Как ослабить чувство горя после трагедии в Керчи

Говорят, новая история Крыма теперь рассечена надвое – до и после 17 октября. Весь полуостров, да и вся страна, до сих пор скорбит по жертвам расстрела в Керчи. Как раненый приморский город встретил сороковой день гибели десятков подростков, как пытается залечить свои раны, рассказывает спецкор газеты ВЗГЛЯД. Керченскую «стену плача» видно издали – от светофора, открывающего путь на улицу Войкова. Цветы, фото, стихи: «Не летали осенние листья, \ Нет прощального клича гусей. \ Нашу Керчь омрачили выстрелы \ Среди светлых октябрьских дней». И разумеется – имена. Пострадавших – а их более полусотни – в списках нет. Только двадцать погибших. Не считая предполагаемого убийцы – студента того же Керченского политехнического колледжа. По одним сведениям, Владислав Росляков уже кремирован и закопан под чужим именем. По другим – тело еще находится в морге, до окончания следствия. Следствие, как ему и положено, о подробностях – кроме уже известных – молчит. Молчат и сотрудники колледжа. Директор Ольга Гребенникова бросает трубку со словами «Я болею!». Чуть позже Ольга Николаевна направляется от того самого корпуса №1 (фасад затянут пленкой, дверь – фанерная, с надписью маркером «ОТ СЕБЯ») к своей машине. Молчит городское начальство: вся информация о трагедии переведена в закрытый режим. И все же накануне сороковин заговорили многие. Те, кто счел необходимым рассказать о том, чем стала для Керчи эта трагедия. Говорить – Я не желаю воспринимать это все, – говорит Мая Хужина, зам главного врача керченской больницы №1. – Маленький полуостров, счастливые маленькие люди. Маленький приморский городок на отшибе – все друг друга знают, один общий южный дворик. До колледжа самая большая керченская трагедия последних десятилетий – автокатастрофа в поселке Аджимушкай. Столкнулись два автомобиля: 10 пострадавших, двое погибших – ребенок и один из водителей. «Тогда было страшно, – говорят в больнице. – Именно что – было. Потому что настоящий страх мы увидели в октябре». – Я еще не видела детей, которых нам обратно привезли из Москвы, – продолжает Мая Викентьевна. – Это детки-инвалиды, тяжелые-тяжелые. Им надо адаптироваться к новым условиям жизни. И не дай бог это будет пенсия шесть тысяч пятьсот... Дело не в единовременных выплатах, – оговаривается она. – Все, что от Крыма зависело, от Москвы, все, что было нужно – все сделано. Я говорю о дальнейшей судьбе нескольких девочек, которые пострадали тяжелее всех. На месте погибли 17 человек. Еще двое – в больницах. И еще одна девушка – при эвакуации в Москву. Все, кто погиб – погибли в первый день. Много это или мало – три человека после того, как все случилось? Общее мнение врачей: очень много. А если бы не помощь Симферополя, соседей из Краснодарского края и из Москвы – было бы намного больше. – Особо надо отметить работу Федерального медико-биологического агентства и Минздрава РФ, – берет слово Марат Еникеев, главврач керченской больницы №1. – Сразу нужную аппаратуру перекинули, сразу бригады приехали. – Чтобы было понятно, – наставляет Мая Викентьевна, – Керчь удалена от Симферополя и Краснодара в равной степени. Очень быстро приехала бригада из Краснодара, больница имени Очаповского. Сами приехали – уже были на таких не очень хороших мероприятиях в Волгограде и в Москве, на взрывах в метро. Прооперировали, потом повторно прооперировали, забрали к себе самых тяжелых. Без предупреждения, просто так. – А почему? Потому что Крымский мост, – говорит Еникеев. – Через паром они просто бы не добрались. То есть, добрались бы – но уже сами понимаете, к чему. Так что несколько десятков жизней мост уже спас. – Владимиру Владимировичу за один этот мост – золотой памятник при жизни, – предлагает Мая Хужина. – И, знаете, в те дни я по-настоящему почувствовала мощь всей нашей страны, ее защиту. Когда приехала [министр здравоохранения России] Вероника Игоревна Скворцова – ну, я вправду не ожидала. А она дважды делала обход, всех посмотрела, четкие указания по эвакуации дала. – У нас больница городская, в большинстве случаев мы не располагаем возможностями для оказания специализированной помощи таким пациентам, – словно извиняется Еникеев. – Тем более – в таком количестве. Массированные минно-взрывные ранения, множественные поражения конечностей, внутренних органов, отрывы, ампутации... Все местные врачи собрались за 25 минут. Все – это включая тех, кто был в отпусках и дома после дежурств. Восемь полных хирургических бригад – соответственно, по восемь операций под наркозом одновременно. Плюс сортировочные, плюс перевязочные. За три часа помощь оказали всем, кого привезли из колледжа. Троих забрал онкодиспансер – «у них тоже там есть операционная». И шестерых – по скорой в Ленинский район, несколько десятков километров от Керчи. – Здесь был весь город, – подытоживает Еникеев. – Все пришли с помощью. Помощь – разная. Депутаты горсовета везли провизию, чай, кофе и прочее: покормить своих и приезжих врачей, включая ту же Веронику Скворцову. «Почти двое суток никто не мог отойти от места, ни поесть, ничего», – напоминает Марат Альбертович. Владельцы аптек везли медикаменты, перевязочный материал, растворы – «нет-нет, у нас всего хватало в больнице, но при всем этом ничего из привезенного лишним не стало». Везли успокаивающее, в том числе – сильнодействующее. За сутки ушло более 800 ампул строгой отчетности. У детей была огромная моральная боль. Надо было заглушить хотя бы физическую – объясняет Мая Хужина. Отчеты в больнице пишут до сих пор. И «по наркотикам», и по обязательной системе медстрахования. «Мы – все еще каменный век» Тут надо отвлечься и пояснить: в большинстве своем крымские больницы – не лицензированные, работают в режиме «по уведомлению». Не по нехватке оборудования (этого уже почти нет). И даже не по отсутствию специалистов – что как раз сплошь и рядом: в керченской первой больнице свободна треть вакансий, многие имеющиеся специалисты близки к пенсии. Но нехваткой не удивить районные больницы и в остальной России. При том, что Крыму – понятное дело – особое внимание. Просто есть объективная реальность – оставшаяся со времен «до воссоединения» и едва ли способная исправиться за несколько лет. – За двадцать три года – ну, с 1991-го – не было таких ремонтов, таких вливаний, таких поставок оборудования, как за последние четыре года, – благодарна воссоединению с Россией Мая Викентьевна. – Но по сравнению с краснодарской больницей имени Очаповского, с Ростовом-на-Дону, с тем же Новороссийском мы – все еще каменный век. Вот этому корпусу – двадцать пять лет. Лучшая больница Керчи, потому что самая новая. Но российским СанПиНам не соответствует даже она! Поэтому – пока что – никакой лицензии. Плюс трудности вхождения в российскую систему медстрахования – прежде всего по бумагообороту. Конечно, сейчас врачи многому научились и в этой области. Типичные для, к примеру, 2015 года крымские ситуации, когда страховые компании из полусотни историй болезни пропускали дай бог десять, а остальное – штрафы, штрафы и еще раз штрафы за неправильно заполненные документы, – ушли в прошлое. Но и сейчас под придирчивый страховой стандарт на полуострове пройдет далеко не каждый медицинский документ. – Если страховые компании будут находить в историях болезни этих детей ошибки, описки... и нас за это штрафовать – вот правда, буду считать это кощунством, глумлением, – предупреждает Мая Хужина. – Над нами, над этими детьми. Ну не было у нас времени заполнять эти документы прямо тогда же! Там запятую не поставили, где-то не выставили должное время, кто-то не расписался из докторов... Можно поставить на вид. Но штрафовать! О, это будет резонанс. И я его им устрою. – Ну по ОМС к оплате приняли всё, – урезонивает коллегу Марат Еникеев. – А вот страховые – это да, будут смотреть. Отец Валентин (фото: Юрий Васильев) Деньги на керченское здравоохранение – и куда большие, чем возможные штрафы за огрехи в документации – городские врачи ожидают в ближайшее время. На горизонте – ремонт больниц, новые корпуса. Особая и долгожданная статья – средства на модульную поликлинику. Нынешняя при первой больнице – из серии «оторви да выбрось». – И отметьте, пожалуйста, тех, кто на своих машинах доставлял больных по больницам, – подчеркивает Марат Альбертович. – То, что стольких спасли – не только наша, это и их заслуга... «Вот моя сестренка!» – Я служил во Владивостоке в девяностых, – говорит Валентин Мельник. Или просто – отец Валентин, настоятель керченского храма Святых Жен-Мироносиц. Одноэтажное здание – некогда административное, потом музыкальная школа. А после переезда школы, еще до воссоединения – вот, небольшая церковь. Слева от храма – отделение полиции. Справа – кафе-бар. Напротив – Керченский политехнический колледж. – Тот храм, где я служил в девяностых, был в центре города, – продолжает отец Валентин. – Все воевали со всеми, криминал с криминалом. Убитых... заблудших я отпевал через день. Взорванных – каждую неделю. Но такого не видел даже тогда. Взрыв, говорит он, был очень сильным – подумал было, что техногенный: «Я потом узнал, что в колледже газа не было». А потом – выстрелы, пять или шесть. – Разумеется, к месту побежали все, – вспоминает настоятель. – Я, дворник из кафе, полицейские. Мы увидели много окровавленных детей. Надо было что-то делать, потому что «скорых» еще не было. Начали звонить туда. Дозвониться было невозможно: похоже, звонить стали сразу все. Полицейские подогнали «газель», я – свою машину. Сначала отец Валентин отвез в больницу двоих – «один тяжелый, второй полегче, он к машине товарища и нес». Потом – еще. И еще. – Я спрашивал, что произошло. Они с контузиями были, плохо слышали. Потом один сказал: «Мы просто пришли поесть в столовую. Заказали – и взрыв». «Давайте», говорю я им, «звонить родителям». «Зачем?» «Чтобы сказать им, что вы живы, – говорю. – Пока они с ума не сошли». Не только я – все проезжие останавливались, все подбирали детей. – Если бы я хотела, то уже как-то смогла бы обозначиться, правда? – говорит Марина, руководитель одной из фирм по соседству. Выросла в Керчи, у самой – дети-школьники; другие подробности Марина просит не разглашать. Марина: Утром ехала на работу. Увидела, как пронеслись около десяти «скорых». Подумала сначала, что это перевернулся автобус. Подъехала – увидела, что это совсем не ДТП. Припарковалась, где попало. Видела, что «скорые» оперативно разбирают деток – но машин мало, а деток много. Некоторые сидят на газонах, в крови все. Посадила я одну девочку – Лерочку, как потом выяснилось – к себе в машину. Ранение в руку, сильное. Доехали до больницы – в ближайшей к колледжу аншлаг, поехали в дальнюю. Лерочка плачет, кричит: «Воот Ксеня, моя сестра!» Сколько-то-родные оказались, из Темрюкского района – в Краснодарском крае, тут через мост Крымский теперь совсем по соседству... «Будем трудно, но мы попробуем» – Психосоциальная поддержка семей, пострадавших во время чрезвычайной ситуации в колледже, – сообщает о новой программе Красного Креста Наталья Яцюк, руководитель керченского отделения КК. Только что ее кабинет покинула очередная соискательница. Мест десять, на каждое претендуют по два психолога. В основном те, кто работали на «чрезвычайной ситуации»: в колледже, в больницах, в морге. Программа стартует в декабре. – Проект долгосрочный, – подчеркивает Яцюк. – Он направлен на то, чтобы ослабить чувство горя, тревоги, исключить последующие осложнения, которые могут повлиять на психику человека. В помощи нуждается не только те, кто пострадал – а практически весь колледж. И члены их семей. Психологи уже знают всех по именам, за это время выучили... Вопрос «не запоздала ли помощь?» Наталья Александровна встречает с пониманием. Вскоре после трагедии Армен Б. – друг девушки, умершей при транспортировке в Москву – выпал из окна четвертого этажа. К счастью, Армен выжил. – Видимо, работа в этом случае была недостаточной. Молодые люди чувствительнее, эмоциональнее нас с вами. И все же, я бы не сказала, что помощь в целом опаздывает, – говорит Наталья Яцюк. – Тогда, считайте, все психологи Керчи были с пострадавшими. Оперативно помогали успокоить, справиться с горем, понять произошедшее. А сейчас работа долгосрочная – на выявление сложных, трудных случаев, где необходима помощь специалистов. Поймите, некоторые дети не хотят идти в колледж! И есть родители, которые боятся отпускать – понимая, что учиться нужно, но боятся. В том числе и последнего стресса... За неделю до сороковин в Керченском политехническом случилось новое ЧП – звонок о минировании. Ложном минировании. Подозреваемых выявили вскоре. Общая реакция – из тех, что можно передать на письме: «За что такое деткам снова». То, чего в Керчи желают молодым людям из Благовещенска – подозреваемым в телефонном хулиганстве – лучше не воспроизводить вовсе. Марина: Лера из машины выскочила, они с Ксенией обнялись – «я думала, ты умерла», «а я думала, что ты». У Ксении – царапина на спине, глубокая. «Я», говорит, «убежала, потому что там страшно – столько тяжелых раненых. До меня все равно очередь не скоро, наверное. Забинтовали, и я ушла сюда подышать». Я приняла решение: везти девочек в Темрюк. Разве что знакомому доктору позвонила: такие-то и такие-то ранения, вот фото. «Все нормально», сказал, «быстро довезешь». Девченки мамам звонят, что не остаются в Керчи, что едут. И мы поехали. Ну естественно, превышала скорость на мосту: там 90 в тот день было, что ли, а я пру на 140 – все, что машина позволила. Никакие штрафы не смущали. На той стороне остановил патруль ДПС, но я сказала, что детей из колледжа везу. Там про трагедию уже в курсе были, отпустили без вопросов. – Как психологически помочь, к примеру, человеку, который работал в колледже, вышел поесть – а вернулся уже после того, как погибли его жена и дочь? – Дочь училась с моим племянником в одном классе, – говорит Наталья Яцюк. – Отец слег с инфарктом. Состояние тяжелое. Такой стресс, что психологу будет справиться трудно. Или вот у преподавателя, героически погибшего, осталась 89-летняя мама, онкология. Может, еще и социального работника поможем прикрепить. Будет много трудных случаев. Но мы попробуем. «Мы – как пингвинчики» Ближе всего к «стене плача» – самый старый корпус Керченского политехнического колледжа, еще довоенный фабзавуч. Старейший, но под номером "3". Сейчас там располагаются все ученики и педагоги. Чуть поодаль – корпус №1, где произошла трагедия. Между первым и третьим корпусами – братская могила: 2646 павших за Керчь в 1941 – 1944 годах, из нескольких армий и дивизий. Здесь их торжественно похоронили в 1952 году. Задолго до того, как появился первый корпус и общежитие, давным-давно не работающее. До второго и с давних же пор заброшенного четвертого корпуса – метров триста, через эту самую улицу Войкова. До Крымского моста здесь пролегала грузовая трасса – предмет постоянного беспокойства дирекции: хоть и есть пешеходный переход, но нерегулируемый. А если бы и светофор – все равно опасность. По козырьку первого корпуса ходят несколько рабочих – занимаются самым необходимым: стеклят окна. На первом этаже, у входа – пока что пленка. В первые дни ее за свои деньги купили сотрудники колледжа, натягивать помогал город. Выделение денег на ремонт из резервного фонда в Симферополе одобрили за несколько дней до сороковин – на минувшей неделе. На занятиях – около 300 человек из тысячи студентов. 200 ребят крымские власти отправили в Артек. Еще полторы сотни – в Евпаторию, на оздоровление. Остальные – на производственной практике. В колледже надеются, что первый корпус ко всеобщему возвращению удастся хоть в какой-то мере вернуть в строй. Хотя бы несколькими аудиториями. В любом случае, судя по виду в окнах корпуса №3, учеба идет – так или иначе возобновившись со второго дня после трагедии. Марина: Тут неприятный момент был: как мы через мост переехали – у Ксении из спины кровь пошла. Заехали в ближайшую станицу. Забежали в аптеку, чтобы остановить кровотечение – я же не медик, боюсь навредить. Отмороженная, извините за выражение, медсестра мне заявляет: «У меня даже жгута нет». Взяла воды, сбрызнули, в Темрюк поехали. Молодцы врачи, все сработали, все активизировались. Мам я дождалась, обменялись телефонами. Они мне предлагали деньги – но я отказалась. Извините, не тот случай. Потом я помогала искать документы. У Леры паспорт был в пальто – а пальто, конечно, было в колледже. Я прыгала-скакала, четыре дня искала – ну, нашла. И в общежитии все вещи девчонок забрала, родным передала. И перечень на выплаты, переправляла им сканы, на месте потом помогала. Мы общаемся. У девчонок хорошо все. Насколько можно. Дай им бог. «Его адреналин был в норме» Валентин Мельник вышел из больницы накануне сороковин: обострилось хроническое. Само ли, после трагедии ли – об этом отец Валентин рассуждать не склонен. До сих пор есть, о чем подумать – и о чем вспомнить. – Я был на месте, – сообщает он. – Картина ужасная. Они застыли после взрыва. У кого арматура застряла в голове. У кого в спине. Как сидели, так и погибли... Дворник из кафе поднялся наверх – увидел гильзы. На одежде у выживших – фрагменты тел, разорванные. Они даже не осознавали, что произошло. Один парень ходил у здания, зажав в руке какую-то булочку. Может, чебурек. Крепко зажал, разжать долго не могли. Понимание причин преступления, по словам отца Валентина, у него – «как и во всем городе». То есть почти никакого – потому что понять это, полагает священник, невозможно. А вот информации – чуть больше. Со ссылкой на следователей, с которыми он говорил в соседнем кафе. – Когда сделали экспертизу этому убийце – посмертную, естественно, – у него адреналин был в норме, – говорит священник. – Тут на рыбалке поймаешь большую рыбу – зашкаливает все, руки трясутся. А тут взорвать людей, убить их – и адреналин в норме. Как это... наверное помните, американец один такую книгу написал? Разумеется. Труман Капоте, In Cold Blood. В русском переводе – «Хладнокровное убийство». «Биться за день памяти» – Всегда надо помнить о безопасности, – суммирует Наталья Яцюк основные уроки трагедии. – Помнить, что дети – с разной психикой, не всегда можно заметить и оценить, что чем чревато. Может быть, больше уважать человеческое достоинство учащихся – хоть и юных, но требующих уважение не меньше, чем коллеги. Быть внимательнее к собственным детям. Чтобы не вспоминать задним числом разговоры из серии «я всех убью» – ну, как бы, что такого, ведь и мать, бывает, дочери кричит: «Убью, если в комнате не уберешь». Наверное, все-таки лучше замечать даже в сердцах сказанное – чем потом вот так... – Детьми надо заниматься, – согласна Марина. – Им не хватает внимания. Социальный уровень в Керчи не очень высок. Родители стараются заработать, где и что можно – и недостаточно времени уделяют детям. Я себя не исключаю: мне тоже надо к ним поближе быть. Когда монумент вижу, «стену плача» – а каждый день вижу, на работу же мимо него – накатывает, конечно. И из-за детей погибших, и как мама. – Родители спрашивали и «за что это нам?», и «как это могло произойти?» – вспоминает отец Валентин. – В основном молча ставили свечи – когда узнавали, что их дети живы. Несколько человек купили крестики. Я спрашивал, крещены или нет. Они говорили, что да, но крестики потерялись. Я не вникал. Не надо вникать, когда такое. – Прежде всего – надо уделить внимание самым тяжелым. Надолго, насовсем. У одной поотрывало стопы. У другой – руки, – перечисляет Мая Хужина, керченская больница №1. – Я не хочу, чтобы и эти, и другие пострадавшие дети стали глубокими инвалидами. Их нельзя забывать. Их надо адаптировать, социализировать к новой для них жизни – непривычной и неприятной. С февраля Мая Викентьевна – председатель общественного совета Керчи. Как председатель и как врач она настаивает, чтобы 17 октября объявили памятным днем – «чтобы эти дети, когда вырастут, не остались в беде, чисто прикладной беде». Пока что с печальным «прикладным» все, вроде, выходит как должно. Симферопольский протезный завод готов бесплатно изготовить все, что необходимо, для пострадавших в колледже. Керченский предприниматель – как водится, пожелавший остаться неизвестным – подарил одной из девушек коляску за 110 тысяч рублей. – Когда приедут дети из Москвы, я как врач оценю их состояние, – обещает Хужина. – Мне кажется, что, если кому-то из них понадобится коляска или что-нибудь еще – здешние бизнесмены, депутаты не оставят их в беде. А оставят – я напомню. Мягко, но твердо. Я им напомню, что это горе случилось не от того, что дети напились, искололись, нанюхались и упали в канаву. Нет. Эти дети пострадали ни за что. Из-за одного дебила. – А памятный день – сам по себе понятен, но им-то он зачем? Они и так все запомнили, к сожалению. – Похоже, вы не понимаете, – оценивающе смотрит Мая Викентьевна. – Чтобы хотя бы раз в году, если вдруг что-то не сложится, к ним – к нынешним тяжелым – обязательно приходили. Разговаривали, спрашивали, что нужно, делали для них все, что необходимо. Жизнь может сложиться по-разному. Или не сложиться. За этот гарантированный для них день я буду биться. Но мы – не вечные. А вот каждое 17 октября – пусть найдут этих нынешних ребят. Пусть найдут и помогут им.