«Посмотрите им в глаза». Истории детей войны, которые оказались не нужны власти
О ветеранах Великой Отечественной войны в России принято вспоминать раз в году на 9 Мая. Их, стариков, осталось совсем мало. Чуть больше тех, кто встретил войну детьми. «Их заслуга только в том, что мама с папой постарались», – заявил главный саратовский общественник Александр Ландо. Так председатель Общественной палаты высказался 12 октября на заседании, где обсуждался законопроект КПРФ о статусе «детей войны». Согласно проекту, гражданам, которые родились в период с 1923 по 1945 год, следует предоставить ежемесячные выплаты в размере 1000 рублей, диспансеризацию и бесплатный проезд на всех видах общественного транспорта. По подсчетам коммунистов, в регионе могут претендовать на эти льготы 25 тысяч пенсионеров. Аналогичные нормативно-правовые акты уже приняты примерно в двадцати регионах, включая Москву, Самарскую и Оренбургскую области. Однако в Саратове подобные меры сочли избыточными. После заявления Александра Ландо ни один из членов Общественной палаты не поддержал законопроект, и он не был внесен в областной парламент. Более того, 6 ноября Госдума в первом чтении в который раз отклонила закон КПРФ о детях войны, предполагающий подобные меры поддержки по всей стране. Предложение ранее получило отрицательные отзывы от правительства РФ, которое указало, что «законопроект не содержит норм, определяющих источники и порядок исполнения новых видов расходных обязательств». Балаковская активистка Наталья Познякова собрала 200 подписей за отставку Александра Ландо и направила их в правительство Саратовской области и областную думу. Свой поступок она объясняет так: «Каждая подпись написана слезами. Ко мне подходила бабушка, у которой номер на руке – ее ребенком отправляли в Германию. Слушать их истории просто сердце разрывается. Это такое горе разливанное, несправедливость вселенская! Я обращаюсь к нашим властям: люди, вы что, боги – что же вы оскотинились так?! Посмотрите в глаза этим старикам! Посмотрите, как эти бабушки выстраиваются у нас в городе в очереди на распродажах за дешевой просрочкой! Эти люди никогда ничего не попросят, они молча доживают свой век. Они же умирают на наших глазах. Насилуют наших стариков, насилуют!» – заявила Наталья Познякова. Мы приводим две обычные истории из 11 миллионов (столько в России детей войны), от людей, чьи заслуги перед страной не видят ни председатель Общественной палаты, ни власти всех уровней. Лев Дельцов, 81 год: ТОГДА ВОЙНА УКРАЛА У НАС ДЕТСТВО, А СЕЙЧАС ПРАВИТЕЛЬСТВО ВОРУЕТ ПРАВО НА ЖИЗНЬ В СТАРОСТИ Я родился 7 апреля 1937 года. С того момента, как я себя помню, слышал разговоры о войне – в семье это обсуждалось, всё к этому шло. В районе Хвалынска и Вольска строились укрепления. Их среди прочих строил мой отец – пока не подхватил тиф, после чего был признан не годным к службе в Красной армии. Помню прекрасно: теплый летний день, я, четырехлетний, стою у ворот – как вдруг с противоположной стороны бежит по улице милиционер и стреляет вверх: «Война! Война!». Я прибежал домой и начал кричать во всю глотку «война!», за что получил от взрослых нагоняй – они боялись, что это сочтут провокацией. Сам Сталин боялся провокаций, чего уж тут говорить. Я, единственный ребенок в семье, жил с родителями на улице Приютской (ныне Комсомольская) в доме купца Горина в условно трехкомнатной квартире (третья комната – темная, там только печь топилась). У нас отделили одну из двух свободных комнат, с первых дней войны там кто-то жил: сначала один военный, потом еврей по фамилии Волин, потом семья из Гатчины – мать, двое детишек и бабка. Саратов был забит воинскими частями, на улицах сновали туда-сюда люди в форме. У нас во дворе была установлена походная кухня: две лошади, телега, на ней котел. Еще вырыли траншею, куда мы должны были прятаться в случае чего – в итоге яма превратилась в отхожее место. Временами объявлялась воздушная тревога, и в районе «Крекинга» падали бомбы (в центр города, насколько помню, не попадало). Во время тревоги запрещалось жечь любой источник света. По улицам ходили милиционеры, которые следили за соблюдением мер. Однажды они заметили огонек от керосинки из нашей квартиры и потащили отца. К счастью, его отпустили, выяснив, что он не дезертир. Быстро стало всё плохо, особенно с едой. Основной проблемой в годы войны был поиск пропитания. Сколько себя помню в те годы, всегда чувствовал голод. Весь Саратов тогда питался колобом с маслобойного завода – жмыхом, который остается после отжима растительного масла из подсолнечных семечек. Сейчас его используют как подкорм для рыб – а тогда это был наш сухой паек. Его можно было перемолотить и выпечь лепешки. Однажды я подставил стул к шкафу и достал эту заветную баночку – естественно, всё съел, не подумав об остальных. Потом было очень стыдно. Голод и чувство пролетарской справедливости иногда сходились в жутком единстве. У отца был брат, который жил на улице Сакко и Ванцетти, недалеко от ремесленного училища. Так вот как-то мы застали картину, как из училища выбегает девица, а за ней гонится целая толпа. Они догнали ее и забили до смерти. Оказалось, бедная девушка просто выпила чужой компот. Не менее важной заботой был обогрев в холодное время года. Дрова достать было невозможно, квартиры топили чем придется: опилками, шелухой. Во всех учреждениях не было отопления, люди сидели в верхней одежде. Однажды студенты иняза пединститута, среди которых была моя мать, подготовили концертную программу. Мы, дети, бесились за сценой. Если знаете, по обеим сторонам любой советской сцены должны были непременно стоять бюсты Ленина и Сталина, – приглядевшись к ним, я вдруг заметил, что на Сталине есть фуражка, а на Ленине нет. И тогда я снял свою шапку, подпрыгнул и надел ее на Ленина! В зале повисла гробовая тишина... Я испугался и попятился назад. Потом почувствовал, что кто-то крепко так схватил меня за шиворот – это был мужчина в милицейской форме. «Все в одежде – ну, ему же холодно!» – объяснил я свой поступок. Ввиду моего малолетства мне это сошло с рук. Я пошел в школу в 1944 году. Зимой мы сидели в классе в шубах, чернила замерзали от холода. Учебник был один на троих. Мы, школьники, после учебы собирали булыжники для дотов и дзотов, раздирали старые ткани на нитки – получалась корпия, которая использовалась вместо ваты. Хотя тогда всё было для фронта, гражданам нужно же было тоже что-то носить. Матери подружка-армянка подсказала ремесло – научили отца делать босоножки. Для этого использовались дерево, фурнитура, опойка (тонкая кожа из молодых телят, ее выделкой занимались в Глебучевом овраге) – существовала таинственная сеть мануфактурщиков, которые восполняли нужды населения. Мать держала потом в руках на Сенном базаре пару босоножек и предлагала прохожим, я прятал запасную пару. Таких торговцев, как мы, могли разогнать, как сейчас разгоняют бабушек. Там, где сейчас находится памятник Чернышевскому, раньше была карта Европы с отметками о передвижениях войск. Со временем стало понятно, что война идет к концу. Когда объявили победу, было всеобщее ликование и подъем. Я, восьмилетний, добыл и посадил в честь победы восемь кустов сирени. Такую радость я испытывал дважды в жизни: когда рухнул тоталитарный фашистский режим и позже, когда рухнул тоталитарный советский режим. Не знаю, переживу ли я это снова... Тогда мы были победители, а сегодня – самая нищая страна Европы. Я не умираю от голода, но, имея за плечами большой стаж работы квалифицированным специалистом (занимался постановкой экономических задач для ЭВМ в Приволжском транспортном управлении), свожу концы с концами с натягом. То, что сказал Ландо, слышал. Совести нет у этих хапуг! Я в общем-то не питал иллюзий насчет того, что закон о детях войны будет принят (кстати, в Украине его приняли), – всё это в духе современной российской политики. Тогда война украла у нас детство, а сейчас правительство ворует у россиян право на жизнь в старости. Тамара Козлова, 87 лет: ХОТЯТ, ЧТОБЫ ПЕНСИОНЕРАМ ЖИЛОСЬ КАК ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ Я родилась в 1931 году в селе Шилово в семье с одиннадцатью детьми, была пятым по счету ребенком. Незадолго до моего рождения мы попали под раскулачивание. Старшая сестра Маша, помню, говорила: «Мама, спрячь мою куклу – а то и ее спишут». Папа, Николай Алексеевич Негров, в 1928 году оглох. Когда он отвез на телеге зерно в город и ехал домой, его ударили по голове прикладом от винтовки и сбросили с моста. Односельчанин потом извинился, сказал, что принял его отца за кого-то другого. Для фронта отец был уже не годен, призвали только старших братьев Павла и Василия. Война отложилась в памяти вместе с постоянным чувством голода и напряженным трудом. Я своими глазами видела, как люди пухли от голода. После школы мы шли работать – в колхозе постоянно найдется работа. Весной вязали маты из соломы. Потом пушили землю, сажали овощи и махорку, пололи грядки, таскали для полива воду ведрами, укладывали рожь и пшеницу в скирды, вязали снопы, собирали урожай. Зимой задерживали снег на полях, чтобы земля была достаточно увлажнена. Весь урожай уходил на нужды фронта, самим нам ничего не доставалось. Хлеба в селе ни у кого не было. Питались овощами с огорода, если успевали что-то вырастить. Поздней осенью собирали в колхозных полях оставшуюся мерзлую картошку, промывали, сушили, толкли в ступке и делали лепешки. Иногда нам как многодетной семье из райисполкома выдавали немного крупы. Соли и сахара не было. Разламывали старые кадушки для засолки и добавляли деревяшки в чугун со щами. Это сейчас у нас в домах есть всё – а тогда света не было, добыть огонь для обогрева и готовки было сложно. Если увидал в селе у кого-то огонек – идешь спрашивать, берешь этот жар и несешь в сковороде в свою печку. Зимой в домах было холодно. Три-четыре семьи иногда селились в одной избе, чтобы перезимовать, потому что топить было нечем. Какое-то время спасали палки от убранного подсолнечника, которые мы собирали в поле и использовали для топки. Осенью 1942 года в нашу семью пришло горе: прислали похоронку – под Брянском погиб старший брат Павел. Умер молодым совсем, жизни не повидал – только окончил вагоностроительное училище, как его призвали на фронт. Мама плакала целыми днями. Второй брат Василий вернулся с фронта живым. Я училась в седьмом классе, когда объявили победу. Это было смешанное чувство: с одной стороны, всё, наконец, закончилось. С другой стороны, вместе с криками радости слышались стоны и плач людей, у которых близкие не пришли с фронта. После войны нужно было работать очень много. В 1950 году нас, восемь девчонок, отправили в Кострому на лесоразработку: нужно было выкорчевывать из земли пни, чтобы можно было проложить узкоколейку. Потом я вернулась в колхоз и отработала дояркой 13 лет. В 1953 году вышла замуж и родила пятерых детей. У каждой доярки было по 25 коров – нужно было их кормить, поить и доить три раза в день. Я за кормушкой падала в обморок, потому что было тяжело работать, вести домашнее хозяйство и воспитывать детей. Но все так жили, не я одна. В 1973 году мы переехали в Саратов. Тут я устроилась на работу на шарикоподшипниковый завод, а последние годы перед пенсией работала на тарной базе. У меня большой стаж, поэтому, когда я вышла на пенсию, стала получать 120 рублей – потолок на то время. Я ветеран войны и ветеран труда федерального значения, так что пенсия у меня большая (говорит, как бы стыдясь. – Г.А.)... Но у меня восемнадцать внуков – каждому хочется гостинцев купить, плюс на лекарства уходит много... Я не знаю, кто такой Ландо, но если б он только знал, как тогда жилось (председатель Общественной палаты Александр Ландо родился в 1943 году. – Прим. ред.)! Хорошо, что всё позади. Увеличить пенсию нам каждый год обещают и без этого. Пообещают проиндексировать на тысячу рублей – а в итоге кому-то на тысячу поднимают, а кому-то и на 5 рублей. Они, наверно, хотят, чтобы пенсионерам жилось как во время войны. Одни вредители в правительстве сидят! Можно, я так скажу? Мне уже ничего не страшно.
