поняли: самое главное, чтобы это пространство хорошо выглядело в кадре, чтобы можно было его фотографировать и снимать на видео. Чтобы оно было, не хочу говорить иконическим, но очень простым, запоминающимся. Чтобы оно выглядело иначе, чем все остальные. Он как раз взял это все, почистил геометрию и создал простую форму, сделал картинку-рендер того, что должно было получиться. Тут тоже мы перестали делать проект и начали отдавать блоки работы сообществу, которое там будет этим заниматься. В проекте про церкви, о котором я говорил раньше, самое главное отличие этих построек от государственной архитектуры тех времен сегодня заключалось в том, что ее создавали конкретные люди из местных сообществ. Если что-то построено государством, никто не хочет это сохранять, там сразу появляются вандалы, граффити. А в случае с церквями их сохранением занимаются люди, потому что они или их родители это построили. В проекте «Сцена» мы изначально хотели как можно больше жителей привлечь к этому процессу. Не только к строительству или краудфандингу, а вообще к любой точке процесса. Например, мы нашли студентов архитектурного института, который умеет и любит делать рендеры, и просто отдали весь проект им, сказав «Ладно, нужно сделать рендер для краудфандинга, вы это сделаете». Они пошли, собрались на этой площадке, сделали фотографию себя на ней, потом сделали рендер. Вот так этот проект появился, ушел от нас и начал жить внутри сообщества. Потом мы сделали краудфандинг. Им тоже занимались ребята с фестиваля «Конструкция». Мы помогли создать картинки. Удалось собрать деньги. Потом началось строительство. Это все должно было быть модульным. Сам процесс строительства был самой большой проблемой. Потому что, с одной стороны, это довольно сложный проект, акустическая труба, например, имеет сложную геометрию. С другой стороны, никогда не понимаешь, сколько людей придет это строить. С третьей стороны, нужно создать какую-то атмосферу, которая напоминает пикник. С четвертой стороны, есть тяжелые вещи, которые нужно поднимать. Были большие префабрикаты, которые мы заказали в цехе, и какие-то более мелкие детали, которые нужно было разрисовать и создать самим участникам процесса. Появилась группа из 20-30 человек, которые приходили, либо ежедневно, либо через день, и каждый что-то делал. Кто-то разрисовал, кто-то порезал, кто-то поставил, и так далее. Как оказалось, в случае такой стройки вообще не существует дедлайна. Мы думали закончить пятого июня, а получилось пятого июля. Все шло очень медленно, и невозможно было рассчитать, сколько это будет длиться. Но сам процесс очень прикольный, приятный, и он, правда, похож на пикник. Люди приходят из разных сообществе и тусовок, начинают работать вместе. Было несколько кризисов: город разрешил, потом запретил, а потом снова разрешил наш проект. Каждый из этих кризисов сильно помогал объединять людей. Самым сложным был не архитектурный проект, а проект разделения разных элементов архитектуры и планирования, что когда делать. Я не могу сказать, что это полностью получилось соблюсти, но сейчас понимаю, что в архитектуре соучастия самое главное – менеджмент этого процесса. Самое главное – вещи, про которые обычно не думается. Например, вес разных элементов, пол участников. Потому что, например, по субботам и воскресеньям приходят мужчины, а с понедельника до пятницы - женщины, которые в Днепре чаще не работают и просто хотят участвовать. Поэтому нужно работу с элементами разного веса на разные дни планировать. Это вещь, про которую я никогда бы не подумал до этого. Можно сказать, что делая этот проект еще раз, я 90 процентов времени, наверное, занимался бы только этим: распланировал, какие вещи где должны лежать, где лежат инструменты, как это расположено на участке и так далее. Конечно, в обычных проектах тоже делается макет, но у нас он был очень большой и сложный в соотношении с размером здания, которое, на самом деле, получилось супермаленькое. Простая геометрия Вернемся к геометрии. Когда мы исследовали церкви, то поняли, что, если для постройки здания использовать труд добровольцев, очень многие его элементы будут выглядеть криво. Архитекторы этими зданиями всегда были недовольны. Фотографии этих зданий выглядят круто, если они сделаны с дрона, с высоты 100 метров. Но, если подойти близко, видно, что там все не получилось: все кирпичи неправильного размера, нигде нет прямых углов, вместо 90 градусов всегда получается что-то между 80 и 110. Единственный способ избежать этой проблемы (архитекторы об этом не знали, а мы осмотрели 3000 проектов и сделали свои выводы) – это создать очень простую геометрию, которая издалека будет выглядеть, как что-то спроектированное. Цель была – создать что-то, что напоминает формальную архитектуру, методами неформальной архитектуры. Мы сделали это таким образом: выстроили проект вокруг очень простой треугольной геометрии, внутри которой очень много каких-то несовершенств. Что-то криво, что-то не так отрезалось, не так вышло, материал не тот. Но издалека выглядит именно так, как на рендере. Если сравнить с павильонами, которые делают архитектурными бюро, и у которых есть обычный бюджет, обычная команда строителей, то мы увидим более-менее похожую историю. Когда «Сцена» открылась, там начали происходить разные мероприятия. Во многих из них я бы хотел принять участие, в других – нет, и мне кажется, что это очень важно. Мы с самого начала договорились с ребятами из фестиваля «Конструкция», что хотим спроектировать пространство, где будут возможны мероприятия, которые нам не интересны. Потому что, если там будут только те вещи, которые нам интересны, значит, это очень эксклюзивное пространство. Мы хотели, чтобы оно было как можно более открытым, и чтобы люди просто могли приходить. Там есть специальный волонтер, который принимает заявки, кто когда будет что-то делать. На «Фейсбуке» написано, что когда будет происходить, у проекта 2000-3000 фолловеров. Можно сказать, что город живет этой площадкой, эта часть парка живет. Посмотрим, что будет дальше, потому что перед зимой нужно всю эту конструкцию, тоже силами волонтеров, разобрать, и подумать, что делать в следующем году. Мне кажется, что очень круто, когда происходят такие вещи, которые никто не планировал. Это тоже пространство, где форма, какой-то тотем, притягивает людей, и там уже могут развиваться самые разные проекты.