Хорошо известно, что на Руси плакали не только на похоронах, но и перед свадьбой. А еще во время праздников, перед сенокосом, до крещения младенца, во время молитвы, над стопкой горячительного, от жалости к себе и от сострадания ближнему. Причем плакали не только женщины, но и мужчины. О феномене плача Российский этнолог и фольклорист Татьяна Бернштам выделяет три вида русского плача: положительный, пустой и отрицательный. И объясняет, когда какой использовался. Положительный сопровождал молитву, различные проявления скорби, в том числе в память об умерших (недаром праздник в память об усопших Радуница называлась плакучей), слёзы радости от неожиданно свалившегося счастья или горевания из-за сострадания чужой беде. Плач со знаком плюс был необходим на протяжении всей жизни, а посему прибегали к нему все – от млада до велика. Считалось, что вытье, причитание, голошение – обычное женское состояние, но такой плач называли пустым. В народе говорили: «Плакаться станешь – Бог дольше жить заставит». Окружающие не любили нытиков и плакс, которые целый день, сидя на завалинке, вздыхают да слёзы льют по мелочам – из-за потерянной вещи, от нанесенной обиды, от пошедших не так дел. Не любили, но и сильно не осуждали: хочешь сопли по лицу размазывать – твоё право. А вот если рыдания или слезы от скрежета зубами становились следствием неспособности победить собственную гордыню, тут уж порицания не избежать. Жалость к самому себе, зависть, высокомерие, злоба – если слёзы вызваны подобными состояниями, то плач считался отрицательным. Крайняя его форма – ропот на Господа, который однозначно признавался смертным грехом. На Масленицу Сегодня Сырная Седмица ассоциируется исключительно с радостью – гуляньями да поеданием вкусностей, но так было не всегда. Наши предки считали, что и во время Масленицы поплакать нужно обязательно. Роль эта отводилась девушкам-второгодкам – тем, что с прошлого года так и не вышли замуж. Засидевшиеся в девках и не уступающие на празднике места подругам, по мнению той же Бернштам, угрожали принятому миропорядку. Правда, неудачницы не голосили, но непременно пускали слезу во время пения, «оплакивая» свои несчастья. Масленая, белый сыр, А кто не женился — сукин сын! Масленая, белая мочка, А кто замуж не ишел — сукина дочка! (фрагмент песни во время масленичных гуляний в Брянской губернии). И непременно рыдания девушек-плакальщиц должно было заглушать общее ликование при проводах-похоронах Зимы. Вспомним, как в «Снегурочке» Римского-Корсакова радостные прощания с Масленицей чередуются с тоскливым голошением девушек. В начале прошлого века археограф Павел Тиханов писал, что на его родной Брянщине во время Масленицы песни поют «не из весёлых», а известный фольклорист Галина Шаповалова в одной из своих монографий сравнивала тверские масленичные напевы с похоронным плачем. К слову, сам похоронный плач – был обязательным атрибутом проводов покойника. Когда родственники не могли горевать «как нужно», на помощь звали плакальщиц, которые с юных лет постигали азы «слезного» мастерства. По наблюдениям российского этнографа и фольклориста Игоря Морозова, во Владимирской губернии страдания умерших облегчал плач в голос, а вот «тихие слезы», напротив, усиливали мучения почившего. Уместно вспомнить о «похоронном плаче» невест, которым они в паре с двумя подружками «зарабатывали» себе право на счастливую семейную жизнь и оплакивали «смерть» собственного девичества. Плакали не только «на публику», но и оставаясь наедине с собой. Новая жизнь после свадьбы Основным лейтмотивом русской свадьбы, конечно, является веселье и радость. Но если основная масса гостей ликовала, то отдельные участники праздника находились в таком состоянии, что вот-вот были готовы пустить слезу. Объяснить это можно как христианским пониманием брака (не только радость, но и мученическая жертва), так и переживаниями новобрачных, а также их родителей по поводу того, как пройдет первая брачная ночь. Отдельные среднерусские традиции наглядно демонстрируют, что и гостей провожать молодая должна была с завываниями: Ты белая моя суседушка… Оставляешь ты меня горьку, бедную На чужой дальней сторонушке, Поклонись… Родимому мому батюшке… Родимой то моей матушке. Частью обряда плача новоиспеченной женушки становилось утешение, когда свекровь водила ее по избе для поклонов новым членам семьи. Хороша была та сноха, которая не уставала причитать. Слезы могли вызвать и испытания, которые устраивали молодой семье – так называемое прокатывание с горы или закапывание в снег. В Костромской губернии молодоженов заставляли лечь на сани, а сверху наваливалось несколько человек, чтобы под их тяжестью молодые «стонали и кричали». В Пермской губернии шли ещё дальше – навалиться должно было не менее двух десятков молодых парней, да чтобы их сверху обязательно «умял какой-нибудь молодец». И почти повсеместно молодых супругов (вместе или поочередно) закапывали на 3-5 минут в заранее вырытую снежную яму. Если кто сопротивлялся, вытаскивали на улицу за шиворот. Редко удавалось откупиться, например, водкой (Владимирская губерния). А в Новгородской губернии зарытого в снег мужа жена должна была откапывать голыми руками, причитая, будто он покойник. Как тут не зарыдать?! И не потому, что традиция велит, а потому что руки окоченели. Рождение ребенка Сразу после появления ребенка в доме, прямо скажем, царила атмосфера не из веселых. По народным верованиям, и сама женщина, и принимавшая у нее роды повитуха несколько недель ходили между жизнью и смертью, а рожденный малыш все 40 дней до крещения беззащитен перед злыми чарами и бесами. Посему послеродовые обряды сопровождались плачем, сам факт рождения скрывался, а мать лила слезы и выдавала дитятко за «покойника», напевая «похоронные» колыбельные: Баю, баю да люли! Хоть теперь умри, Завтра у матери Кисель да блины — То поминки твои. (Колыбельная середины XIX в.). Обрядовая форма «прощания с матерью», когда малыша отучали от груди, и зачастую насильное принуждение к первым шагам также предполагали слезы и стенания. Такие эмоции расценивались, как богоугодная жертва Господу. О мужском плаче Безоговорочную веру в то, что русские мужики не плачут, легко пошатнуть. Еще как плачут! Наши предки были убеждены, что слезы необходимы не столько для очищения и выплеска эмоций, сколько для соблюдения установленных предками правил. Редкий мужчина плакал навзрыд, но впасть в меланхолию и погрустить норовил каждый. От Красной Горки до Троицы молодые парни «смиренно печалились», затягивая грустные песни и пуская слезу на гуляньях. Одни – потому что не прошли девичьи испытания во время массовых игрищ час назад, другие – оставшись холостяками еще с прошлого года, третьи – получив отказ от девушки или жалуясь на молодую жену. Отсюда одно из прозвищ таких парней – жальба. Впасть в уныние полагалось и в разгар лета, перед сенокосом. Причины молодым парням искать долго не приходилось – либо безответная любовь, либо собственная незрелость. Семейным мужчинам не возбранялось закручиниться от тяжелой жизни. Был и ещё один повод – сдача в рекруты. Поголосить да попричитать во время прощания матерям и женам надо было обязательно. По мнению этнографа Игоря Морозова, слезы придавали мужчинам сил, служили своеобразным оберегом. Сами же призывники, узнав о выпавшей им доле, должны были в перерыве между безудержным весельем впадать в уныние и вести себя так, словно завтра их повесят. У поморцев была традиция парням-рекрутам ходить по избам, напевая грустные песни. Полагалось непременно клонить голову к груди и всем видом подчеркивать похоронную скорбь. Наконец, верили в магическую силу слез. Отсюда рыдания на свежей могиле и традиция «плакать на цветы» в попытке облегчить страдания молодой души, вселившейся на время в растение (слезы лили на куклу, сплетенную из собранных на Троицу цветов и травы). К способности слезами оживлять мертвых восходит и «мужской плач». Не считалось позором дать волю эмоциям после завершения боя и оплакать на поле сражения погибших братьев. А еще причина частых слез вполне может крыться в неуравновешенности русского характера, ведь недаром говорят: сейчас русский плачет, а через час пляшет.
