В прокате встретились картины про гениальных жен
Есть расхожее высказывание: «За каждым выдающимся мужчиной стоит выдающаяся женщина». Два фильма, с разницей в неделю вышедшие в наш прокат, – «Жена» Бьёрна Рунге и «Колетт» Уоша Уэстморленда – иллюстрируют его с почти пугающей прямотой. Их герои – второсортные писатели, с трудом способные выдавить из себя рассказ на пять страниц. Но они получают славу, премии и миллионы за романы, написанные их женами – слабыми, любящими и готовыми на все, даже на то, чтобы вечно оставаться в тени супругов. Студентка и преподаватель Стокгольм, начало 1990-х. Американский писатель Джо Каслман (Джонатан Прайс), пожилой, бородатый, знаменитый, готовится принять из рук короля Нобелевскую премию. Пару месяцев назад он полночи не мог заснуть, ждал звонка из Швеции, зная, что считается одним из претендентов; когда телефон зазвонил, визжал, хныкал и прыгал, как большой бородатый ребенок. И тогда, и сейчас рядом с ним жена Джоан (Гленн Клоуз), полностью посвятившая себя мужу, с одной стороны – железная леди, с другой – заботливая мать, снабжающая его лекарствами и свежими носками. Благообразие портит неприятный писака (Кристиан Слейтер) – он мечтает стать биографом Каслмана, он нашел самые ранние его произведения (а заодно произведения его жены, по молодости печатавшейся в неприметных журналах, когда ее будущий муж был профессором, а она – его студенткой) и пришел к выводу, что она потом написала за супруга все, вообще все. И Нобелевскую премию давать надо ей. Ну, конечно, он прав – но в ходе разговора с ним лицо жены не дрогнет. Дрогнет что-то внутри: когда муж попытается изменить ей с симпатичной шведкой, когда из раскаяния он сведет нобелевскую речь к благодарностям в ее адрес. Вся эта совокупность лжи ее взорвет, она поймет, какому жалкому человеку посвятила жизнь. И за следующие 20 минут Гленн Клоуз войдет в число тех, кому прочат «Оскара» как лучшей актрисе года. В самой драматической сцене «Жены» из ее левого глаза вылетает слеза – и как тут не вспомнить финал «Опасных связей» Стивена Фрирза, где Клоуз – маркиза де Мертей перед зеркалом стирала белила с лица, похожего на резиновую маску, и из того же левого глаза выкатывалась ровно одна слезинка. Если «Оскара» Клоуз все-таки дадут – еще и за ту сцену у зеркала. И за много других, в свое время игнорированных академией. Барышня и распутник Если Гленн Клоуз в «Жене» играет Сдержанность, то Кира Найтли в «Колетт» изображает Буйство чувств: ее героиня, скромная Габриэль Сидони Колетт из бургундской деревушки, только в самых первых сценах выглядит провинциальной розой. Минуты через три после начала она уже кувыркается на сеновале с Анри-Готье Вилларом, парижским распутником, сходящим с ума от ее свежести. Она и сама в восторге от таких шикарных бороды и усов – и вот уже приезжает в Париж его супругой. Ее муж, не стесняясь, пукает и мочится на глазах у жены («издержки супружеской жизни, дорогая!») и с удивительной наглостью ей изменяет («такова мужская природа!»). Он популярный писатель, не очень-то любящий писать («слова – коварные маленькие мерзавцы!»), он требует от литературных негров, чтобы они работали как можно больше за как можно меньшие деньги. Внезапно Вилли приходит в голову мысль подключить к работе жену. «Ты же ведь что-то сочиняла?» Та, поколебавшись, начинает описывать свое детство в Бургундии; муж требует экшена; книжка складывается, выходит и неожиданно неплохо продается. Колетт тем временем начинает увлекаться женщинами. Это у мужа не вызывает смущения – лесбийский роман должен только подстегнуть ее писательство. Воображение Колетт от таких коллизий разгоняется до невероятных скоростей: ее героиня, Клодин, становится кумиром Парижа и вот уже выпускаются духи, леденцы и мыло с именем Клодин на обертке. На пике литературно-парфюмерного успеха Колетт заводит уже серьезный роман с Матильдой де Морни, становится причиной пары колоссальных скандалов, обретает личную и творческую свободу, осознает, что муж больше не требуется, отбрасывает его, как ступень ракеты, заодно с Клодин, и улетает на писательский олимп, где проживет еще несколько десятилетий. В реальности все было куда драматичнее – после разрыва с Вилли Колетт, лишенная доходов от книг, едва ли не голодала. Но Уэстморленд превращает фильм в пышную и местами обаятельную залепуху, в бенефис Киры Найтли с почти трогательным посылом «женщин обижать не рекомендуется». Письмо без пола Оба фильма тянет провести по разряду вульгарного феминизма. Мужчины все-таки скоты. То, что мировая культура (и в частности, литература) сделана в основном ими – вопиющий позор, гнусная историческая несправедливость. Они всю жизнь задвигали конкуренток или пользовались малейшим шансом, чтобы въехать в рай на их горбах. Для контекста можно вспомнить, что в конкурсной программе последнего Венецианского фестиваля только один фильм снят женщиной (вот ужас!), а среди режиссеров «Игры престолов» только один носил юбку (вообще ни в какие ворота). Это совершенно реальные претензии крупных американских изданий. Но и «Жена», и даже «Колетт» все-таки тоньше, чем можно было предположить. «Жена» – история не про несчастную женщину, загнанную в рабство. Скорее – про многолетний брак и сотрудничество. «Я создаю королей», – говорит царственная героиня Клоуз; не худшее занятие. «Вы хотите выставить меня жертвой, а я гораздо интереснее», – сообщает она с улыбкой незадачливому биографу. Во флешбэках нам показывают, почему она не стала публиковаться под своим именем: в конце 1950-х немолодая писательница, неудачница и алкоголичка, объяснила ей, что женщине пробиться в литературе невозможно. Да-да, конечно, особенно Маргарет Митчелл или Харпер Ли. На самом деле Джоан Каслман в молодости сильно любила мужа, сделала свой выбор, предпочла любовь славе и не отступалась от выбора десятилетиями. Одно-единственное сомнение, одна-единственная за все эти десятилетия трещина в скорлупе, одна сцена, в которой все ее переживания, – и она обретает свободу. Требуется нечеловеческое самообладание, чтобы дальше жить со свободой, заработанной такой ценой. И Колетт не стала бы писательницей, если бы не продюсер-муж. Да, он запирал ее в комнате с воплем «выйдешь, когда напишешь, сколько требуется», – но усидчивость романисту необходима. Да, Вилли считал, что, когда он изменяет жене, это о’кей, а если б Колетт влюбилась в другого мужчину (девушки не в счет) – был бы ужас-ужас; но поди поищи в Париже начала ХХ в. мужчину, который искренне считал бы иначе. Да, девушке было трудно – но стать хорошим автором вообще нелегко. В обеих картинах, чтобы обрести себя и заняться творчеством, героиням приходится стать немного мужчинами. Гленн Клоуз носит стрижку короче, чем у мужа, и брючный костюм пошел бы ей больше любого вечернего туалета. Колетт избавляется от косы до попы, а потом натягивает штаны. Чтобы писать, не нужны парикмахер и портной, но есть ощущение, что героини с удовольствием превращаются в андрогинов. Может быть, потому, что идеальный писатель вообще несколько андрогин, как Флобер или Толстой, с невозможной легкостью превращавшиеся в Эмму или Наташу. Его психике тесновато в гендерных рамках, что мужских, что женских. Это не моя мысль, я ее позаимствовал из своего старого интервью с одним очень талантливым беллетристом. Но с кем – не скажу. Автор – специальный корреспондент «Комсомольской правды»
