Ольга Ускова: Стоимость искусства измеряется в лайках

Генсек Никита Хрущев по нынешним меркам был известным перформансистом. В декабре 1962 года, не стесняясь эмоций, плюнул в картину одного из авангардистов на выставке в Манеже. Этот плевок запустил вторую волну русского абстрактного искусства, которое сейчас с успехом покоряет мир. Пять лет назад технологический предприниматель, президент группы компаний Cognitive Technologies Ольга Ускова создала Фонд русского абстрактного искусства и погрузилась с новый для себя бизнес-мир. Мы поговорили с Ольгой о том, кто сегодня вкладывает капитал в произведения искусства, как определяется стоимость картин и зачем Бэнкси изрезал «Девочку с шариком», проданную на аукционе. – Ольга, сейчас тяжелые экономические условия, многие люди ищут альтернативные способы сохранения средств, инвестируя, например, в искусство. Вам кажется это перспективным? – Я не припомню, чтобы у нас были легкие экономические условия. Весь рынок искусства можно разделить на три части. Антиквариат – грубо говоря, чем старше, тем дороже. Но игра в антиквариат – это сделки с очень низкой маржой и большими рисками, потому что чем старше, тем труднее определить подлинность работ. Фейков в этой среде огромное количество, доказательство тому история с миллиардами Рыболовлева. Сопровождение этого фейка – дело дорогостоящее. Заказать хорошего эксперта по Да Винчи – значит вложить пару миллионов долларов. Вторая группа – инвестиции в беспроигрышные имена. Ими занимаются люди, готовые довольствоваться 10% доходов. Они покупают картины, ждут какое-то время и продают чуть дороже. Это профессиональные брокеры. И третья группа на рынке – новинки; это рискованный рынок, где возможен как резкий взлет, так и полный ноль. Мы выбрали именно его: нам привычно чувствовать себя трендсетерами, как на рынке искусственного интеллекта. – Чувствуется ли запрос от российской элиты на инвестиции в искусство? – Мне трудно сказать, что это оформленный запрос. Позиция «стариков» в бизнесе – инвестируй в то, в чем понимаешь. Когда человек в крупных проектах, у него просто нет времени изучать совершенно новую сферу – искусство. Вот high-tech-миллиардеры среди калифорнийского или российского молодняка не будут по списку покупать то, о чем написано в модных журналах, и поэтому начинают учиться. Доходит до того, что некоторые просят у нас картины на время, чтобы почувствовать, проникнуться. Это еще не рынок, но уже круг доверия. – Как вы сами стали коллекционером? – В большинстве случаев это происходит случайно. У меня так же: бывало, что я покупала картины, в основном европейских мастеров, для себя. Так было до момента, пока на то время вице-президент Центробанка Михаил Сенаторов не показал картины авторов студии «Новая реальность» Элия Белютина. Тогда с русским абстрактным искусством я не была знакома, но после получаса наедине с работами его студии испытала очень сильное потрясение – попросту заплакала. Опасаясь принять решение под воздействием эмоций, я сделала большую, в полгода, паузу – не отпустило. Вскоре после этого нашла коллекционера с белютинским наследием. Самвел Оганесян был одним из комсомольских лидеров Армении, где на окраинах империи имели возможность выставляться представители белютинской школы. История наших взаимоотношений очень драматическая: вскоре после начала совместной работы у Самвела диагностировали рак четвертой степени. За полгода он сгорел и просил нас с мужем сохранить коллекцию целиком и сделать доступной людям. На семейном совете мы решили выкупить коллекцию, одновременно с этим возникла идея создания фонда и музея, продвижения до той поры неизвестного многим россиянам и мировому сообществу пласта искусства, который сейчас претендует на статус второй волны русского авангардизма после Кандинского и Малевича. – Кто на гребне второй волны? – Коллекция содержит более 600 подлинников и на 98% сосредоточена на явлении группы Белютина. Белютинцы – совершенно необычное мировое художественно явление, случайно сформировавшееся в СССР. Наблюдая вспышку развития искусства в послевоенных штатах – под руководством ЦРУ началось создание современной школы в США, что должно было явить новое лицо США, – в Политбюро компартии обратился Элий Белютин с таким посылом: СССР определяет новый мировой порядок, а Академия искусств производит тот же продукт, что при Екатерине II. В партии к художнику прислушались: помогли с помещением, с материалами для творчества, площадками для лекций, даже со средствами для вывоза художников на натуру. Несколько лет советское государство поддерживало новаторское искусство. Элий Белютин как руководитель группы оказался гениален – собрал вокруг себя ярких и необычных мастеров. Они выставлялись в том числе на скандальной выставке в Манеже, где Хрущев плюнул в картину авангардиста. Я, кстати, слышала около 20 версий описания событий и видела 10 разных картин, в которые он плюнул. По крайней мере одна, с обведенным плевком, была продана на аукционе. Правду сегодня установить невозможно. Точно только одно: Хрущев – перформансист. Перформанс плевка поставил крест на всей этой истории. Наши абстракционисты пали жертвой игр партийного аппарата. Их не запрещали официально, не сажали и не гнали из страны, но и не разрешали проводить выставки. С этим связана и главная особенность их работ: авторы творили вне времени и политической системы. Они знали, что никогда не продадут свои работы нигде, то есть работали не за деньги и не славу. Это было чистое творчество. – Какие авторы составляют ядро коллекции? – За 30 лет через группу прошли более 200 художников. Из них мы выделили группу лидеров, отчасти в нее попали те, кто уже востребован на мировом пространстве – торгуются на аукционах, и те, кого можно считать основателями новой школы. Коллекция нашего фонда строится вокруг работ Владислава Зубарева. Этот художник настолько опередил свое время, что только сейчас становится актуальным. Он автор теории темпоральной реальности: объявил, что бессмысленно создавать картину в статике, и выделил 11 типов времен, которые и начал рисовать. Владислав Зубарев выступил с этими идеями в 1973 году, а через 25 лет в физике родилась теория струн, которая рассказывала о множественности миров. В теории струн исчисление времен начиналось с 11. После этого к Зубареву началось паломничество ученых. Интерес к его работам после 1990 года подогревали немецкие коллекционеры, которые держат крупные фонды. Вторым столпом белютинской группы была Вера Преображенская. Она более «примитивна», чем Зубарев, но дает более четкое высказывание, например о начавшейся матриархизации мира. И наконец, Анатолий Сафохин, ощутивший узкие рамки фотографического отображения действительности и творивший в манере, близкой к французскому импрессионизму. Он самый понятный художник, но школа мягкого импрессионизма – его личное изобретение. – До работы вашего Фонда эти художники на родине не были популярны… – Белютинцев открыли в 1990-х годах, когда выпустили из подвалов. Открыли очень некрасивым образом: в 1991 году в Москву приехали американцы смотреть, что у нас здесь плохо лежит. Они собрали из белютинцев большую, около 170 работ, выставку – художники несли свои лучшие картины, так как им хотелось показать себя миру после 30-летнего затворничества, и повезли по городам США. Выставка в Россию не вернулась. Когда мы начали заниматься этим делом, стали искать следы выставки – какие-то картины нашли у коллекционера в Балтиморе, какие-то – в Канадском посольстве, в итальянских частных коллекциях… Претензии предъявлять было невозможно: вывоз картин не был оформлен. Но плюсом стало то, что мир все-таки начал узнавать нашу живопись. И вот тогда мы поняли, как недооценено это направление на своей родине и что пророки должны действительно прийти откуда-то. В России отношение было агрессивно-негативное: белютинцы воспринимались как члены какой-то секты. В то время как зарубежные музеи начали настоящую охоту за их картинами. – Каким вы видите будущее проекта? – Мы разбили коллекцию на три части: есть музейная часть, которая, по крайней мере при моей жизни, продаваться не будет, потому что мы считаем это уникальным достоянием страны. Мало того, на внешних экспозициях в Лондоне или Пекине стараемся не рисковать оригиналами и отправляем копии. Часть картин, более 80, сейчас приняла на хранение Третьяковская галерея. Кроме того, работы из коллекции Фонда находятся в 50 музеях России. Уверена, что держание в запасниках для картины – смерть. С этим связано то, что мы пожертвовали большой частью пространства нового офиса Cognitive Technologies под музей. Третий блок сейчас только формируется. Во время работы над созданием коллекции ко мне часто обращались современные живописцы за поддержкой. Я сначала отбивалась, потом любопытство взяло верх – посмотрела нескольких авторов. И стала их поддерживать. – Сколько новых имен? – Всего двое: не хотим набирать мертвый груз. Разработка нового художника – очень большая работа. Нет смысла просто покупать и держать картины в запасниках. Вокруг автора должна быть выстроена концепция. У меня есть знакомые в фонде одного банка, где работают с картинами просто как с акциями – картины почти сотни авторов продают и покупают даже не распаковывая. Но с точки зрения финансов это работа на мелкой марже. Если в имя художника вкладывались, как мы вложились в Зубарева, то можно ждать отдачи. – От чего зависит успех промоушена? – От того, насколько художник созвучен. В этом смысле талант руководителя фонда – это как раз почувствовать художника, который сейчас востребован. Запросы общества меняются – надо попасть в эмоциональный резонанс. Это только кажется, что вдруг выстреливает художник двухсотлетней давности. Не вдруг: его работы стали отвечать эмоциональному запросу общества. Если это есть, то вокруг можно построить историю. Сейчас мы поддерживаем отца и сына Владимира и Никиту Курдюковых. Их работы – о подвиге и выживании, о персональной битве и личном героизме. Этот вопрос встал остро. Как жить, когда у твоего ребенка ДЦП? Как жить, когда умирает отец, который был в буквальном смысле опорой? Как жить, когда твоя мать тяжело больна раком? Эти истории рассказывают картины Курдюковых. – Можно ли считать картины российских художников валютой? – Конечно, стоимость произведений лидеров устойчивее рубля и доллара. Зубарев на текущий момент – сотни тысяч долларов за работу. Преображенская – десятки тысяч долларов. Сафохин – до $10 тысяч. Разница в цене – отчасти вопрос раскрутки: в Зубарева мы вкладываемся пять лет, и не одни, есть еще немецкие фонды. На стоимость влияет гендерный аспект. Как бы Запад ни говорил про гендерное равенство, когда дело доходит до кошелька, оказывается, что женские картины оцениваются намного дешевле. Думаю, Курдюков пойдет высоко за счет предельной актуальности высказывания. Тема Дон Кихота и новаторство в художественной подаче даст хороший рынок. Старт продаж будет на уровне до 10 тысяч долларов, потом – до сотен тысяч в течение 5 лет. Моя оценка высока и ориентирована на Запад. – Как создается стоимость у вновь открытого искусства? – Она создается лайками. Достаточно разместить картинку в сети и посмотреть, сколько лайков она соберет, «тащит» ли она. В том числе поэтому Бэнкси пошел на уничтожение картин на аукционе Sotheby’s – ему нужно было «легализоваться» в соцмедиа. Ему были нужны эти 50 млн просмотров, которые равны $5 млн – аукционной стоимости картины. И это революция: еще 5 лет назад мир продажи и оценки произведений искусства зависел от очень узкого круга экспертов, которые либо благословляли, либо нет. Потом ситуация начала меняться. В США это заметно очень хорошо: недоступные прежде галеристы и дилеры искусства верхнего уровня вдруг стали бесконечно нежными и сами ищут встреч. Это страх перед изменившимся пространством. – Это происходит под влиянием «цифры»? – Да, это связано с распространением интернета, возможностью делать даже со смартфона качественные фото и видео, проводить 3D-сканирование. Ранее к оценке и просмотру допускался узкий круг людей. Сейчас – каждый, у кого есть интернет. Вся система акционерной оценки должна переходить в новую систему. Если раньше разделение общества проходило в первую очередь по имущественным признакам, наличию яхт, домов и т.д., то сегрегация современного мира пойдет по интеллектуальному принципу – насколько человек умен и подготовлен к новому обществу. Этой ситуации должна соответствовать и новая система экспертных оценок. Новая элита захочет умных картин. И примитивные перфомансы, которые не дают пищу для ума, уйдут в прошлое. Я уверена, что новая элита выберет белютинцев. Беседовала Анна Орешкина